Путь. Автобиография западного йога

Как раз в этом было мое призвание: я буду стремиться к Богу!
Ошеломленный грандиозностью своих размышлений, я едва помнил, как и когда добрался до дома. В то время моим «домом» была большая пятикомнатная квартира на Саут-Баттери, которую я делил с четырьмя товарищами-студентами по драматической школе. Когда я вернулся домой, они сидели на кухне и болтали. Машинально я подсел к ним с чашкой кофе, но в мыслях был далек от этого веселого сборища. Я был так переполнен своими новыми озарениями, что едва мог говорить.
— Посмотрите-ка на Дона! С чего это он такой серьезный? — Когда они поняли, что я не мог или не хотел принять участие в их веселье, в их смехе послышались нотки насмешки.
— Дон все еще пытается разрешить загадку Вселенной! Ха! Ха! Ха!
— О, эта сладкая тайна жизни! — пропел другой.
— Как ты не можешь понять? — рассуждал еще один, обращаясь ко мне. — Все так просто! Нечего ломать себе голову над загадкой, которой не существует! Просто пей, когда желаешь, веселись, спи с девочками, когда можешь, и забудь всю эту чепуху!
— Да, — тупо подхватил первый. — Забудь это.
Я был в таком состоянии, что голоса моих соседей по квартире звучали как тявканье. Какая мне польза от таких друзей? Я тихо пошел в свою комнату.
Несколько дней спустя я беседовал о религии с другим знакомым. «Если вас интересуют духовные проблемы, — неожиданно сказал он, — то вы найдете ответы на все ваши вопросы в Бхагавад-гите.
— Что это такое? — почему-то это иностранное название показалось мне удивительно привлекательным.
— Это Священное Писание индуизма.
Индуизма? А что это такое? Я не имел ни малейшего представления об индийской философии. Однако название Бхагавад-гита мне запомнилось.
Если религия состоит в том, чтобы приблизиться к Богу, то пришло время сделать все, на что я способен, чтобы осуществить это. Но как? Дело не в том, что я не знал путей самосовершенствования. Просто усовершенствовать предстояло так много, что я не знал, с чего начать.
Были психологические недостатки: интеллектуальная гордыня и чрезмерно критический характер. Никто, включая меня, не получал удовольствия от этих черт моей натуры. Но как следовало работать над ними? Были ли они несомненным злом? Было ли, например, заблуждением думать? Было ли ошибкой отстаивать плоды раздумий, независимо от мнений других людей? Ошибка ли критическое отношение к иным точкам зрения? Люди, озабоченные собственным комфортом, а не духовным совершенствованием, осуждали эти мои черты. Но мне казалось, что в какой-то мере эти мои недостатки можно было считать достоинствами. Как мог я отличить одно от другого?
Размышляя над своими более социально приемлемыми добродетелями, я понимал, что верно и обратное: в некоторых случаях они принимают характер недостатков. Мое сострадание к переживаниям других, например, побуждало меня пытаться помогать им даже тогда, когда мои возможности были более чем ограниченны. Как еще объяснить мое стремление помочь им посредством писательства, если я даже не знал, о чем писать? И вновь: как отличить истину от заблуждения?
Существовал ли какой-нибудь выход из моего психологического лабиринта?
Даже на физическом уровне возможности самосовершенствования представлялись мне невероятно запутанными. Я читал в рекламном журнале имена известных людей, которые были вегетарианцами. «Вегетарианцы?» Неужели это действительно так хорошо и вообще возможно — не употреблять мяса? Я прочитал еще где-то, что белая мука вредна для здоровья. «Белая мука?» До сих пор в моем представлении самым сбалансированным питанием был гамбургер на белой, сдобной булочке, украшенный тонким ломтиком помидора и мягким листиком салата. Теперь оказалось, что даже по вопросу о питании существовало множество различных мнений.
Наконец, смущенный множеством вариантов выбора, я решил, что есть лишь один путь для избавления от моих недостатков: Бог. Я должен позволить Ему руководить моей жизнью. Я должен отказаться от поиска мирских решений и определения его в терминах человеческих отношений.
