Черный Гиппократ
Владимир покосился глазами на историю болезни, что лежала у Иванова на коленях.
Доктор Иванов перехватил его взгляд и предупредительно повернул к Нестерову бланк:
— Вот тут черным по белому написано… — Иванов устало взглянул. — Словом — готовьтесь… Готовьтесь пока что морально. Я понимаю, на это не так просто решиться…
— На что? — у Владимира звенело в ушах.
— Правую почку надо удалять — как это ни прискорбно, — с очень сосредоточенным хмурым видом Иванов полистал историю болезни. — Поверьте моему опыту, Владимир Михайлович, с этим не стоит шутить…
Нестеров был подавлен, а точнее раздавлен этим «приговором». Дурные вести обрушились на него так неожиданно. Ведь он, почувствовав облегчение, уже настроился на выписку. И вдруг — почка!.. От этого только круги перед глазами — можно было с ума сойти.
Доктор Блох, до этого лишь прислушивающийся к разговору без видимого интереса (не его же палата), вдруг сказал:
— Напрасно вы так пугаетесь. Удалить почку в нашем стационаре, с нашей аппаратурой — пара пустяков. А жить можно отлично и с одной почкой. Хоть до ста лет…
Тут красавица Фаина вставила:
— Ничего не поделаешь, Володя!.. Если пришла беда и от нее не убежать, — остается принять ее достойно… А у нас хорошие врачи. Они помогут…
Иванов закрыл историю болезни.
— Итак, готовимся к операции, — заключил он. — Подготовка займет дня три-четыре. Мы это все обдумаем. Ну и морально, конечно, свыкнитесь… Кстати, сегодня и завтра можете поесть — только немного. Ну я еще оставлю распоряжения на этот счет… — он поднялся и опять очень дружески, тепло посмотрел в глаза Владимиру. — Договорились?
Нестеров был обескуражен. Ему нечего было сказать. Он кивнул не очень уверенно: готовиться так готовиться…
Доктор Иванов и свита, переговариваясь о делах удалились.
Владимир лежал, крепко сжав зубы и уставившись в потолок. Мир для него из серого окрасился в черный цвет. Владимиру казалось, что перед ним вдруг закрылись непробиваемые стальные двери и отсекли все перспективы; движение его по извилистому тернистому пути, именуемому жизнью, как бы прекратилось.
Виталий Сергеевич сказал:
— Что тут поделаешь, Володя! Однажды каждому предстоит перейти через это. Однажды ты обнаруживаешь, что ты ничем не отличаешься от других людей. До тридцати пяти или до сорока — как кому повезет — люди используют свой организм, а после этого срока начинают ухаживать за ним…
Нестеров не ответил.
К нему опять вдруг пришли сомнения. «Приговор» Иванова, мягко говоря, представился ему шитым белыми нитками. Как врачу Нестерову это было понятно: симптоматика, динамика, предыстория, УЗИ, данные анализов, результаты ренографии, наконец, которые он видел собственными глазами это убеждало Нестерова в том, что Иванов ошибается… И вот еще, что было странно: бланк из кабинета радиоизотопной ренографии в истории болезни как будто заменили. Странно верно: ход красных и синей кривых линий вчера был совершенно иной. Может, ошибка? Может, по рассеянности в историю болезни вклеили чужой бланк?.. Нет, это маловероятно. Во главе листа на всех бланках стоит фамилия…
Нестеров терялся в догадках. Он лежал на койке навзничь, закинув руки за голову и невидящим взором смотрел в потолок.
Виталий Сергеевич все говорил что-то со своего места. Но Нестеров даже не слышал — что.
Глава пятнадцатая
Иванов и Блох после обхода вошли в ординаторскую. Молоденький доктор Пашкевич — недавно после института — торопливо надевал свой халат и по причине этой торопливости никак не мог попасть рукой в рукав.
Иванов строго взглянул на Пашкевича:
— Почему вас не было на обходе, доктор?
— Извините, Сан Саныч, опоздал…
— Проспали?
— Не то чтобы очень сильно…
Иванов покачал головой:
— Так не надо, доктор, понимаете? Вы слишком мало времени уделяете работе и слишком много — личным проблемам. Если так пойдет и дальше, я перестану вам доплачивать… из фондов… отделения…
— Этого больше не повторится, — обещал Пашкевич и тихо удалился из ординаторской.
