Мировая жила (СИ)
В десять вечера они снова шли в клуб, туда, где их ждали танцы, «наська» и веселье, но Аким шел туда, как на бой. Он и сам не заметил, в какой миг обернулся на волка. Мана что-то щебетала всю дорогу, пару раз она ткнула его кулачком в плечо, с легкой обидой, что он ее не слушает. Аким даже ухом не повел, приобнял одной рукой, прижал к себе и все на этом. Он был сосредоточен на себе. На вдохах тянул в себя силу через створы на кончике носа над ноздрями, протягивая ее вниз вдоль позвоночника, на выдохах уплотнял и просаживал втянутую силу ниже, в поясницу.
Когда они зашли в клуб Акима поразил агитационный плакат, яркий, огромный, во всю стену. Странно, что вчера он его не заметил. Впрочем, вчера он не замечал даже нифрильного проклятья «глаза Саурона». На плакате был изображен имперский боец в серой форме с ружьем на перевес и крупная надпись: «вступай в армию, послужи империи».
На входе им выдали по стаканчику с «наськой». Мана тут же сорвала бумажную крышку, припала губами, отпила сразу треть, выдохнула с облегчением, оживилась. Аким дышал с трудом, будто на грудную клеть камней навалили, но зато он четко ощущал, как растекается бессильно проклятие «глаза» по его жилому пузырю. «Защита работает, - подумал он с удовлетворением, - еще бы с Маной сработало».
Сама Мана была весела и беззаботна. Под веселый наигрыш она впорхнула в танцевальный зал, задвигалась в такт музыкальному ритму. Танцующая толпа расступилась, вбирая ее в свое аморфное многоглавое тело. Если Акимовы обереги ей и помогали, то внешне это никак проявлялось. Мана вела себя так же, как и вчера.
Он старался не спускать с нее глаз и не отходить ни на шаг, но она будто умышленно как бабочка все норовила куда-то упорхнуть. Ее беззаботность сердила, но Аким был терпелив. Он не ушел через положенные ему два часа, не ушел и через четыре. Он был сильно заторможен, как водолаз на большой глубине, терпел навалившую усталость, раз за разом смахивал с виска каплю липкого пота, но лучше так, чем с бараньей радостью позволять тянуть из себя силу и жизнь.
Уже под самое утро на его глазах какой-то совсем ослабший и одуревший от настоя паренек, бледный как мел и с черными кругами вокруг глаз, не удержался на ногах, когда кто-то из танцующих случайно толкнул его плечом в спину. Паренек повалился на пол, стаканчик с настоем, что он так старательно держал, боясь пролить, упал и покатился, выплеснув настой на пол. Окружающая толпа взревела. Аким не сразу поверил своим глазам. Эти люди только что танцевали и дружелюбно общались, обмениваясь безобидными шутками, и вдруг враз озверели.
Они пинали и топтали паренька. Напирающие сзади отталкивали бьющих, но не чтобы помочь попавшему в беду, а чтобы тоже нанести свой удар. Каждый стремился приложиться к обмякшему телу. Аким полез расталкивать бьющих, кричал что-то, смог прорваться к лежачему. Сам получил чувствительный пинок по затылку, но даже не обернулся. Оттянул избитому парню веко, заглянул в потухший глаз. Паренек был мертв. «Вот, значит, кого называют упырками», - догадался он.
Тот, кто неуклюже пнул Акима по затылку попытался повторить свой удар. Только вот сам на ногах еле стоял. Аким развернулся на коленке в пол оборота и отмахнулся от него как от комара, шлепнул ладонью сбоку по бьющей ноге. Этого оказалось достаточно, чтобы тот потерял равновесие и завалился на пол. Этого неудачника тоже тут же начали пинать. По всему судя, запинывать лежачих здесь было в порядке вещей.
Аким понял, что спасать кого-то здесь бесполезно. Они и впрямь как упыри, поднятые мертвецы, или как здесь принято говорить, упырки, утратившие человеческий облик. Аким поднялся на ноги, выбрался из свалки, растолкав обезумевших, рвущихся принять участие в избиении. Поискал взглядом представителей порядка, но ожидаемо ни одного серого мундира не углядел. Оно и понятно, имперцы не дураки, торчать здесь, подставляясь под проклятие не станут. Придут только к семи утра, чтобы вытащить и погрузить в телегу мертвые тела.
