Шофер (СИ)
Радкевич сидел в кресле, прижимая к уху полотенце, вся одежда с левой стороны была заляпана кровью, на лице рядом со шрамом красовался свежий порез.
— Пятьдесят червонцев? — Гершин налил стакан воды, выпил залпом, остатки слил на ладонь и протёр на лоб. — Завтра в схроне будут лежать камни на сорок тысяч, а ты из-за грошей всё профукал. Идиот.
— Ты так меня не называй, — Герман перевернул полотенце чистой стороной, — подумаешь, кожу поцарапали, за ночь заживёт, съезжу и заберу.
— И с кем поедешь? — Шпуля постарался, чтобы издёвка в голосе была слышна как можно лучше. — С Петькой? Он трёх шагов сделать не может. Или Зулю за руль посадишь?
— А он может?
— Нет, он не может! Неделя, всего неделя, и у нас никого нет, а ты мне обещал, что от любой опасности убережёшь. Нужно прекратить, плевать на эти камни, узнает кто, вообще всё потеряем.
Радкевич поднялся, подошёл к Шпуле вплотную, схватил за воротник, капля крови с щеки Германа упала на белоснежную сорочку коммерсанта.
— Боря, — сказал он тихо, — ты мне моё сначала отдай, а потом хоть вешайся. Что ты дрыгаешь, завтра с этим новеньким съезжу, заберу, а потом Петька поправится. Пашку жалко, но что поделать, такой расклад вышел, не сегодня, так завтра, в нашей профессии такое случается.
— Ладно, будь по-твоему, — Гершин оторвал руку Радкевича от воротника, — про новенького ещё послушай.
— Что с ним?
— Ну не совсем с ним, у Коврова, ювелира, что-то со Светой происходит, Косой подловил, когда они в кровати барахтались, и что она от него сегодня с утра из Астории выходила.
— Ты что, женщин не знаешь, — бывший офицер усмехнулся здоровой половиной лица, — да ещё модисток, они все гулящие. Или ревнуешь?
— Нет, тут другое. Я уже начинаю думать, вдруг неспроста этот Ковров появился, слишком вовремя. И если он с Мальцевой заодно, другой вопрос возникает, о камнях она ничего не знала, кто-то ей проговорился.
— Кто?
— Вот в том-то и вопрос, что некому, разве что Бронштейн в академии мог легавым напеть. Люди нужны проследить, а их нет.
— Боря, хватит истерить, Корявый знал, кто камни носит, зачем бы им за нами кого-то посылать. Про Коврова люди в Петербурге хорошее сказали, но, если надо, я с ним сам разберусь, только долю его мне отдашь. А как камушки скинем, деньги получим, новых людей наберём, если нужда возникнет.
Гершин кивнул.
— Всё же с этим Травиным поосторожнее, вдруг он из ОГПУ, за нами следит.
Радкевич недовольно покачал головой.
— Ты скоро собственной тени начнёшь бояться. Сегодня он меня вытащил, тебя-то одного легче обработать, и Чума, когда Пашку прикончили, послал его пристрелить. Может шофёр сам по себе, но точно не из чекистов, я этих навидался. Ну а если что, где он живёт, я теперь знаю, никуда он от нас не денется.
* * *Сергею на этот раз досталось место на собственной кровати, правда, ненадолго, до дома он добрался за полночь. Сперва пришлось Радкевича довезти до дома на Бужениновской улице, где тот, как оказалось, жил, а потом заехать в баню и почиститься от крови и грязи. Лена спала, когда он пришёл, и не проснулась, когда он ушёл — в семь утра начиналась смена в гараже.
Пока Травин добирался до Домниковки, над Москвой стоял колокольный звон — верующие праздновали Преображение Господне. Торговцы приготовили лотки ранних яблок, которые прихожане возьмут в церковь, Стромынка была запружена подводами с фруктами и другим ходовым товаром. Торговали прямо с колёс, и отбоя от покупателей даже в такой ранний час не было.
Хоть этот день и считался нерабочим, в гараже трудящихся хватало, коммунисты и комсомольцы считали важным подчеркнуть, что праздник для них — обычные трудовые будни, а не какая-то там религиозная мишура. Таксомоторы в этот день ходили по расписанию, шофера из верующих поменялись сменами с молодыми атеистами. Автомобили заезжали на площадки, водители уходили к учётчикам отмечать путевые карточки, и потихоньку разбредались по своим делам. Сергей подготовил три машины, заодно проверил на всякий случай остальные, нет ли на сиденьях следов крови или грязи, только таксомоторы чистили регулярно, если и было что, давно исчезло. Другие техники тоже ничего подозрительного не заметили, свой интерес Травин объяснять не стал, спросил и спросил.
В курилке, в толпе слушателей стоял Пыжиков, как всегда травивший байки. При виде Травина он почему-то побледнел, и запнулся.
— Так чего там дальше-то было? — водитель из прокатных похлопал его по руке, — Серёг, слыхал, Семён-то у нас герой, в милицейской погоне участвовал, бандита чуть голыми руками не споймал.
— Да ну, вот это история, — Травин тоже закурил. — Давай, Пыжиков, выкладывай всё как на духу, мы тут кроме колёс и рессор ничего не видим, хоть тебя послушаем.
Пыжиков закашлялся, махнул рукой в сторону машины и бочком отодвинулся подальше, а потом и вовсе ушёл.
— Не поделили чего? — спросил Кузьмич.
— Сейчас выясню.
Сергей бросил окурок в ведро с песком, поискал Пыжикова глазами, тот уже выходил на улицу, и Травин перехватил его на крыльце.
— Отойдём, — предложил он.
Шофёр ссутулился, сжался, но спорить не стал, за Сергеем он шёл, словно на виселицу, сбежать не пытался. Они прошли вдоль прокатной конторы, и поднялись в подсобку, там кроме старой ветоши, рваных покрышек и мышей, никого и ничего не было. Бьющий в широкое окно солнечный свет даже иллюзии порядка не оставлял.
— Ты был с Симой в воскресенье? — не стал ходить вокруг да около Травин, толкнув шофёра на кучу тряпья.
Тот молчал, уткнув лицо в ладони.
— Семён, ты меня знаешь, мне человека покалечить, вот тебя, к примеру, это как муху прихлопнуть, так что, если будешь врать, считай, покойник. Давай как на духу.
Пыжиков внезапно разрыдался, парня била дрожь, он поначалу и двух слов связать не мог, рассказ получился короткий, сбивчивый и невразумительный, но кое-что Травин уяснил. После кинотеатра Семён попытался затащить Симу в тёмный переулок и уже там добиться своего, и почти в этом преуспел, но Олейник, хоть и нетрезвой была, в самый ответственный момент заехала ему ногой в пах. Пока Пыжиков корчился в пыли с расстёгнутой ширинкой, она ушла, и с того момента Семён её не видел, а когда узнал, что случилось, то испугался. Он даже в больницу к машинистке боялся зайти, только ходил под окнами и выспрашивал у врачей, как у больной дела. Травину на плачущего и пускающего слюни шофёра смотреть было противно, но тот словно родственную душу нашёл и пытался выговориться.
— Вот те крест, ничего не было, — мямлил он, — я ведь её люблю, Серёга, понимаешь, вот как увидел, всё, пропал, а как она на тебя смотрела, такая злость брала, убить был готов. А тут согласилась, даже поцеловались раз, и как бес попутал. Но это не я, я не виноват, хочешь, на коленях буду ползать, прощения умолять.
Семён и вправду встал на колени и пополз к Травину по грязному полу, загаженному мышиными катышками. Тот было подумал, что Пыжиков — тот ещё артист, но в глазах парня плескалось отчаяние. Сергей плюнул, и выбрался из кладовой.
Похоже, Семён не врал, хотя проверить его слова не мешало. Травин заглянул в каморку, где сидела учётчица Маша Слепенчук, и попросил посмотреть, кто управлял таксомотором в воскресенье, когда с Симой случилось несчастье.
— Зачем тебе это? — Маша ещё раз проверила по карточкам, глядя на Травина недовольно, — выходной у Пыжикова был, с утра воскресенья до утра понедельника. Вот что ты к нему привязался, Семён, в отличие от тебя, человек чувствующий, каждый раз о Симе справляется. А ты как чурбан, только о работе и интересуешься.
— А что с Симой?
Маша попыталась сделать вид, будто ничего говорить не собирается, но не выдержала. Утренние сплетни требовали аудитории.
— Так в себя она пришла, ночью. Ей знаменитый хирург делал операцию, распилил череп пополам, а потом удалил что-то и поставил на место новый, из железа, и кисточкой провёл, раз, и череп как будто прежний. А Сима уже ест и разговаривает, Зое Ливадской звонили из больницы, сказали, всё будет хорошо. Только к ней пока не пускают, а как пустят, мы с девочками поедем, да и тебе бы не мешало.