Одноколыбельники
– Вот вчера мы в грязную историю попали, С.Я.! Получаем приказание с корнетом Дуровым[99] засесть на Никитской в Консерватории. А там какой-то госпиталь. Дело было уже вечером. Подымаемся наверх, а солдаты, бывшие раненые, теперь здоровые и разъевшиеся от безделия, – зверьми на нас смотрят. Поднялись мы на самый верх, вдруг – сюрприз: электричество во всем доме тухнет. И вот в темноте крики: «Бей, товарищи, их!» Это нас то есть. Тьма кромешная, ни зги не видать. Оказывается, негодяи нарочно электричество испортили. В темноте думали с нами справиться. Ошиблись. Темнота-то нам и помогла. Корнет Дуров выстрелил в потолок и кричит: «Кто ко мне подойдет, убью как собаку!» Они, как тараканы, разбежались. Друг от друга шарахаются. Подумай только, какое стадо! Два часа с ними в темноте просидели, пока нас не сменили.
* * *
Ни одной фразы, ни одного слова, указывающего на понижение настроения или веры в успех. Утомление, правда, чувствуется. Сплошь и рядом можно видеть сидя заснувшего юнкера или офицера. И неудивительно – спим только урывками.
* * *
Опять выстраиваемся. Наш взвод идет к ген. Брусилову[100] с письмом, приглашающим его принять командование всеми нашими силами. Брусилов живет в Мансуровском переулке, на Пречистенке.
Выходим на Арбатскую площадь. Грустно стоят наши две пушки, почти совсем замолкшие. Почти все окна – без стекол. Здесь и там вместо стекол – одеяла.
Москва гудит от канонады. То и дело над головой шелестит снаряд. Кое-где в стенах зияют бреши раненых домов. Но… жизнь и страх побеждает. У булочных Филиппова и Севастьянова толпятся кухарки и дворники с кошелками. При каждом разрыве или свисте снаряда кухарки крестятся, некоторые приседают.
Сворачиваем на Пречистенский бульвар и тянемся гуськом вдоль домов. С поворота к храму Христа Спасителя обстановка меняется. Откуда-то нас обстреливают. Но откуда? Впечатление такое, что из занятых нами кварталов. Над штабом Московского округа непрерывно разрываются шрапнели.
Идем по Сивцеву Вражку. Ни единого прохожего. Изредка – дозоры юнкеров. И здесь то и дело по стенам щелкают пули. Стреляют, видно, с дальних чердаков.
На углу Власьевского из высокого белого дома выходят несколько барышень с подносами, полными всякой снедью.
– Пожалуйста, господа, покушайте!
– Что вы, уходите скорее! До еды ли тут?
Но у барышень так разочарованно вытягиваются лица, что мы не можем отказаться. Нас угощают кашей с маслом, бутербродами и даже конфетами. Напоследок раздают папиросы. Мы дружно благодарим.
– Не нас благодарите, а весь дом 3. Мы самообложились, и никого из вас не пропускаем, не накормив.
Над головой прошелестел снаряд.
– Идите скорее домой!
– Что вы! Мы привыкли.
Прощаемся с барышнями и двигаемся дальше.
Пречистенка. Бухают снаряды. Чаще щелкают пули по домам. Заходим в какой-то двор и ждем, чем кончатся переговоры с Брусиловым. Все уверены, что он станет во главе нас.
Ждем довольно долго – около часу. И здесь, как из дома 3., нам выносят еду. Несмотря на сытость, едим, чтобы не обидеть. Наконец возвращаются от Брусилова.
– Ну что, как?
– Отказался по болезни[101].
Тяжелое молчание в ответ.
* * *
Мне шепотом передают, что патроны на исходе. И все передают эту новость шепотом, хотя и до этого было ясно, что патроны кончаются. Их начали выдавать по десяти на каждого в сутки. Наши пулеметы начинают затихать. Противник же обнаглел, как никогда. Нет, кажется, чердака, с которого бы нас не обстреливали. Училищный лазарет уже не может вместить раненых. Окрестные лазареты также начинают заполняться.
