Путь. Автобиография западного йога

— Обрети преданность! — говорил он мне. — У тебя должна быть преданность. Помни, что сказал Иисус (здесь он перефразировал слова Евангелия): «Ты открыл Себя не мудрым и разумным, но младенцам».
Свами Шри Юктешвар, более чем кто-либо другой заслуживающий названия святого мудрости и, следовательно, можно было бы подумать, более склонный поддерживать интеллектуальное отношение, сказал, что лишь любовь определяет пригодность человека к духовному пути. В своей книге «Святая Наука» он писал: «Эта естественная сердечная любовь служит необходимым условием для достижения святой жизни… Человек не может продвинуться ни на шаг вперед (к спасению — Прим. авт.) без нее». Нынешний век, увы, возможно, менее всех остальных поддерживает развитие этой всепобеждающей любви, о которой всегда говорили святые. «Слащавая сентиментальность» — типичное суждение о глубоких чувствах любого рода. Многие даже восхищаются бесчувственным сердцем как доказательством «научного мировоззрения». Но истина в том, что без любви никто не способен глубоко проникнуть в суть вещей. Ибо если эмоции могут затуманить ум и иногда действительно делают это, то спокойная, чистая любовь проясняет его и открывает возможность для тончайших интуитивных прозрений.
Как-то один посетитель попросил о личной беседе с Мастером. В указанный день он прибыл, вооруженный длинным списком того, что, по его мнению, было «глубокими», интеллектуальными вопросами.
— Любите Бога, — сказал Мастер в ответ на первый из них.
Посетитель на мгновение опешил, затем пожал плечами и задал второй вопрос.
— Любите Бога, — настаивал Мастер.
В полной растерянности посетитель перешел к третьему «глубокому» пункту своего списка.
— Любите Бога, — последовал в третий раз ответ Мастера, на сей раз суровый. Не сказав более ни слова, он поднялся, заканчивая беседу, и покинул комнату. Гостю-интеллектуалу так и не удалось понять, какое отношение к его вопросам имеет совет Мастера. Но Парамахансаджи говорил ему, что пока он не разовьет любовь, двери истинной мудрости останутся для него закрытыми.
Суровая дисциплина со стороны воплощающего сострадание Мастера озадачивала некоторых последователей. Новообращенный, впервые получивший хороший нагоняй от Гуру, мог даже подумать: «Неужели он потерял самообладание?» Но истинный учитель пребывает на уровне, который значительно выше подобных разрушительных эмоций. Иногда, тем не менее, он мог производить видимость гнева, но только с целью подчеркнуть какой-нибудь совет, который, будь он предложен в мягкой форме, можно было бы просто игнорировать. Точно так же матери иногда приходится бранить своего ребенка, не внимающего мягким увещеваниям.
Жан Гаупт рассказывал мне об одном случае, когда Мастер в его присутствии распекал одну из монахинь. «Можно было подумать, что слетит крыша! — хихикая, сказал Жан. — Мастер расхаживал взад-вперед и кричал. Я сидел в одном конце комнаты, монахиня в другом. Когда лицо Мастера было обращено к ней, он подчеркивал смысл сказанного суровым взглядом. Но когда он поворачивался к ней спиной, его лицо расслаблялось в забавную улыбку. Он не переставал кричать, но подмигивал мне, прежде чем вновь свирепо развернуться лицом к ней».
Мастер был требовательным только по отношению к тем, кто принимал его дисциплину. В остальных случаях он был воплощением предупредительности. Я помню, как иногда он аккуратно справлялся у новых учеников, которым предлагал сделать небольшие исправления: «Вас мои слова не обижают, нет?»
Одной из его черт, наиболее глубоко поразивших меня, было присущее ему качество всеобъемлющего уважения. Это уважение рождалось из глубочайшей заботы о благе других. Я убежден, что абсолютно незнакомый человек был для него так же дорог, как и собственные ученики.
Дэби Мукерджи, молодой монах из Индии, привел мне пример всеобъемлемости любви Мастера. Однажды после обеда Мастер пригласил его съездить куда-то вместе с ним на машине. Они уже возвращались домой, солнце близилось к закату.
 
— Остановите машину! — внезапно крикнул Мастер.
