Шлак (СИ)

— Только фаворитов.
Утром я снова осмотрел себя. Сделал это втихую, чтобы не заметили другие. Кожа чистая, без пятен. Внутренние ощущения тоже чистые. Прошли все сроки, я не заразился. Озноб был вызван воспалением в рёбрах. Но они зажили и всё прошло. Гук обознался — пыльца крапивницы здесь ни при чём, я здоров, полон сил и… я участник шоу Мозгоклюя. Я, мать его, шустрый заяц без единого шанса дойти до финиша. Ещё вчера мне было плевать на это, потому что существовал выбор: смерть или трансформация в тварь. Я выбрал первое. Но теперь, когда стало ясно, что Гук ошибся, под ложечкой засосало. Трансформация мне больше не грозила, но и смерть была не нужна.
Вернулась прежняя цель: я должен найти Данару и Киру. Я должен помочь им, обеспечить всем необходимым, дать возможность выжить в этом мире. Но для этого нужно победить или найти другую возможность покинуть шоу.
Я поднялся. Коптич сопел, свернувшись калачиком. Рядом спали ещё пятеро в камуфляжах, вместе с нами — семь. Получается, из десяти трое не добрались до точки. А как дела на других? Я открыл планшет, надеясь найти информацию по вчерашнему дню. Должно же быть какое-то итоговое заявление о потерях.
Сообщений не было, да и сам планшет походил на демо-версию настоящего. Рабочий стол почти пуст, всего два ярлыка: «Карта» и «Прочее». Карта понятно что, а прочее выдало короткую фразу:
Эта папка пуста.
Не было даже возможности сделать фотографию или снять видео, только часы в правом нижнем углу отсчитывали время: семь — девятнадцать.
До обнуления счётчика оставалось менее двух часов.
Я поднялся на эстраду. Тихо, экраны погашены. За пультом сидел режиссёр с ноутбуком на коленях, скользнул по мне взглядом и тут же выразил недовольство в микрофон:
— Почему шлак на площадке?
— Что? — опешил я. — В смысле? Я просто хотел спросить…
Подбежал техник.
— Это закрытая зона, здесь может находиться только обслуживающий персонал. Пожалуйста, спуститесь вниз. Не мешайте режиссёру работать.
Меня накрыла волна обиды. Шлак! Да кто он такой? Тянет ляжки в кресле, смотрит на экраны и командует, как лучше снимать чужую смерть. Сам бы попробовал побегать наперегонки с тварями.
— Да пошёл он нахер этот ваш режиссёр, — нарочито громко сказал я. — Сидит, яйца чешет. Сам зашлакованный на всю голову, а ещё на меня зубами гнилыми воняет! Слышь, ты, сявка…
На эстраду вскочил боец и ударил меня прикладом в живот. Я согнулся, и вдогон получил ладонью по затылку. Из носа брызнули сопли. В затуманенном болью сознании на миг мелькнуло лицо бойца — равнодушное. Его действия не были продиктованы яростью, а вполне себе уравновешенным и целенаправленным желанием наказать дурака. Он бил меня молча, спокойно, нанося удары в места, где они будут наиболее болезненные и запоминающиеся. Он не собирался убивать охамевшего шлака, а только показать, что так, как он, разговаривать с людьми нельзя.
— По лицу не бей, — раздался требовательный голос режиссёра, — иначе вместо него на маршрут пойдёшь.
Удары перестали сыпаться. Меня подхватили под мышки, отволокли в сторону и швырнули на пол. Хорошее выдалось утро. Всё правильно, не хами тем, кому нельзя хамить, Дряхлый об этом в первый день предупреждал.
Коптич помог мне подняться и увёл в угол. Свара с режиссёром разбудила всех, но не более того. Никто не смотрел в мою сторону, ни с сочувствием, ни с осуждением. Я реально шлак. Пустое место. Никто. Когда же до меня дойдёт, что человек в клетчатой рубахе самое бесправное существо в этом мире? Клетчатый, успокойся, наконец, и займись выживанием.
Режиссер, как будто издеваясь надо мной, включил в своём планшете старую песенку:
Клетки, клетки, клетки,
Как в метрополитене вагонетки…
— Ты чё на него дёрнулся, Дон? Он же положенец. По вашей классификации царь и бог в одном лице. — Коптич протянул мне тряпку. — Утрись.
— Да… — я приложил тряпку к носу и поморщился. По лицу меня не били, но оно почему-то болело. — Спросонья не разобрался. Впредь дураку наука, — кончиком языка пошевелил зубы, вроде бы держаться. — Коптич, а тебя как взяли? Ты же хитрый, это и без очков видно.
