Путь. Автобиография западного йога

Ключевым фактором наших отношений с ним была дружба в Боге. Это не подразумевало легковесных отношений, от которых мирские люди получают удовольствие, но требовало от нас всего, на что мы способны. Дружба, которой осенял нас Гуру, была обращена к нашим душам. Отвечать ему взаимностью таким же образом означало вечную борьбу за то, чтобы встретиться с ним на этом божественном уровне. Те, кто хотел удовлетворения своего эго, не могли склонить его к компромиссу в чистоте его дружбы. Если ученик льстил, Мастер обычно спокойно смотрел на него, как бы говоря: «Я не оскверню свою любовь к тебе принятием такого уровня общения». Он всегда оставался для нас высшим идеалом, к которому каждый должен стремиться. Такая совершенная любовь предъявляет к ученикам более высокие требования, чем любая дисциплина, поскольку требует приношения в дар Богу всего себя, не меньше.
Я обычно молился Мастеру: «Научи меня любить тебя так, как ты любишь меня». Однажды, беседуя с несколькими из нас в главном офисе, он проницательно посмотрел на меня и сказал: «Как может маленькая чашка вместить весь океан любви? Сначала она должна расшириться и сделаться такой же большой, как океан!»
Священные Писания Индии утверждают, что, когда душа освобождается от эгоизма, она сливается с океаном Духа и становится единой с ним. В то время как большинство из нас любили Мастера с различной степенью эгоистического сознания, его любовь к нам была беспредельной, космической. Такая любовь непостижима для обычных людей. «Я давным-давно убил Йогананду, — говорил он. — Теперь в этом храме не пребывает никто, кроме Бога». Его любовь к нам была любовью Бога, проявляющейся через его человеческий облик.
— Когда бы я ни смотрел на Вас, — написал однажды Норманн Мастеру, — я вижу только Божественную Мать.
— Тогда веди себя соответственно, — невозмутимо ответил Мастер при следующей встрече с ним. Это была не скромность отречения, а лишь безличное принятие вещей, как они есть. Йогананда был скромнейшим человеком, которого я когда-либо знал, и все же он был скромным только в том смысле, что в нем совершенно отсутствовало эго, а не в смысле, что манера его поведения была самоуничижительной. Когда кто-то восхвалял его за скромность, он просто отвечал: «Какая может быть скромность, когда нет сознания эго?» В сущности, наши взаимоотношения с ним были не только дружбой в Боге, но дружбой с Богом, ибо он был пропитан лишь Его любовью. Он всегда с твердой решимостью перенаправлял к Божественному всю ту любовь, которую мы дарили ему. Когда мы касались его стоп, как это принято среди учеников в Индии по отношению к своему гуру, он благоговейно держал правую руку с расширенными вверх пальцами у своего лба, свидетельствуя, что направляет нашу преданность к Богу. И если в нашей любви к нему проглядывали малейшие знаки привязанности, он становился отчужденным и сдержанным до тех пор, пока мы не понимали, что через него на нас проливается только любовь Бога.
Дая Мата рассказывала нам историю, восходящую к тем временам, когда она была подростком и только вступила на путь. В начале совместной работы Мастер обращался с ней нежно, как с дочерью. Но когда ее стопы прочно утвердились на пути, он приготовился преподать ей высшие достоинства безличностной любви. И теперь для нее, по-прежнему чувствовавшей по отношению к нему дочернюю любовь, он вдруг стал казаться отчужденным, даже суровым.
Однажды в Инсинитасе его обращение показалось ей необычайно холодным. Она вышла на отвесный берег за ашрамом и обратилась с глубокой молитвой ниспослать ей понимание. Наконец она пришла к твердому решению. «Божественная Мать, — поклялась она, — отныне и всегда я буду любить только Тебя. Глядя на него, я буду видеть одну только Тебя».
Внезапно она почувствовала, будто с нее снят огромный груз. Она вошла в дом и преклонила перед Мастером колени для благословения, как всегда делала перед отходом ко сну. На этот раз он приветствовал ее ласковыми словами: «Очень хорошо!»
С тех пор он вновь стал проявлять к ней нежность, но их отношения перешли на более глубокий уровень, поскольку ученица видела его теперь в том же безличном свете, в каком он созерцал себя.
