Жертва судебной ошибки

Герцог сейчас же сказал князю:
— Милый тесть, мне надо поделиться с вами любопытными наблюдениями…
— Любезный герцог, — отвечал князь, испугавшись ученых сообщений зятя, — к несчастью, у меня нет ни минуты свободной, а то бы я сильно побранил вас. Вы одичали; вот уже три дня вас не видать совсем. Ради Бога, станьте общительней, бросьте насекомых и обратите внимание на людей.
И князь удалился. Герцог пожал с состраданием плечами и пошел к своим милым жукам. Дюкормье же отправился к Марии Фово.
  
XXVIII
 
В магазине Дюкормье застал Жозефа одного за конторкой. Жозеф смутился и казался очень недовольным приходом друга. Анатоля поразил такой холодный прием, но он сделал вид, что не замечает, дружески протянул Жозефу руку и сказал:
— Здравствуй, мой друг. Как здоровье твоей жены?
— Жена у своей матери, — ответил сухо Жозеф и не взял протянутой руки.
— Что с тобой? Ты странным образом принимаешь меня.
— Потому что не умею притворяться.
— В чем притворяться?
— Слушай, Анатоль, я не так умен, как ты, но у меня есть здравый смысл и он говорит мне, что ты нехорошо поступаешь и для себя, и для друзей. Но я еще не совсем тебя разлюбил, и поэтому мне неприятно видеть тебя.
— Ты меня удивляешь. Откуда такая перемена? Скажи откровенно, может быть, я как-нибудь обидел тебя? Но я не знаю — чем.
— О, ты обижаешь друзей и отлично знаешь, чем обижаешь.
— Каким образом? Когда?
— Позавчера я обедал у Бонакэ. Тебя ждали весь вечер. Мы все радовались, что ты решил переменить жизнь. Жером нам рассказал, как ты дал честное слово поселиться возле него. И ты не сдержал слова. Твой образ жизни приведет тебя к очень плохому. Конечно, ты свободен делать, как хочешь, но и твои истинные друзья свободны избегать тебя, раз не могут заставить тебя жить иначе.
— Милый ты мой Жозеф, твои слова не обижают меня; они доказывают расположение, и я стою его. Знаешь ли ты, почему я не сдержал слова перед Жеромом?
— Не все ли равно — почему? Ты солгал, и это очень дурно. Жером огорчился до слез.
— Нет, не все равно — почему, и в особенности для тебя. Если я солгал, как ты выражаешься, то в твоих же интересах.
— В моих интересах?
— Да, так как дело касается самого для тебя дорогого на свете. Слышишь, Жозеф: самого дорогого!
— Не знаю, Анатоль, что ты хочешь сказать. Самое дорогое для меня на свете… Что же такое? Мария!
— Ты прав, думая так, мой друг. Твоя жена — сокровище, а сокровища…
— Ну, кончай же! Что сокровища?
— Порождают завистников.
— Завистников? Как? Завистников? — повторял Фово с возрастающим удивлением.
— Увы, мой друг, это так.
— Постой, Анатоль. Я не знаю, что ты хочешь сказать. Если ты шутишь, то предупреждаю, что даже от тебя не потерплю подобной шутки. Я уважаю Марию не меньше, чем люблю ее. И если бы ты имел несчастье…
— Жозеф! Ты меня не понимаешь. Посмотри на меня: разве я шучу?
— В таком случае, объяснись; ради Бога, объяснись! Не знаю — отчего, но у меня сердце не на месте.
— Я оказал бы тебе большую услугу, Жозеф, но могу это сделать с одним условием.
— Услуга с условием? И ты называл себя моим другом?
— Без этого условия я не могу быть тебе полезным.
— Ну, какое же условие?
— Дай мне честное слово ничего не говорить Бонакэ из того, что я тебе открою.
Фово посмотрел недоверчиво и сказал:
— Значит, что-то нехорошее, если нужно скрывать от Жерома.
— Дело идет о том, чтобы предупредить большие несчастья, — отвечал Анатоль очень серьезно.
— Большие несчастья? И это касается Марии?
— Да, но чтобы помешать тому, чего я опасаюсь, необходимо все скрыть от Жерома. Он даже не должен знать, что мы теперь виделись с тобой.
— Никогда я не стану лгать своему лучшему другу; никогда не стану притворяться перед ним.
— В таком случае, прощай, Жозеф.
— Нет, ты не выйдешь отсюда не объяснившись, — вскричал Жозеф с почти угрожающим видом. — Нельзя, видишь ли, прийти, заронить тревогу в сердце, а потом уйти не объяснившись. Я сказал тебе, что для меня нет ничего дороже Марии. Ты ответил, что я прав, потому что она — сокровище, а сокровища возбуждают зависть. Это твои собственные слова. Тут что-то кроется, я ведь не идиот, могу понять!
 