 
— Нормально взяли, руками, — Коптич не хотел обсуждать тему, но мне было интересно.
— А за что? Мы вроде с дикими мирно живём, а тебя сразу в Смертную яму определили. Грохнул кого-то?
— Почему грохнул? Все мы грешные, поднакопилось. Там косяк, там косяк. Думал, не узнают или забудут, но Контора все нарушения записывает, вот и накопилось на яму, — он отмахнулся. — Не будем о прошлом. Если выберемся из этого говна, я тебе за стаканом обо всём поведаю.
— Договорились.
Завтрак снова пришлось добывать самостоятельно. Коптич сходил к коробкам, принёс банку тушёнки, батон и две полторашки с водой.
— Воду всю не пей, — предупредил он. — Целый день впереди.
Он обмотал бутылку шнуром, повесил через плечо, получилась фляга.
После завтрака техники обнулили счётчики и выставили заново, потом отметили на картах новые контрольные точки. На втором этапе их стало больше — десять. Сообщили итоги прошедшего дня: от полусотни зайцев осталось сорок два. Восемь ушли в минус, включая нашего редактора. Я нашёл на карте свою точку, потом проверил точку Коптича. Они не совпадали. У Коптича она находилась в центре. Я обрисовал ему картинку, и дикарь кивнул: понял где. Моя была ближе к западной окраине, возле железнодорожных путей. Часть маршрута можно было пройти вместе, но расходиться всё равно придётся.
Выпускали нас всем скопом, время на интервью и прочую хрень тратить не стали. Зайцы разбежались по своим направлениям. Мы с Коптичем прошли немного в сторону площади, потом свернули на юг. Дикарь знал эту часть города, и кинотеатр, который мы только что покинули, тоже знал. С его слов, дикие старатели часто в нём останавливаются, когда выходят на сушку.
Я увидел коптер. Он стрелой промчался над крышей пятиэтажки и резко снизился. Спустя несколько минут с той стороны раздался короткий рык.
— Багет, — тут же определил Коптич. — Не вчерашняя ли наша стая?
— Ты их по голосам узнаёшь? — спросил я.
— Поживёшь с моё на свободе, по шагам узнавать начнёшь.
Через секунду прилетел протяжный крик. Плечи передёрнулись нервно.
— Догнали, — подытожил дикарь. — Не повезло.
Чужая смерть его не трогала так же, как режиссера. Страшно представить, сколько он видел смертей, чтобы сейчас оставаться настолько равнодушным. Я ему так и сказал.
— И ты привыкнешь, — он помолчал секунду и продолжил. — Если поживёшь подольше. А чтобы жить дольше, помни: кто бы ни говорил тебе, даже я, что мутанты тупые, не верь. Соображалка у них работает будь здоров, и в шахматы с ними без форы я играть не сяду. Но у них есть, как бы это назвать… Изъяны. Например, язычник побаивается высоты. Он её чувствует даже в закрытых помещениях, поэтому выше первого этажа старается не подниматься. Пользуйся этим. Столкнулся с язычником — сразу наверх, и там уже ищи возможность выбраться. С багетом сложнее. Тварь сильная и бесстрашная. Я однажды видел, как один такой трёх язычников порвал, причём язычники не хилые были, языки у каждого по метру. Они его, конечно, хорошо порезали, но он распластал их всех своими ятаганами. Против него нужно действовать наглостью. Нельзя показывать, что боишься. Он страх чувствует, как язычник высоту. Бывали случаи, когда артели старателей целиком под его ножами ложились, потому что трястись начинали. От ощущения чужого страха он дурной становится, наногранды в крови зашкаливают, и уже не каждая пуля его остановить может. Я ребят знаю, которые только багетов сушат. Они с собой девку всегда берут. Та воет со страха, багет дуреет, парни его валят и с одного тела поднимают до сотни карат. Жирно?
— Куда уж жирнее.
— Вот. А ещё есть лизуны. Трусливые, как псы нашкодившие, но багеты их почему-то стороной обходят, не трогают. Похожи на шимпанзе, кожа серая или жёлтая, жрут всё, что не приколочено, а если приколочено, то отколотят и сожрут. Безобидные, в поселениях их вместо сигнализации держат, подкармливают. Они чувствуют и тварей, и людей за километр. Попадаются редко, но если попадаются, старатели их не трогают. Во-первых, примета плохая. Завалишь лизуна, целый год удачи на сушке не будет. Во-вторых, нанограндов в крови мало, пять-шесть карат, максимум десяток. Из-за такого мараться, только время терять.