Шлак (СИ)

— Я не знаю. Завербовался в прошлом месяце. Сидел на КПП, нажимал кнопку. Платили хорошо. По документам, это частное охранное предприятие. Существует постоянная охрана, их человек семьдесят, и два десятка вахтовиков. Мы только ворота открываем да чистоту наводим. Нас даже до внутренней охраны не допускают…
Он замолчал.
— Только…
— Что «только»?
— Охраняют странно. Видел, как вышки стоят? Вертухаи чаще смотрят внутрь, как будто боятся нападения изнутри, а не снаружи. И патрули всё время на подступах и вокруг ангаров. Я спросил одного, Музыкант погоняло, мудак конченный, чё, мол, творится? А он мне по роже смазал, типа, вопросов лишних до хера задаю. Я ему леща, он за калаш. Кое-как растащили. Только он пообещал, что всё равно меня достанет. Этот Музыкант… Ночью в казарме сказали, что он уже завалил двоих, и ничего ему за это не было. Списали на несчастный случай. Ну, я и решил валить. Тупо так попал…
Попал он, конечно, серьёзно, наравне со мной и всеми, кто в подвале. А вышки действительно были вынесены вперёд, но вопросов их положение у меня не вызывало. Может быть, я плохо разбираюсь в охранных мероприятиях или в построении защитных линий, но по такому же принципу строились крепости прошлого, а они однозначно предназначались для отражения нападений снаружи, а не изнутри. Так что здесь Бритиш что-то путает.
Но бог с этими вышками, меня беспокоит, где мои девчонки, а не что у них с охраной творится.
— Бритиш, ты помнишь, что было на берегу?
— Забудешь… Отхреначили прям там. Содома с Гоморрой такого не вытворяла. Эта сука, Музыкант, больше остальных старался. Тебя шокером ткнули и в шишигу потащили, а меня в буханку кинули. И твоих туда же. Но что дальше было, не спрашивай. Я вырубился, очнулся уже на матрасе.
— Так и есть, — подтвердил Тавроди. — Его солдаты принесли и швырнули на пол. Это уже мы его на матрас положили.
— А что в ангарах, знаешь?
— Нас к ним не пускали. До КПП и обратно разводящий водил. Даже из столовой по команде выходили. Как в армии. Только здесь ещё строже. У тех, кто во внутренней охране и в полевых группах, доступ выше, и зарплаты на порядок наваристей. Они наверняка больше знают, но не скажут. Здесь за лишнее слово язык отрежут не задумываясь.
Бритиш каждую фразу сопровождал передёргиванием плеч. Это показывало его неуверенность, и теперь я точно понимал, что он что-то недоговаривает или принижает свою роль. Боится за свой язык, несмотря на то, что вместе с нами отправится завтра под пресловутый станок.
Определить время, находясь в подвале, невозможно, ни часов, ни окон. Но приходит пора, и ты понимаешь, что всё-таки пора. Лязгнул замок, по ступеням зашаркали подошвы ботинок, и вместе с яркими лучами фонарей темноту разрезали голоса:
— Подъём, шлак! На выход!
На спящих людей посыпались удары дубинок. Вот, оказывается, для чего они нужны. Я успел подхватиться до того, как добрались до меня. Пристроился за чьей-то спиной и семенящей походкой, ссутулившись и прикрывая ладонями сломанные рёбра поспешил к лестнице. Мельком заметил Бритиша, его поддерживали двое в клетчатых рубахах.
На улице нас выстроили в две шеренги. Сзади, с боков стояла охрана, перед нами доктор и Широков. Доктор зевал и сонными глазами смотрел в небо. Командир покачивался на пятках, что-то говорил. Над землёй стелился плотный туман, прикрывая тела до колен. После сухого подвала рассветная влажность заставляла дрожать от холода. Многие зажались и почти не слушали, что Широков говорит. Я вылавливал из его речи только отдельные слова, которые никак не могли сложиться в общую картину. Да и не понятно, к чему они все. Если инструкция… Какие тут могут быть инструкции?
Я нервно оглядывался, искал Данару, но натыкался только на злые лица боевиков. Колтун, дежурный, доктор. Музыкант. Боевик провёл по мне пустым взглядом и отвернулся. Он уже и не помнил меня. К чему помнить тех, кто через несколько минут отправится куда-то, непонятно куда, возможно, на смерть?
