Черный Гиппократ
— Ну, что? Связь была?
— Да, я ответил диспетчеру. Случай самоубийства… в этом доме… — он указал на дом.
Принимался потихоньку дождь. Вся улица была в серых красках. Зябкий ветер ворочал под деревьями мокрую листву.
Башкиров надел халат:
— Кто звонил?
— Диспетчер, — поднял удивленные глаза водитель.
— Да я не об этом…
— А! — вспомнил водитель. — Говорит, старушка — божий одуванчик обнаружила труп…
— Ты принял вызов?
— Ну конечно! Что за вопрос?
— Там не труп. Она живая еще… — Башкиров кивнул в сторону дома в завесе дождя. — Давай, погоняй…
Водитель завел двигатель и взял с места в карьер. «Рафик» заехал во двор, подрулил к среднему подъезду, скрипнул тормозами.
Башкиров и Пустовит, громко хлопнув дверцами, поднимались по ступенькам…
А в подъезде уже суетились какие-то люди — наверное, соседи. Тело Марины было прикрыто старым выцветшим покрывалом; определенно прекрасное тело Марины Сеньковой знало прикосновение и лучших тканей.
Башкиров склонился над Мариной и пощупал пульс у нее на сонной артерии. Люди выжидающе смотрели на него:
— Что, доктор?
— Живая еще… — он раскрыл ей веки, проверил реакцию зрачка на свет. — Идиотизм какой-то! — Проворчал Башкиров. — Кончать жизнь самоубийством…
Какой-то мужчина показал на Марину рукой:
— Шея у нее как выгнута, смотрите…
Старушка сказала:
— Наверное, все кости переломаны…
Башкиров приподнял край покрывала, заглянул под него:
— И исцарапана вся…
Мужчина показал вверх, в пролет:
— Вон — все сетки прорвала. Старые уж сетки…
Пустовит тоже заглянул под покрывало:
— Красивая… Суицид?
— Он самый, — кивнул Башкиров.
— Не живется же людям! — посетовал Пустовит и спросил: — Ну, так что, доктор? Нести носилки?..
Мужчина осторожно вставил:
— Может, милицию подождать?
Башкиров покачал головой:
— Она живая еще — можно спасти…
Через пять минут Пустовит вернулся с носилками. Жильцы, которых собралось уже человек двенадцать, расступились перед ним.
Марину, придерживая ей голову, переложили на носилки, накрыли тем же покрывалом, уже набрякшим кровью в нескольких местах.
Мужчина помог Пустовиту отнести Марину в машину. Башкиров шел следом. Старушка и какие-то женщины вышли на крыльцо. Старушка тихо рассказывала, как обнаружила девушку возле лифта:
— Жалко ее, жалко! Красивая!.. Хотя и не очень-то вежливая была… Лежит — вся в крови. И без ничего… Вот дуреха!.. Это ее жизнь разгульная довела.
Башкиров сел в кабину, кивнул шоферу:
— Гони!
— В шестьдесят шестую? — уточнил шофер.
— В нее самую! — Башкиров закурил и уже потише добавил: — Скоро у нас будут поступления…
Глава одиннадцатая
Следователя — того, у которого были огнестрельные ранения в живот, — звали Алексей Петрович Перевезенцев. Владимир видел только что заведенную историю болезни Перевезенцева у Маргариты на столе. Правда, кроме паспортных данных, там и читать-то еще было нечего…
Нестеров присел возле Маргариты и с минуту с интересом наблюдал, как ловко она раскладывает на подносе с ячейками таблетированные лекарства.
Маргарита протянула ему таблетку; улыбнулась, отводя в сторону глаза:
— Это вам, поскольку вы уже здесь.
Нестеров проглотил таблетку, кивнул с сторону операционного блока:
— Я думал, такое бывает только в кино.
— Вы о чем? — Маргарита не отрывалась от работы.
— Перестрелки. Огнестрельные ранения… В кино или где-нибудь далеко… В наше-то время!..
— Почему же! Сейчас даже очень часто. Особенно в последнее время. Даже я уже перевидала — хотя практики-то у меня без году неделя. Оружия стало много у людей… Даже подростков привозят, не только мужчин… И женщин кстати! Тоже подстреливают — но здесь все больше на любовной почве.
— И женщин? — удивился Нестеров. — Лучше бы они постреливали глазами.
Маргарита, действительно, стрельнула в него глазами:
— А вас, Владимир Михайлович, разве еще не подстрелили? — она была не прочь пококетничать.
— Подстрелили, но, увы! Уже вылечили. Только рубцы остались…
— На сердце?
— Все изранено мое сердце, — с улыбкой признался Нестеров. — И не знаю, что еще предстоит…
Их незатейливый разговор прервал звонок телефона внутренней связи.
Рита Милая взяла трубку:
— Хирургия…
Ей что-то сказали с того конца провода.
Глаза Маргариты стали серьезными, потемнели:
— О, только не это!.. — выдохнула медсестра и положила трубку.
— Что? — спроси Нестеров.
— Суицид, — ответила Маргарита и, видно, подумав, что ее собеседник может не знать значения этого слова, пояснила: — Самоубийца… Это звонили из приемного. Сказали: какая-то девушка с Васильевского острова.
В конце коридора хлопнула дверь. Санитары толкали перед собой каталку. Кто-то держал на весу капельницу. Врач приемного отделения — эмансипированная девица с короткой стрижкой — быстро вышагивала впереди. Полы ее незастегнутого халата развевались у нее за спиной, как полотнища флагов на ветру.
Не оборачиваясь к санитарам, врачиха поторапливала:
— Скоренько, скоренько… Она потеряла много крови…
Тело девушки с Васильевского острова было покрыто простыней. На простыне алели пятна крови.
Уже издалека врач приемного покоя обратилась к Маргарите:
— Куда ее?
— Во вторую операционную…
— А в первой что?
— Огнестрельные ранения в живот.
— Быстрее, быстрее, ребята! Не то мы ее потеряем… — врач остановилась у поста медсестры, пропустила санитаров вперед.
Нестеров встал со стула, отошел к стене.
Когда каталка проскрипела мимо, Нестеров увидел лицо девушки-самоубийцы. Правильные привлекательные черты, но — ни кровинки; совершенно белое, как та же простыня, лицо. Бросились в глаза красивые — длинные и густые волосы; они свисали с каталки и едва не цеплялись за колеса.
Нестеров ступил шаг вперед, надумав поправить эти волосы, но не успел: санитары, подгоняемые врачихой, двигались очень быстро.
Маргарита бросилась накручивать диск телефона.
— Что? — спросила врач приемного покоя.
— Надо подмогу вызывать, — объяснила Рита. — Наши все заняты на огнестрельном.
Врачиха бросила историю болезни на стол, сама удалилась за санитарами. Голос ее, как и скрип каталки, слышался все слабее:
— Теперь направо, мальчики!.. Заходим в блок, надеваем бахилы… Пока соберется бригада, попробуем что-нибудь сделать сами…
Нестеров прочитал на лицевой стороне истории: Сенькова Марина Эдуардовна, 22 года, клуб «Ночной собеседник», танцовщица…
— Я пойду, пожалуй… — он направился к палате.
Маргарита улыбнулась ему одними глазами. Она уже с кем-то говорила по телефону.
Из кафе «Ванемуйне» открывался роскошный вид на древний город Вышгород. Впрочем куда бы ни открывался здесь вид из кафе «Ванемуйне», — всюду Таллинн был прекрасен. Ибо верно о нем говорят — сказочный город.
Молодой человек атлетического сложения, розоволицый блондин сидел один за столиком. Причем сидел он так, чтобы ему с одной стороны был виден вход в кафе, а с другой открывался указанный выше вид. Как видно, молодой человек — а был это, конечно, Эуген Йыги, — предпочитал сочетать приятное с полезным. Он кого-то ждал и не упускал возможности полюбоваться красотами старинной архитектуры. Но об Йыги можно сказать еще больше: приятное он предпочитал сочетать не только с полезным, но и с вкусным. Не далее как пять минут назад официант принес ему его любимый рыбный суп в горшочке. В такую погоду — мерзопакостную, мерзослякотную, унылую — ничего не может быть вкуснее рыбного супа в горшочке, приготовленного в кафе «Ванемуйне», что с роскошным видом на Вышгород…
Йыги кушал что называется «с чувством, с толком, с расстановкой» — не торопясь, не обжигаясь. Ему было тепло и уютно. Ему было — уверенно. Йыги был дома. Новенькие стальные двери его большого дома были накрепко заперты. Где-то там, за этими дверьми, устало ворочался ослабевший колосс — Россия; вши-парламентарии не давали колоссу покоя — покусывали, покусывали; ворочался колосс; то стонал, то роптал… чесался — не было ему покоя. И был он уже не страшен, потому что был он где-то там, за крепкими стальными дверьми. А тут был маленький уютный по-европейски образцово устроенный эстонский дом. По маленьким уютным улицам теперь ходили только свои, не мусорили, не били стекол, не сквернословили по-великорусски… а сквернословили только по-эстонски — и то крайне редко. Скорее чаще по-фински. Паром, связывающий свободную Эстонию со свободной Финляндией, несмотря на известную трагедию, никогда не ходил пустым…