Они остановились у обочины. Он вышел и вернулся на несколько дверей назад к маленькому, довольно низкопробно выглядящему галантерейному магазину. Здесь, к изумлению Дэби, он выбрал ряд предметов, среди которых не было ни одного нужного. «Ради всего святого, зачем ему весь этот хлам?»<_> — изумился Дэби. У прилавка хозяйка магазина, пожилая женщина, подсчитала общую стоимость. Когда Мастер заплатил, она разразилась слезами.
— Мне была так нужна сегодня именно эта сумма денег! — плакала она. — Скоро пора закрываться, и я уже почти потеряла надежду получить ее. Будьте счастливы, сэр. Должно быть, сам Бог послал вас ко мне в час моей нужды!
Только спокойная улыбка Мастера выдавала, что он знал о ее затруднении. Ни единым словом не объяснил он свой поступок. Покупки, как и предполагал Деби, впоследствии не принесли никакой практической пользы.
Сначала мне казалось немного неловко жить с Мастером, который, как я вскоре обнаружил, знал мои сокровенные мысли и чувства. Пространство не представляло никакого препятствия для его телепатического прозрения. Где бы ни случилось оказаться его ученику, Мастер всегда мог читать в нем, как в открытой книге.
Бун и Норманн рассказывали мне, как за несколько недель до моего прибытия они ехали вместе в автобусе в Инсинитас. Их разговор, по всей видимости, был весьма далек от поучительного.
— Мастер встретил нас в воротах, — рассказывал мне Норманн. — Он выглядел суровым. Процитировав нам несколько из наиболее красочных высказываний в автобусе, он дал нам хороший нагоняй. «Вы пришли сюда, чтобы забыть о мирских вещах, — сказал он. — Проводите свое время в разговорах о Боге. Когда общаетесь, говорите о Нем». В заключение он велел нам не общаться!
Другой ученик, Джеймс Коллер, примерно в то же время приехал к нам из Финикса в Аризоне, где Мастер назначил его священником нашей церкви. Хотя Джеймс и обладал глубокой преданностью Богу и Гуру, он имел тенденцию к некоторой невосприимчивости в отношении монашеской дисциплины.
— Недавно я ехал на машине из Финикса в Инсинитас, — рассказывал нам Джеймс, — чтобы повидаться с Мастером. Дело было поздно ночью, и я проголодался. Через некоторое время я подъехал к ресторану, который был еще открыт, и с нетерпением вошел. К несчастью, у них не было ничего, кроме гамбургеров. Что мне было делать? Я знал, что Мастер хотел, чтобы мы были вегетарианцами, но… Знаешь, я был по-настоящему голоден! «А, ладно, — решил я наконец, — он не узнает!» Итак, я съел два гамбургера. По прибытии в Инсинитас я разговаривал с Мастером. В конце нашего разговора он мягко заметил: «Кстати, Джеймс, когда ты оказываешься на шоссе поздно ночью и подъезжаешь к месту, где не подают ничего, кроме гамбургеров, лучше не есть ничего».
Хотя меня иногда и смущала жизнь рядом с человеком, который имеет свободный доступ в укромные тайники моего ума, во мне также все более и более росла благодарность за то, что он все видит. Ибо я осознал, что наконец-то здесь нашелся единственный человек, с которым мне не нужно было бояться, что он неправильно меня поймет. Мастер был моим другом, всегда спокойно, уверенно стоящим на страже моих интересов, беспокоясь только о том, как помочь мне на пути к высшему пониманию, даже когда я заблуждался. Кроме того, почти невероятно, но он был точно таким же со всеми, что бы они ни делали и как бы ни относились к нему.
Однажды он распекал Преподобного Стэнли, священника центра Общества Самоосознания в Лейк-Шрайн.
— Но, прошу вас, сэр, — умолял Стэнли, — ведь вы простите меня, правда?
— Ну, — ответил Мастер в изумлении, — а что же еще я могу сделать?
Мне не известно ни одного случая, когда бы он затаил обиду.
Один человек из жгучей ревности в течение многих лет клеветал на Мастера. Однажды, менее чем за неделю до конца жизни Мастера, они встретились на общем собрании.
— Помни, — сказал Мастер, устремив в глаза этого человека взор, полный глубокого прощения, — я всегда буду любить тебя! — Я видел потом, с какой глубокой любовью и восхищением смотрел на Мастера этот человек.