Не буди Лихо (СИ)

— Она жива?
Я всхлипнула и кивнула. Если бы бабушки не стало, её сила, её энергия перешли бы ко мне, как к единственной наследнице в роду. Это сложно не почувствовать, это, как рассказывала Буся, словно удар молнии, который сожжёт тебя дотла, чтобы возродить более сильной.
— Значит, всё будет хорошо, — брат ласково погладил меня по спине. — Только не плачь, малыш.
Будто это было в моих силах.
В столицу решили возвращаться порознь. Мы с Диметриушем — на Лифте, Стёпка — на своей адской машине.
— Я помню, что обещал, — попытался оправдаться он, когда я напомнила, что просила не ездить на ней никогда. — Но как, по-твоему, я должен был сюда добраться?
Мужчины. Они всегда найдут, чем оправдаться. Всегда.
Двадцать минут спустя мы уже сидели на кухне Диметриуша, обсуждая случившееся сегодня. О вещах, которые я так и не забрала из своей квартиры, я вспомнила только когда пришло время ложиться спать.
  
Глава 13, в которой богам не чуждо ничто человеческое
 
Своего рождения Онса не помнил, и это было удивительнее всего, потому что памятью Крылатый творец с чёрным лицом обладал отменной, не забывая ничего и никогда. Так не забыл он кипучей лавы Хаоса, которая обжигала лицо и покрывала седым пеплом ресницы. Не забыл, как выглядела мрачная чернота бездонного Космоса и как звенела душа от глухой тоски одиночества. Не забыл, какое удивительное восхищение испытал в тот миг, когда понял, какие силы ему подвластны.
Рождение своего брата Урсы чёрный бог тоже пропустил, и это было странно. Ибо как можно было не заметить появление самой яркой, самой жаркой, самой прекрасной звезды? Серебряный жнец, первый помощник, лучший друг, преданный соратник, который всегда был рядом.
Бросал на старшего брата восторженные взгляды, восхищался его талантом и только сокрушался иногда:
— Зачем я? Вселенной не нужен второй Творец.
— Не нужен, — соглашался Онса, не скрывая снисходительной улыбки. — Поэтому творец здесь лишь один. Я. Ты же нужен, чтобы сохранить то, что я создал. Ты нужен, чтобы наделять мои творения индивидуальностью. Ты нужен, чтобы следить за их совершенством. Ты нужен.
Что Онса помнил отлично, так это то, сколько наслаждения получил он, пока лепил из вечернего бриза Сурх, как радовался, вплетая в её сущность переменчивость утреннего неба и вздорность луны…
Он помнил, как склонился над прекрасным лицом, чтобы вдохнуть в него жизнь, как дрогнули тонкие веки, помнил удивительно сладкий звук, который издала Сурх, когда её сердца коснулась рождённая Онсой душа.
— Живу, — произнесла она удивлённым, немного растерянным голосом.
— Живёшь, — милостиво согласился Крылатый и залюбовался творением своих рук.
Кожа её была нежной, как персик, и такой же ароматно-сладкой. В её тёмных, как ночь, волосах, путались яркие капли бриллиантов, а глаза горели ночной тайной морских глубин. Манящие губы, крутой изгиб бедра, высокая грудь, увенчанная припухшими коралловыми сосками, от одного взгляда на которые рот наполнялся вязкой слюной желания.
— Кто я? — спросила она, настороженно всматриваясь в прекрасное чёрное лицо.
— Сурх, — ответил Крылатый. — Созданная, чтобы любить.
— Сурх, — тихо повторила женщина, вслушиваясь в звучание своего имени, чувствуя, как правильно оно перекатывается на языке, приятно отдавая острой кислинкой.
И тысячи лет спустя Онса не забыл, с какой охотой Сурх отзывалась на ласки, как нежно отвечала, как вспыхивала в одно мгновение, чтобы полностью раствориться в своём боге, чтобы сжечь его в огне своего желания…
Раз в год она рожала тому, кому было отдано её сердце, сына. Красивого и сильного, наделённого одним из талантов своего божественного отца. И раз в год спрашивала, ревниво следя за тем, как чёрный творец склоняется над маленькой колыбелькой:
— Если я создана для того, чтобы любить тебя, то для чего создан ты?
А в ответ слышала неизменное и насмешливое:
— Я не создан. Я был всегда. Не веришь, спроси у Урсы.
Урса. Крылатый часто смотрел на своего брата и думал, почему они так не похожи. Там, где Онса был широк, Урса был тонок, где светел — тёмен, где прям — извилист… И вместе с тем, он был словно частью Крылатого. Два брата, продолжающие один одного.
 