«Мне, главно, Ману уберечь, - подумал он, - а в остальном пусть тут все к лешему катится». И тут Аким кратко выругался. Рыжая голова опять куда-то упорхнула. Он кинулся в одну сторону, в другую. Маны нигде видно не было. Уже чуя нехорошее, Аким побежал в другой конец танцзала. Может заметил, а может и показалось, как мелькнула меж голов танцующих знакомая рыжая челка. Он расталкивал людей на бегу, ему теперь было плевать, если кто-то из них упадет, но Маны и там уже не было.
Аким заозирался. Не могла она так быстро отсюда уйти. Взгляд зацепился за приоткрытую дверь запасного выхода. Он толкнул дверь и выскочил на улицу, это была та самая дверь, через которую имперцы прошлым утром вытаскивали мертвых. Ему вдруг отчетливо вспомнилось, как один имперец тогда оступился и, чтоб удержать равновесие, выпустил ношу из руки, и как рассыпалась по полу копна черных волос.
В один удар сердца Аким обернулся на волка и тут же услышал слабую возню. Рванул к мусорным бакам и увидел Ману. Два упырка затащили ее в щель между баками. Один душил, другой рвал подол ее желтого платья. Оба были невменяемы. Мана не то что не сопротивлялась, даже звуков не издавала. Аким сорвался с места и с короткого разбега впечатал ботинок в спину одному, второму достался удар кулаком в висок. Наверное, впервые в своей жизни он утратил самообладание. Он пинал и топтал этих двоих так же, как до этого пинала и топтала толпа на танцполе.
Далеко не сразу пелена гнева сошла с его глаз. Аким осознал вдруг, что втаптывает в мусорную грязь уже не тела, а какие-то кровавые ошметки. Зря он решил, что от проклятия обезопасился полностью. Не полностью. Далеко не полностью. Он судорожно вздохнул, вспомнил о Мане, кинулся к ней, опустился рядом на колени.
Зеленые ее глаза были широко распахнуты, но Акима они не видели. Много ли ей надо в таком состоянии, а эти два урода ее душили, может и уронили. Чуда не случилось, Мана была мертва. Он обнял ее, прижал к себе, не хотел отпускать нелепую надежду, что не все еще кончено, что она все-таки очнется, и не сразу понял, что кричат именно ему:
- Ни с места!
- Имперская стража! Ни с места!
Аким оглянулся. Два ружья черными провалами ствольных дыр целились ему в голову. И были они в руках уже знакомых по прошлому утру двух имперцев. Не иначе пришли забирать тела очередных неудачников, а тут и Аким под руку подвернулся. Как же упустить такую возможность и не взять убийцу на месте преступления?
- Что-то припозднились вы, господа стражи, - глаза Акима опять пошли наливаться кровью, - Где ж раньше вы были, когда в клубе людей насмерть забивали?
- Не, сегодня мы как раз вовремя, - радостно сообщил молодой имперец, - А ну давай, упырок, руки за голову, мордой к стене…
- Я, может, и упырок. А вы точно упыри, - сквозь зубы со злостью проговорил Аким.
- Поговори там, - подал голос пожилой имперец и качнул стволом со значением, - И отойди от девки. Ну?!
Аким осторожно опустил тело. Платье измялось и вывалялось в грязи, как увядший цветок, утратило свою пронзительную желтизну. Он тяжело поднялся на ноги, показательно медленно поднял руки, сделал шаг к стене. Им овладело вялое безразличие. В этом чужом незнакомом городе в одиночку без друзей со смертью Маны будто струна оборвалась, пропал смысл жить и бороться. И сил не осталось. Он думал, что закрылся от «проклятия глаза». Лишающее сил проклятие до него все-таки добралось, не напрямую, а отняв у него девушку.
Имперцы расслабились, поняли, что попавшийся им упырок буйность свою уже растерял, а значит не опасен. Пожилой остался стоять с нацеленным на Акима ружьем, молодой закинул ружейный ремень на плечо, подошел к Акиму, завел ему руки за спину и начал вязать их веревкой. Пожилой довольно ухмылялся, молодой радостно скалился. За поимку убийцы им светила награда.
Имперцы были слишком увлечены, чтоб смотреть по сторонам, а потому не увидели тень, метнувшуюся из-за мусорного бака. Аким стоял спиной к стене и услышал лишь звук падения одного за другим двух тел, а еще учащенное дыхание кого-то третьего. Недовязанная веревка сама соскользнула с его запястий. Он повернулся.