 
Но как быть с планами стать драматургом? О чем в конце концов я бы писал? Мог ли я, ничего не зная, сказать что-либо стоящее другим? Какое-то время я вводил себя в заблуждение, полагая, что если напишу вещи с загадочными сообщениями, то они будут поняты другими, даже если сам не пойму их. Но теперь я понял, что в этом подходе, обычном среди писателей, я не был честен. Нет, я должен вовсе отказаться от писательства. Я должен отказаться от планов наводнить мир своим невежеством. Безусловно, из сострадания к людям, я должен оставить попытки помочь им. Я должен отвергнуть их мир, их интересы, привязанности, стремления и мирские дела. Я должен искать Бога в пустыне, в горах, в полном одиночестве.
Я стану отшельником.
Но что я надеялся найти, приняв такое решение? Душевное спокойствие? Внутреннюю силу, может быть? Немного счастья?
С легкой грустью я подумал: счастье! Я вспоминал светлое счастье своего детства, утраченное в кажущейся искушенности своей юности. Найду ли я его снова? Лишь в случае, думал я, если стану простым, как ребенок. Только если откажусь от избыточной интеллектуальности и стану совершенно открытым для любви Бога.
Некоторое время я продолжал размышлять таким образом, но новое сомнение охватило меня: не теряю ли я разум? Кто слышал о человеке, действительно ищущем Бога? Кто слышал о человеке, общающемся с Ним? Не стал ли я лунатиком, мечтая о сияющих тропах, на которые никогда прежде не ступала нога человека? Я ничего пока не знал о жизни святых. Я слышал, что о них писали как о людях, которые жили ближе к Богу, но у меня сложилось впечатление, что они были не более чем обычными добрыми людьми, которые проходили, улыбаясь детям, совершая добрые дела, произнося тихим голосом: «Мир Вам!» (или иную благочестивую формулу) всем, кто бы ни встречался на их пути. Какой демон самонадеянности овладевал мной, позволяя мечтать об успехе в поиске Бога? Несомненно, я сходил с ума!
И все же, даже если это было сумасшествием, не было ли оно более утешительным состоянием, чем похваляющийся «святостью» мир? Ведь такое сумасшествие обещало надежду, мир и счастье в мире конфликтов и войн, в мире страданий, цинизма и разбитых надежд.
Я не знал, как сделать первый шаг в сторону Бога, но страстное стремление к Нему превратилось почти в состояние одержимости.
Куда пойти? К кому обратиться за советом? Религиозные люди, которых я встречал, монахи и священники, казалось, погрязли в невежестве так же, как и я.
Может быть, я обнаружу в Священном Писании ту мудрость, которую те люди проглядели? По крайней мере, я должен попытаться.
Но как же с планами стать отшельником? Конечно, я должен идти и по этому пути, но куда, каким образом? На какие деньги покупать предметы первой необходимости? С какими практическими познаниями, чтобы строить, добывать пищу, заботиться о себе? Не был ли я в конце концов обычным глупцом, поверившим в несбыточные мечты? Конечно, если бы я был практичнее, то можно было бы решить мои проблемы, а не мечтать о существовании, к которому я был абсолютно не подготовлен.
В этот момент мой рассудок резво вышел на сцену, чтобы решить эту дилемму.
— С тобой не происходит ничего, — уверял он, — чего не в состоянии вылечить сильная, полная жизни и здоровья обстановка сельской местности. Ты проводил слишком много времени с этими пресытившимися жизнью горожанами. Если хочешь обрести спокойствие духа, оставь их и начни новую жизнь среди простых, доверчивых и добрых селян. Не расточай свою жизнь на несбыточные мечты. Возвращайся к земле, к природе. Это не Бог, к которому ты стремишься; это более естественный образ жизни, в гармонии и простоте Природы.
Сущностью этого послания была не его простота, а легкость исполнения. Зов Бога столь могуч, что эго цепляется за что угодно, только бы не услышать призыва к полной капитуляции.