 
Для нас, пришедших много лет спустя, большим воодушевлением было видеть поистине божественную дружбу между Дая Матой и Мастером. Такая же дружба с его стороны простиралась и на каждого из нас, но лишь немногие смогли так чутко оценить чрезвычайную чувствительность его дара. Каждый из нас пытался по-своему примирить кажущееся противоречие между тем, что он был самым добрым и внимательным другом, как это часто можно было видеть, и его желанием подвергнуть нас болезненным урокам. Хотя мы знали, что эти уроки служат нам во благо, очень часто это благо выходило за пределы нашего понимания. На самом деле противоречие было в нас самих: между мелочными требованиями наших эго, жаждущих комфорта и утешения, и бескомпромиссным порывом наших душ к внутреннему совершенствованию. Сам Мастер достиг полной целостности. Жизнь в безличном Духе никоим образом не сделала его безразличным к человеческой боли. Оба уровня, человеческий и божественный, были для него частями единой реальности — человеческий являлся просто ее ограниченным, внешним проявлением.
Однажды он сказал нам: «Я предпочитаю работать с любовью. Я просто увядаю, когда приходится работать по-другому». Я и сам всегда, когда он бранил меня, замечал в его глазах глубокое сожаление о том, что мне не хватает понимания и ему приходится делать мне выговор. Но он уверял нас: «Я всегда ругаю только тех, кто слушает. Тех, кто не слушает, я не ругаю». Это не значит, что он не мог относиться к нам на человеческом уровне. Скорее, он знал, что в стремящихся получить самый драгоценный дар, который он мог преподнести, — знание Бога — нужно разрушить всю привязанность к эго.
Но с другими людьми, да и с нами, если он считал нужным смягчить свою дисциплину, — он становился самым обаятельным, душевным и восхитительным человеком из всех, когда-либо живших на свете. Он был благородным человеком в самом подлинном и лучшем смысле этого слова. В силу его безупречной внутренней целостности божественное совершенство отражалось даже в его повседневном поведении. Он проявлял полное одобрение и приятие тех, кто был способен поддерживать с ним чистые отношения в Боге.
Неформальные разговоры Мастера с такими учениками глубоко вдохновляли тех, кто их слышал. Больше всего меня поразило тихое достоинство этих взаимоотношений, основанных на глубочайшем взаимном уважении. Когда они вместе смеялись, они словно разделяли какую-то глубокую внутреннюю радость, для которой смех был лишь мимолетным, внешним выражением, а не необходимостью. Их глубочайшее совместное общение происходило в молчании.
Чем больше я настраивал себя на Мастера, тем более глубокая благодарность к запредельной красоте этой внутренней дружбы возникала во мне. Это общение не нуждалось во внешнем выражении для собственного подтверждения. Благословленный этой дружбой человек даже радовался, когда другие старались поставить себя выше него в глазах Гуру, ибо знал, что эгоистическое одобрение не имеет ничего общего с этой настроенностью.
Наиболее глубокое впечатление на меня производило его абсолютное уважение к людям. Меня всегда удивляло, как человек, чья мудрость и сила внушают другим столь глубокий трепет, может в то же время относиться к каждому с таким смиренным уважением. Я всегда считал, что уважение не дается просто так, его нужно заслужить. В некотором смысле Мастер, конечно, действовал по тому же принципу, но для него это означало проявление глубочайшего уважения ко всем, поскольку он видел во всех детей Бога. Однажды Мастер сказал доктору Льюису, своему первому ученику в Америке: «Помни, что Бог любит тебя точно так же, как и меня. Он наш общий Отец».
Как-то, во время моего второго года жизни в Маунт-Вашингтоне, из Индии приехал человек с рекомендательным письмом к Мастеру. Он попросил позволения остаться в ашраме на два-три дня. Ко всеобщему неудобству, эти «два-три дня» растянулись на многие недели. Вскоре после приезда он послал Мастеру записку с жалобой. На его вкус, еда оказалась слишком «западной»; не будет ли Парамахансаджи столь добр, чтобы уладить это дело? Мастер тихо организовал ему доставку со своей собственной кухни пищи индийского типа.