Невозвратный билет

Алиса рыдала на груди Паши и просила забрать ее с собой. Впрочем, все пассажиры не отказались бы провести этот вечер с Пашей в его доме. Алиса кричала: «Паша, не бросай меня! Можно мне с тобой? Забери меня отсюда! Ты не можешь так со мной поступить!» Даже коллеги Паши с интересом смотрели на него, пытаясь разглядеть в нем то, что увидела Алиса и не заметили они. Стюард обещал звонить Алисе и спрашивать, как они взлетели и долетели.
– Обещаешь? – Алиса наконец перестала хлопать ресницами, надувать губы и стала похожа на обычную девушку, которая собирается отметить свой день рождения в компании даже не друзей, а случайных людей. Потому что семья далеко, в другом городе, до которого лететь дальше, чем до северного сияния. И туда возвращаться не тянут ни душа, ни сердце. Алиса, уже трезвая, растеряв от неожиданного известия всю свою экзальтацию, плакала так искренне, будто прощалась с единственным другом – заботливым, верным, надежным.
Паша, надо признать, таким и оказался. Он потом действительно звонил Алисе, они переписывались. Она кричала ему, что они наконец приземлились, и всем пассажирам передавала от Паши приветы и пожелания хорошо провести отпуск или благополучно вернуться к делам.
Стюарда провожали бурными продолжительными аплодисментами. Он краснел, бледнел, говорил, что не надо, хватит, ему неудобно, он просто делал свою работу. Воцерковленная женщина, узнав, что он некрещеный, обещала вернуться, отвести его в церковь и стать крестной матерью. Достала из сумки крестик, совсем простенький, на шнурке, и попросила Пашу не отказываться, взять.
– Вы наш ангел-хранитель. Я верю, что все будет хорошо, – сказала она, и Паша сам чуть не заплакал. Пока он шел по проходу, она по-матерински суетливо крестила его спину.
Минут на десять наступило затишье. То самое, которое перед бурей. Если хочется понять афоризмы или крылатые выражения, нужно оказаться в стрессовой ситуации. Буря не заставила себя ждать. Вдруг отлетела в сторону занавеска, отделявшая бизнес-класс от эконома, и в салон вошли мужчины с бутылками виски в руках. Наливали всем желающим. Сами были в очень приличном подпитии.
– Уважаемые пассажиры, – произнес громко мужчина, возглавлявший процессию. – Есть ли на борту пилот? Полетели уже, а? Я заплачу! Любые деньги!
Следующие полчаса мужчины из бизнес-класса выбирали стюардесс. Но это был тот случай, когда не совпадает градус. Алиса, которую уже знал в том числе бизнес-класс, тихонько плакала и не собиралась становиться главной стюардессой ни за какие деньги.
– Ну ладно тебе кобениться! – развязно сказал мужчина. – Давай пройдись красиво.
– Нет, я сказала! – рявкнула вдруг Алиса, и он отступил. – На места свои вернулись быстро! Или я сейчас такую истерику закачу, что вообще никуда не улетим!
Мужчина кивнул и пошел в свой бизнес-класс.
Когда на борт поднялся новый состав, ему было чему удивляться: бизнес-класс, пьяный в хлам, Алиса, взявшая на себя функции бортпроводницы, разносившая воду по салону эконома, забрав бутылки из бизнеса, женщина, стоявшая в проходе и тихо певшая церковные псалмы, замершие остальные пассажиры, наслаждавшиеся ее пением.
– Добрый день, мы приветствуем вас на борту… – подошел к микрофону стюард. – Меня зовут Павел…
Юноша был очень молод и напуган. Когда весь самолет дружно разразился хохотом и начал аплодировать, ему стало не по себе. Когда новый Паша принялся демонстрировать процесс надевания маски, все уже рыдали от хохота.
Самолет достаточно резко стартовал, его уже не поливали шампунем, не держали на взлетной полосе. Кажется, от этого борта хотели избавиться как можно скорее. Обычно пассажиры начинают хлопать при приземлении, пассажиры этого рейса дружно принялись это делать при взлете.
Приземлились мягко. Пилот объявил, что за бортом минус тридцать два градуса.
– Ой, а что происходит? – ахнула Алиса.
Почти все мужчины, за исключением разве что элегантного мужчины и дедушки, начали раздеваться до футболок.
– Кажется, я схожу с ума. – Алиса смотрела на мужчин в футболках, и это никак не вязалось в ее голове с объявленными минус тридцатью двумя градусами за бортом.
 
Взволнованная женщина тоже не без удивления наблюдала за процессом. Но все оказалось, как бывает в жизни, очень прозаично. Мужчины достали из ручной клади термобелье, свитера, носки и надевали на себя. Это были военные, прекрасно знавшие погодные условия своего места службы.
– Почему мне сейчас кажется, что я голая? – спросила Алиса.
Этот вопрос волновал почти всех женщин на борту.
Пассажиров стремительно выгрузили и так же стремительно выдали им багаж.
Алиса звонила организаторам поездки, сообщая, что они наконец прилетели. Сегодня сразу в отель, а северное сияние уже завтра. Молодая супружеская пара, ее компаньоны по поездке, стояли рядом, но уже было понятно, что этот полет стал для их семьи последним.
Элегантный мужчина отвечал на звонки женщины, той самой первой любви, которая пригласила его в эту поездку. Говорил, что завтра прочтет сразу две лекции. А сегодня – в отель. Нет, без ужина. Спать.
Из здания аэропорта они выходили вместе с взволнованной женщиной.
Дедушка игнорировал разрывающийся телефон. Он стоял и смотрел в окно. Ему не хотелось выходить наружу, покидать этот защищенный от всех тревог и забот зал ожидания.
 
Родные люди
 
У меня всегда были запоздалые реакции на что бы то ни было. С отсрочкой во времени, если можно так сказать. Стресс или паника накрывали не в тот момент, когда нужно, а спустя день или даже два. Поэтому можно было сказать, что мои истерики случались на пустом месте. Ну во всяком случае так считалось, когда я была маленькой. Когда падала, плакать начинала не сразу, как все дети, а спустя, например, пару часов. Так что воспитательница в детском саду никак не связывала мой плач с падением во время прогулки. Забытую в садике вечером куклу я начинала оплакивать утром и не понимала, почему мама думает, что я не хочу идти в сад. Я хотела, очень. Мне же нужно было забрать куклу! Когда лучшая подружка Настя случайно села на моего ежика, слепленного из пластилина, я тоже не сразу начала переживать. Настя немедленно залилась слезами, обещая помочь мне слепить нового, поделиться пластилином и даже отдать своего – она лепила гораздо лучше. Воспитательница вообще ничего не поняла – вроде бы успокаивать нужно меня, а не Настю, и сказала: «Разбирайтесь сами». Плакать я начала через два дня, когда работы стояли на шкафчиках, включая, кстати, моего ежика, восстановленного Настей. Мы уже лепили корзинки с яблоками. Вот тогда я и разрыдалась, оплакивая ежика. Воспитательница опять ничего не поняла, решив, что у меня не получается корзинка. Я же гадала, почему никто, включая Настю, не понимает, отчего я плачу.
Впрочем, в школе история продолжалась. У меня уже сложилась репутация девочки, которая может вдруг расплакаться. На ровном месте. А так да, вполне спокойная, уравновешенная. Любые неприятности воспринимает с холодной головой. Удивительное качество. Даже перед отчетными концертами не волнуется. Всех трясет, а она стоит и улыбается. Поэтому меня выставляли на все конкурсы, выступления и вызывали к доске во время открытых уроков. Знали, что я выйду и все сделаю как надо. А то, что спустя два дня буду лежать с температурой, мама спишет на то, что случилось резкое похолодание, а я ушла без шапки, или на съеденное мороженое, а вовсе не на стресс от выступления или выхода к доске. Полученная двойка за решающую контрольную по алгебре тоже, как всем казалось, меня вовсе не беспокоила. Когда Настя – мы попали с ней в один класс и сидели за одной партой – рыдала в туалете, твердя, что «мать ее убьет», я монотонно твердила, что «не убьет, все будет хорошо».
– Тебе что, наплевать? – возмущалась Настя.
– Не знаю, – честно признавалась я.
– Ну ты даешь! – как всегда восхищалась подруга.
Безутешно рыдать по поводу двойки я начинала на следующий день, когда выяснялось, что в году тройка не выйдет, потому что учительница Алиса Артуровна разрешит всем переписать контрольную.