 
От этой мысли внутри похолодело. Смерть вряд ли, глупо одевать смертников во всё новое. Но если даже и так, плевать, лишь бы с Данарой и Кирой всё было хорошо.
Широков замолчал, полетели команды, замахали дубинками. Как стадо баранов нас погнали к крайнему левому ангару. Ворота были распахнуты, над туманом приподнимались высокие ряды ящиков и коробок. Между ними вглубь ангара вёл широкий проход. Кто-то попробовал юркнуть в сторону, спрятаться за ящиками. Его выволокли и дубинками выбили из спины пыль и желание повторять подобное.
В конце стоял металлический контейнер по типу морских. Большой. В него легко мог зайти танк и ещё место для полевой кухни осталось бы. Нас загнали внутрь, сверху опустилась герметичная крышка, и мы оказались запертыми в кромешной темноте. По телу прокатилась волна дрожи, то ли страх, то ли зачатки клаустрофобии, а скорее всего и то, и другое. Что они задумали? Рядом кто-то всхлипнул, кажется, женщина. Следом закричал мужчина:
— Выпустите! — и забил кулаками по стенке.
Через секунду по стенам били не менее двух десятков кулаков. Крышка поднялась, в контейнер ввалились боевики. Послышались смачные удары дубинок, всхлипы, плачь. Я резво отступил в угол, присел на корточки, зажал ладонями больной бок.
Сквозь крики пробился голос Широкова:
— Дебилы! Вас же предупреждали, что это ненадолго. Пять минут — и всёзакончится. Хотите, чтоб вам ноги переломали? Переломаем! Насрать, в каком виде вас доставят, лишь бы ещё дышали.
Слова подействовали лучше, чем удары дубинками. Крики стихли, боевики вышли из контейнера, крышка снова захлопнулась.
Пол под ногами завибрировал, от него вибрация передалась стенам. Из края в край прокатилась неоновая волна, заставив тела содрогнуться. В голове помутилось, исчезла ориентация. Где верх, где низ, лево, право? Рядом кого-то стошнило. Это оказалось заразительным, рвотные звуки наполнили всё пространство контейнера.
Желудок рванул наружу, я подался вперёд, но тошнить было нечем, со вчерашнего утра ничего не ел. Снова прокатилась неоновая волна, но уже в обратную сторону. Возникло ощущение замедления. Всё тише, тише, тише…
Вибрация прекратилась, запахло озоном. Крышка медленно поднялась, и из тьмы мы выпали в длинный зал с высокими потолками без окон. Тёмные неровные стены, коммуникационные трубы, кабеля, жёлтые лампочки над головой. Ни ящиков, ни боевиков в камуфляже. По бокам выстроились люди в одинаковых коричневых футболках, образуя живой коридор. В руках знакомые резиновые дубинки и яркие фонари. Они принялись по-деловому подталкивать нас дальше, выкрикивая:
— Осмотр! Осмотр! Шевелись!
За ними стоял врач. Он осматривал каждого, командуя:
— Поднять руки… Перед собой… Пальцем до носа… Присесть… Следующий.
Одних он отправлял направо, в новую очередь, к другим присматривался внимательнее, спрашивал о чём-то и указывал в сторону бокового коридора. Их тут же подхватывали под руки два здоровых охранника и уводили. Над коридором висела проржавевшая по краям металлическая вывеска «Четвёртый выход».
— Что с рёбрами? — спросил меня врач, и охранники сделали шаг вперёд.
— Прикладом схлопотал.
— Сними рубашку.
Он разрезал ножницами повязку, надавил пальцем на опухоль. Я дёрнулся.
— Больно? А здесь? Сильно болит?
— Нормально.
— Ещё раз руки подними. Что чувствуешь? Боль есть?
— Нормально, — повторил я. — Пульсирует.
— Пульсирует?
— Сколько полных лет?
— Тридцать один…
Врач снова надавил на опухоль, при этом пристально глядя мне в глаза. Он явно метался между тем, куда меня отправить, направо или налево. Я бы предпочёл налево, к четвёртому выходу. Что-то пыталось подсказать, что жизнь там намного проще. Больница, губастые медсёстры. Но врач махнул направо. 
— Ладно, иди пока.
Новая очередь вела к столу, за которым сидел человек в деловом костюме. Он задавал анкетные вопросы и забивал ответы в планшет.