— Кроется большая услуга, которую я могу оказать тебе, но надо, чтобы ты скрыл от Жерома. Я Жерома люблю по-прежнему, как лучшего, благороднейшего человека. Я огорчил его, но, повторяю, мое расположение к тебе — единственная причина, почему я обманул Жерома.
— Ты видишь, Анатоль, у меня выступает холодный пот на лбу при одной мысли, что Марии грозит опасность, — сказал бедный Жозеф, весь охваченный тревогой и мучительным любопытством. — Прошу тебя, не пользуйся своим превосходством. Ты и так прекрасно знаешь, что по уму и способностям я перед тобой дурень. Неужели тебе нравится мучить меня? Неужели ты подобьешь меня поступить нехорошо с Жеромом? Боже мой! На твоей стороне все выгоды: ты знаешь, чего хочешь, а я-то ведь не знаю этого. Ты заставляешь меня тревожиться за Марию и этим путем сделаешь со мной все что угодно. Не вынуждай обещания заранее, потом я могу раскаяться в нем; а тебе известно, я не даю слова попусту… скорей умру, чем не исполню его.
— Дорогой, милый Жозеф, — ответил Анатоль, пожимая ему руку, — если бы дело шло только о тебе, я бы не требовал, чтобы ты скрыл все от Жерома; но…
— Ладно, Анатоль, я больше не могу выносить подобной муки. Обещаю все, что тебе угодно, только успокой меня. Клянусь честью, все скрою от Жерома, даже наше свидание. Говори, ради Бога, говори!
— Слушай, Жозеф. Я действительно хотел бросить посланника и уйти из общества, где мной пренебрегали.
— Но Мария? Мария?
— Потерпи немного. Я только хотел исполнить последнее поручение посланника и отправился к одному князю передать письма.
— Но Мария?
— Пришел к нему… Ты помнишь, на балу в Опере вас все преследовало домино?
— Помню. И что же?
— Ты не знаешь, что это домино сошло вниз вместе с нами, и пока ты ходил за пальто, а я оставался с твоей женой, домино долго смотрело на нас.
— Дальше, дальше!
— Князь, которому я передал письмо, и есть это домино.
— Но при чем же тут Мария? — возразил наивно Фово. — Ты говорил, что дело касается Марии.
— Оно и касается ее. Если князь так упорно ходил за твоей женой, значит…
— Что значит?
— То, что он влюблен в нее.
— Как! Увидел один раз на маскараде и уже влюблен?
— Он видел ее здесь, в магазине. Он уже давно почти каждый день проходит мимо и останавливается перед окнами.
— A-а! Он проходит мимо и останавливается каждый день! Но как ты узнал об этом?
— Потому что он сам мне сказал.
— Этот князь?
— Да.
— Но почему он это сказал тебе, именно тебе?
— Он узнал меня, так как видел рядом с твоей женой в Опере.
— A-а! Как узнал тебя, так сейчас же, ни с того ни с сего, и объявил, что влюблен в Марию?
— Напротив, он сказал это по поводу кое-чего.
— По поводу чего же?
Анатоль помолчал с минуту и ответил:
— Жена тебе не говорила о некоторых предложениях?
— О каких предложениях?
— Которые ей сделали в тот день, когда ты был дежурным и когда я обедал у вас?
— Позавчера?
— Ну да.
Фово побледнел.
— Анатоль, берегись! Что ты хочешь сказать? — вскричал он.
Потом он упал в кресло, закрыл лицо руками и прошептал:
— Боже мой! Боже мой! У меня кровь леденеет. Что же все это значит?
— То, что твоя жена — самая лучшая, самая нравственная из женщин. Это значит, что ты должен удвоить свою нежность, уважение к ней, потому что она устояла перед искушением, которое соблазнило бы менее возвышенные сердца. О, Жозеф! Что за благородное, что за достойное создание — твоя Мария. Как она любит тебя! Ты должен гордиться такой женой.
При этих словах, произнесенных Дюкормье горячо, убежденным тоном, Фово вдруг поднял голову, посмотрел на друга и сказал: