Путь. Автобиография западного йога

— Простите, сэр. Я имел в виду — мой земной отец.
— Так-то лучше, — с одобрением ответил Мастер.
«Молоко не плавает на поверхности воды, — часто напоминал он нам, — а смешивается с ним. Точно так же, до тех пор пока ваша преданность «жидкая» — то есть не прошла испытаний, — она может быть разбавлена мирскими влияниями. Следовательно, вы должны, насколько возможно, избегать подобных влияний. Только когда «молоко» вашего сознания сбито в «масло» божественного осознания, оно будет легко плавать на поверхности воды этого мира и останется не подверженным его влиянию».
«Ум мирского человека, — сказал он однажды, — похож на решето, продырявленное желаниями, отвлечениями и беспокойством. Для человека в таком состоянии ума невозможно собрать и удержать молоко внутреннего мира».
Мастер обладал состраданием по отношению к слабым и никогда не пытался навязывать идеалы, которые выходили за пределы наших возможностей. Он принимал нас такими, как есть, и пытался вести дальше, начиная с этой точки. Поэтому даже в монастырях ученики иногда принимали его доброту и вдохновляющую поддержку за снисходительность, так и не поняв, насколько радикальной должна была быть внутренняя революция, к которой он призывал нас. Его могло удовлетворить только тотальное разрушение наших ментальных ограничений. Чем более мы отдавали себя Богу, тем больше он, воодушевленный нашей готовностью, требовал от нас. Я всегда улыбался, встречая людей, измерявших его любовь теми вещами, которые он давал им или делал для них на внешнем уровне. Его любовь заключалась не в том, что он давал нам, помимо духовности, но в том, что забирал от нас. Он осушал мелкие грязные лужи наших заблуждений не для того, чтобы в них было удобнее сидеть. Он стремился вывести нас из этих грязных луж. Если ради этого ему приходилось подвергать нас временной боли, он не уклонялся от этой задачи, как честно исполняющий свой долг доктор, пытающийся вылечить пациентов от серьезных физических недугов.
В вопросах отречения Мастеру была присуща определенная суровость, он старался заставить понять, что бесповоротность самоотдачи Богу является для каждого из нас вопросом духовной жизни и смерти.
Дая Мата рассказывала историю о том, как она еще девочкой однажды пришла к Мастеру и спросила, не думает ли он, что ей нужно уйти и найти работу, чтобы поддержать свою нуждающуюся мать. Вместо доброжелательного ответа, которого она ожидала, Мастер закричал: «Уходи! Убирайся отсюда сию минуту!»
— Мастер, — взмолилась она в слезах, — я не хочу уходить отсюда. Вся моя жизнь — здесь!
— Так-то лучше, — ответил он очень мягко. — Ты отдала свою жизнь Богу, отрекшись от всех мирских уз. Ответственность за твою мать теперь лежит на Нем.
По приглашению Йогананды ее мать переехала жить в Маунт-Вашингтон. Она оставалась там преданной монахиней еще лет сорок, до самой смерти.
Вскоре после этого нагоняя Мастер стал относиться к Дая Мате с нежностью, как любящая наседка к своему «высиживаемому яйцу». Ибо именно с ее прихода он отсчитывал начало своего монашеского ордена.
Ничто не могло в такой степени завоевать одобрение Мастера, как готовность отречься от всего во имя Бога. Но отречение означало для него внутренний акт сердца; на внешние признаки он смотрел как на временный опыт, как на потенциальное отвлечение для искренности. Однажды в Финиксе, в Аризоне, одетый в лохмотья и непричесанный человек похвастался ему: «Я — отрекшийся». Йогананда ответил: «Но вы опять ограничены — своей привязанностью к беспорядку!» В наше время, когда ко многим аспектам духовной жизни относятся с предубеждением, он рекомендовал допускать только умеренные внешние признаки отречения. Возможно, он чувствовал, что более строгие самоограничения могут привлечь к себе слишком много внимания, подкармливая таким образом то самое эго, которое отрекшийся стремится преодолеть. К примеру, как бы сильно Мастер ни любил святого Франциска Ассизского, относясь к нему как к своему «святому покровителю», он часто говорил: «Святой Франциск любил Госпожу Бедность, я же предпочитаю Госпожу Простоту». Не важно, где находится тело или как оно одето; отречение для него было вопросом внутренней, ментальной чистоты. «Сделайте сердце своим ашрамом», — советовал он нам. Это не значит, что он полностью отвергал внешние формы — некоторые из них он приветствовал. Но он беспокоился о том, чтобы мы использовали их для того, чтобы сделать свою преданность внутренней.
 
Монастыри, подобно любому человеческому учреждению, имеют тенденцию вовлекать своих членов во внешнюю общественную работу. До некоторой степени это, безусловно, необходимо, но Йогананда настоятельно советовал нам даже в монашеской жизни сохранять некоторую обособленность от других.
«Не общайтесь с другими слишком тесно, — советовал он как-то вечером. — Желание внешнего дружеского общения — это отражение внутреннего стремления души к близкому общению с Богом. Но чем более вы стараетесь удовлетворить это желание на внешнем уровне, тем больше теряете соприкосновение с внутренним, божественным Собеседником и тем более беспокойными и неудовлетворенными становитесь».
Он часто приводил нам примеры святых, которые жили в отдалении даже от собратьев по пути. «Уединение, — говорил он нам, — цена величия». Хотя ментальное самоуглубление не приносит человеку популярности среди менее преданных учеников (Дая Мата, которая в первые годы обучения придерживалась подобного образа жизни, вскоре узнала, что ее окрестили «полуиспеченной святой»), но это кратчайший путь к Богу.
Ученики, искавшие помощи Мастера в преодолении заблуждений, получали в ответ любящую поддержку и доброжелательный совет.
«Если бы вас лишили полового влечения, — говорил он однажды вечером группе монахов, — вы бы увидели, что потеряли величайшего друга. Вы утратили бы всякий интерес к жизни. Секс дан для того, чтобы сделать вас сильными. Если бы боксеру приходилось драться лишь со слабыми, со временем он тоже превратился бы в слабака. Только в схватках с сильными мужчинами он развивает силу. То же верно и по отношению к вашей борьбе с половым инстинктом. Чем более вы овладеваете им, тем увереннее замечаете, как превращаетесь во льва счастья».
Он говорил, что три величайших человеческих заблуждения — это секс, вино (под которым он подразумевал интоксиканты всех видов) и деньги. Однажды я попросил его помочь мне преодолеть привязанность к хорошей еде. Он широко улыбнулся.
— Не беспокойся о таких мелочах. Когда наступает экстаз, все уходит!
Но когда дело касалось принципиальных заблуждений, он был очень серьезен и работал с бесконечным терпением, помогая нам преодолевать их.
Жажде денег он противопоставлял радости непривязанности и простой жизни. «Оставьте привязанность ко всем вещам, — говорил он нам, — даже к плодам своих действий. Не следует работать с мыслью о том, что вы могли бы от этого получить. Что приходит само по себе, пусть приходит. Работайте для служения Богу и ради высшего удовлетворения угодить Ему».
Жажда денег тесно связана с честолюбивым стремлением к мирской власти и признанию. «Осознайте, — сказал Мастер, — что Бог есть единственная сила во Вселенной. Во всех своих поступках вы должны видеть Деятелем только Его; стремитесь доставить удовольствие только Ему». Он добавил: «Мирские власть, слава и богатство — как проститутки: неверны никому. Только Бог вечно останется для вас надежной опорой».
Желание «вина» Мастер связывал с глубоко укорененным желанием души избегнуть боли и страдания и возродить утраченное наследие блаженства в Боге. «Псевдо-экстазы» — так клеймил он все опьяняющие вещества и даже «опьянение» слишком длительным сном. Он побуждал учеников избегать заблуждений мирской жизни, но не пытаясь сделать ум нечувствительным к ним, а поднявшись над ними в высшем «опьянении» душевной радости. «Медитируйте, — настоятельно советовал он нам. — Чем сильнее вы ощутите внутри вкус Божественной радости, тем меньше вам будет нравиться вкус этих заменителей, маскирующихся под экстаз».