— Было бы странно, если бы она прошла мимо него, — тысячи лет спустя выдыхал чёрный бог, тоскуя в своих обжигающе ярких чертогах. — Не могла пройти…
Сурх, прекрасная, словно экзотический цветок. Нежная и ранимая Сурх. Она часто грустила в одиночестве, пока творец создавал новые миры.
— Мне так одиноко здесь без тебя, любимый! — жаловалась красавица, и по нежной щеке катилась прозрачная, как капля утренней росы, слеза.
— Урса составит тебе компанию, пока меня нет, — отвечал Крылатый и уходил. Разве мог он остаться, когда его манили непознанные дали. Когда он был полностью уверен в том, что если ему запретят дышать, он выживет, но запрети ему высшие силы творить — если на миг допустить, что оные существуют — погибнет в то же миг.
— Урса составит тебе компанию, — бросал снисходительно чёрный творец и уходил.
И миллиард лет спустя Онса будет скрежетать зубами, не в силах простить себе этой ошибки. Потому что однажды, лёжа у фонтана, в котором лениво плавали жирные красные карпы, она спросит у своего единственного наперсника:
— Кто я, ответь мне, Жнец?
— Ты? — Урса опустится на колени рядом с низкой лежанкой, прикоснётся горячими губами к тонкому запястью и, заглянув в иссиня-чёрные глаза, преданно выдохнет:
— Сурх, та, что создана быть любимой.
— Любимой?
Она выпрямится и испуганно отпрянет от Серебряного.
— Любимой, — легко согласится Урса и покаянно склонит на укрытые цветастой тканью колени светлую голову, а затем признается легко:
— Я люблю тебя.
В те времена чёрный творец был далеко. В те времена ему было не до прекрасной Сурх и её волнений. Семь долгих лет он не появлялся в своих чертогах, и за это время та, кого он создал для любви, родила его брату семерых дочерей. Прекрасных и нежных, унаследовавших от Серебряного жнеца его умение доводить мир до совершенства.
Онса не помнил дня своего рождения. И о дне рождения своего брата за миллионы лет он успел позабыть. Зато он хорошо помнил тот день, когда умер.
— Откажись! — рокотал он, и во всех мирах бушевала гроза, рушились скалы, а океаны выходили из своих берегов, унося с собою тысячи жизней.
— Не могу, — спокойно отвечал Жнец, и голова его была гордо поднята, а плечи уверенно развёрнуты. — Ты знаешь, что нет.
Не было битвы, которая длилась сто дней и сто ночей. Не было сражения, в котором полегли миллионы воинов, не было рек крови. Было одно лишь слово:
— Проклинаю!
И небо раскололось на двое, а затем Урса упал на колени, по-прежнему глядя на творца непокорными глазами.
— Обрекаю на жизнь без солнца, на вечную жажду, на нестерпимый холод и обжигающий жар. От сего дня и до скончания времён.
Она пришла к нему босая и простоволосая и молча сбросила с себя полупрозрачное покрывало, оставшись полностью обнажённой.
— Бери, — сказала Сурх, и глаза её были сухи и холодны, как ночь в пустыне. — Делай, что хочешь, только прости… его.
— Нет, — ответил Крылатый творец, и его чёрное лицо стало ещё чернее.
— Я сделаю всё, что захочешь, — искушающе пообещала неверная и склонилась перед ним в низком поклоне.
— Снова полюбишь меня? — горько усмехнулся бог, разъедаемый ядом ревности и обиды.
— Прости, — повторила Сурх. И не ясно было, просит она прощение за себя или за того, кому отдала своё сердце. То самое, которое создал Крылатый творец, создал сам, без чьей-либо помощи, для себя.
 
— Ты не имела права! — огненная ярость вскипела в крови и застила мозг кровавой пеленой. — Ты была моей.
— Твоей, — покорно согласилась Сурх. — Была и буду. Только прости.
Намотать на кулак смоляные волосы, причиняя боль неосторожными движениями. Оттянуть назад голову, так, чтобы на тонкой шее натянулись жилы, а с розовых губ сорвался болезненный стон. Оставить на нежной коже следы несдержанной любви, раз за разом требуя вербального подтверждения тому, что она признаёт его власть.