* * *
После перестрелки у Никитских ворот вернулся в училище в последней усталости. Голова не просто болит, а разрывается. Иду в спальню. За три койки от моей группа офицеров рассматривает ручную гранату. Ложусь отдохнуть. Перед сном закуриваю папиросу.
Вдруг рядом, у группы офицеров, раздается характерное шипение, затем крики и топот бегущих ног. – В одно мгновение, не соображая ни того, что случилось, ни того, что делаю, валюсь на пол и закрываю уши ладонями.
Оглушительный взрыв. Меня обдает горячим воздухом, щепками и дымом и отбрасывает в сторону. Звон стекол. Чей-то страшный крик и стоны. Вскакиваю. За две койки от меня корчится в крови юнкер. Чуть поодаль лежит раненный в ногу капитан. Оказывается, раненный в ногу капитан показывал офицерам обращение с ручной гранатой. Он не заметил, что боек спущен, и вставил капсюль. Капсюль горит три секунды. Если бы капитан не растерялся, он мог бы успеть вынуть капсюль и отшвырнуть его в сторону. Вместо этого он бросил гранату под койку. А на койке спал только что вернувшийся из караула юнкер. В растерзанную спину несчастного вонзились комья волос из матраса.
Юнкера, уже переставшего стонать, выносят на носилках. Следом за ним несут капитана. Через полчаса юнкер умер.
* * *
Оставлено градоначальство[102]. Там отсиживались студенты, окруженные со всех сторон большевиками. Большие потери убитыми.
* * *
Наша рота, во главе с п-ком Дорофеевым, идет спасать Комитет общественного спасения (?), заседающий в Городской думе. Там же находится и последний представитель Временного правительства – Прокопович[103]. У нас отношение к Комитету недоброжелательное. Мы с самого начала чуяли с его стороны недоверие к нам.
Около Городской думы со всех крыш стреляют. Мы отвечаем. Из Думы торопливо выходит несколько штатских. Окружаем их и в молчании возвращаемся в училище.
* * *
Вечер. Снаряжают безумную экспедицию за патронами к Симонову монастырю[104]. Там артиллерийские склады.
С большевицкими документами отправляются на грузовике молодой кн. Д. и несколько кадетов, переодетых рабочими. – Напряженно ждем их возвращения. Им нужно проехать много верст, занятых большевиками. – Ждем…
…Проходит час, другой. Крики:
– Едут! Приехали!
К подъезду училища медленно подкатывает грузовик, заваленный патронными ящиками.
Приехавших восторженно окружают. Кричит «ура». Они рассказывают:
– Самое гадкое было встретиться с первыми большевицкими постами. Окликают нас:
– Кто едет? Стой!
– Свои, товарищи! Так вас, перетак.
– Стой! Что пропуск?
– Какой там пропуск! Так вас, перетак! В Драгомирове юнкеря наступают, мы без патронов сидим, а вы с пропуском пристаете! Так вас и так!
– Ну ладно. Чего кричите? Езжайте!
Мы припустили машину. Не тут-то было. Проехали два квартала – опять крики:
– Стой! Кто едет?
И так все время. Ну и чертова же прорва красногвардейцев всюду! Наконец добрались до складов. Как въехали во двор, сейчас же ругаться последними словами.
– Кто тут заведующий? Куда он провалился? Мы на него в Совет пожалуемся! На нас юнкеря наступают, а здесь никого не дозовешься!
Летит заведующий.
– Что вы волнуетесь, товарищи?
– Как тут не волноваться с вами? Дозваться никого нельзя. Зовите там, кто у вас есть, чтобы грузили скорее патроны! Юнкеря на нас стеной идут, а вы патронов не присылаете!
– А требование у вас, товарищи, есть?
– Во время боя, когда на нас юнкеря стеной прут, мы вам будем требования составлять! Пороха не нюхали, да нам все дело портите! Почему, так вас перетак, патроны не доставлены?
Заведующий совсем растерялся. Еще сам же нам патроны грузить помогал. Нагрузили мы и обратно тем же путем направились. Нас всюду уж как знакомых встречали. Больше уж не приставали…
Настроение после прибытия патронов сразу подымается.