Доктор Блох сел за свой стол и достал из ящика пузырек с эфедрином. Закапал себе в нос, откинулся на спинку стула, шумно втянул в себя воздух.
Иванов взглянул на склянку:
— Эфедрин?
— Да, это взбадривает. Стимулятор своего рода… У меня был знакомый ухо-горло-нос — от него я и подцепил эту привычку…
— Я думал — ты простыл, — Иванов тоже закапал себе в нос эфедрин, постоял несколько секунд, запрокинув голову.
Блох убрал пузырек и пипетку в стол:
— Может, заберем у него обе почки?
— У Нестерова?
— Да. Заодно и сердце…
Иванов удивленно посмотрел на коллегу:
— Чем тебе не полюбился этот Нестеров?
Блох пожал плечами, глянул куда-то в угол:
— Не полюбился — это точно!.. Глаза у него какие-то…
Иванов опустился на диван, прислушался к своим ощущениям:
— Смотри-ка, помогает.
— Что помогает?
— Твой эфедрин. После двух дежурств, сам знаешь… Буду брать на вооружение.
— Ты слишком много работаешь, Саша, — заметил Блох. — Зачем гореть, когда уже есть деньги?
Иванов пропустил его замечание мимо ушей:
— Так чем же тебе глаза его не понравились?
— Умные глаза у него и подозрительные, — Давид Блох помолчал минуту, будто припоминая лицо Нестерова. — Я думаю, он подозревает что-то. Он не прост. И только значительным лицом и мудреным термином его не убедить. С ним у нас могут быть проблемы.
— Что же ты все-таки предлагаешь, не пойму? Только серьезно.
— Надо устроить летальный исход.
— Нет, — покачал головой Иванов. — Слишком много смертей за короткий период. Не забывай, что есть еще завистники, скрытые и явные недоброжелатели… Не говоря уже об отчетности… Потом надо сначала замазать Марину Сенькову.
— Красивая была девица, — припомнил Блох. — Где она сейчас? Уже «пошла» вниз?
— Да. Она уже у Самойлова, в холодильнике.
Блох неприятно удивился:
— Зачем он держит ее в холодильнике? Отделался бы поскорей. Такая улика!..
— Меня тоже беспокоит это, — согласился Иванов. — Самойлов говорит, что много работы, никак руки не дойдут. А другим поручить ее, естественно, не может… Но я думаю: может, Антоша наш качает права? Может, хочет повысить ставку гонорара?
Блох кивнул:
— Самойлов совсем от рук отбился. Надо бы поставить в пример Башкирова. Вот наш парень!.. И поторопить!..
Иванов нахмурился:
— Как ты поторопишь его? Он же понимает, что становится хозяином положения на то время, пока донор в холодильнике… Вот и старается это время растянуть. Он сейчас может вить из нас веревки. А мы и не пикнем. Мы сейчас у него в кулаке…
Блох попытался спустить пар:
— Ну не все так плохо. Может, у Антоши, действительно, работы много? А может, он на Марину Сенькову полюбоваться еще хочет. Девица-то видная, — Блох усмехнулся. — Кроме того, не следует забывать, что Самойлов тоже от нас зависит: в материальном смысле… Да и в криминальном тоже! Сколько уже жмуриков через него пропустили. Думаешь, нельзя доказать, что и у него рыльце в пушку? Он это все отлично понимает, — что мы одной веревочкой повязаны, — и поверь, сильно рыпаться не будет. Покапризничает, лишнюю сотню попросит… Но на разрыв никогда не пойдет. Он у нас тоже в кулаке…
Иванов вернулся к проблеме Нестерова:
— Одну почку возьмем. Не будем сильно наказывать парня.
— Напрасно, — глаза доктора Блоха стали беспокойными. — Не нравится он мне. На уровне интуиции что-то… А внешне… — Блох сделал неопределенный жест рукой. — Очень задумчивые глаза. И вид решительный. Как бы нам на этом Нестерове не проколоться!..
— Не проколемся, — уверенно сказал Иванов. — У нас уже были здесь доноры с задумчивыми глазами… и с прекрасными, кстати, почками…
Но Блох пел все свою песню:
— И вид интеллигентный, — Блох смотрел в себя, все сверялся со своей встревоженной интуицией. — А кто он по профессии?