Пробуждение сердца

Хью с тоской подумал, что муки Петра не идут ни в какое сравнение с его собственными. К этому времени он уже видел в священнике личного врага, вознамерившегося не дать ему совершить плотский грех – насладиться юным и прекрасным телом жены.
Пытка продолжалась. Внезапно столовую потряс грохот, заставивший священника замолчать на полуслове и всех оглянуться, очнувшись от оцепенения. Старушка вскочила с табурета, мальчишки в углу подняли головы, осовело глазея вокруг, а девушка, дремавшая, прислонясь к стене, ползала на четвереньках возле упавшего массивного канделябра, безуспешно пытаясь поднять его. Это она, покачнувшись во сне, ненароком опрокинула его. Тяжелый стоячий подсвечник едва не задел священника. К счастью, свечи на нем не были зажжены, иначе пришлось бы тушить пожар.
– Это только моя вина, – извиняющимся тоном твердил отец Антонио, вставая, когда Мартин и Донел подошли, чтобы помочь девушке поднять тяжелый подсвечник. – Боюсь, я нагнал дремоту на бедное дитя своими разговорами. Говоря по правде, и я несколько утомился. Знаю, сколь вы жаждете продолжить нашу беседу. Конечно, жизнь в уединении на дальней границе однообразна и скучна. Но всегда есть завтра.
– Да, – хмуро согласился Хью, – отложим беседу на завтра.
На втором этаже стояла тьма; двери, выходящие в коридор, были уже закрыты.
– Я боялся, он не умолкнет до утра, – негромко проговорил Хью, ведя Санчу к гостиной. Свеча в его руке бросала пляшущие тени на свежеоштукатуренные стены.
– Это ты велел ей перевернуть канделябр? – с подозрением спросила Санча, убежденная, что так оно и было, и тихонько засмеялась, вспомнив, какое лицо было у священника.
– Если б я задумал такое, – отнекивался Хью, – то не стал ждать так долго, да и промашки не вышло бы.
Войдя за Санчей в спальню, Хью закрыл плечом дверь, поставил свечу и подошел к окну, чтобы распахнуть ставни.
Санча принялась раздеваться. Усталость прошедшего вечера отступила, сменившись дрожью ожидания и, надо признаться, страха.
Все известное ей о том, что происходит между мужчинами и женщинами, ограничивалось ненароком подслушанными разговорами слуг при дворе Ричарда. Их откровенные и грубые речи шокировали ее, и, веря в своей наивности, что все бывает именно так, как они рассказывали, Санча не могла не бояться предстоявшего. Первое кровотечение случилось лишь этим летом, и, напуганная помнившимися ей разговорами слуг, она все последующие недели часто задумывалась о пришедшей женственности. Санча оглянулась и увидела Хью, стоявшего у окна, потом посмотрела на свое платье, свернула его и положила на обитый железом сундук.
– Ночь сегодня безлунная, – сказал Хью, глядя в узкое высокое окно. Наконец он тоже начал раздеваться, то и дело посматривая на нее, на то, как она вытаскивает шпильки и распускает косы, или скорее на то, как приподняли тонкую сорочку ее заострившиеся груди. Одна, потом другая коса упали, распущенные, тяжелой волной, достающей ей до талии.
Глядя на ее гибкое, золотистое в свете свечи тело под прозрачной рубашкой, Хью почувствовал, как напряглись, будто сжатый кулак, его мускулы. Он с трудом отвел от нее взгляд и присел на кровать, чтобы стащить башмаки. В этот момент она пробуждала в нем не столько нежность, сколько слепую страсть.
Она пробуждала острое до боли желание, которое он хотел удовлетворить немедленно, как требовало того его тело. Однако она была не девица из таверны, привычная к грубому напору, и не неверная жена, встречающаяся с любовником. Он знал: чтобы добиться ее любви и доверия, торопиться нельзя, нужно действовать медленно и нежно.
Чтобы заглушить страх, Санча принялась болтать о прошедшем вечере, когда они оказались невольными заложниками воспоминаний отца Антонио. Время от времени она тайком поглядывала на мужа. В свете свечи его обнаженный торс с выпуклыми, без капли жира мышцами казался высеченным из камня. Плечи широкие, как у могучего животного; одним движением он мог бы раздавить ее.
– Ты заметил, что Румолд заснул за столом? – спросила Санча. – Вот уж не предполагала, что можно говорить без передышки так долго, даже если ты священник. Никогда не видела, чтобы человек съел столько пирогов. Аппетит у него такой же неуемный, как и страсть к болтовне.
 
Наконец, когда говорить стало решительно не о чем, она скользнула за деревянную ширму. Хью тихонько насвистывал, расхаживая по комнате, как человек, который сосредоточенно готовится к важному делу. Санча сменила сорочку на ночную рубашку. Он перестал насвистывать. На мгновение ее объял настоящий ужас. Дрожа от волнения и, может быть, от смертельного страха, она вышла из-за ширмы.
Ей вдруг показалось, что спальня пуста, что он ушел. Санча замерла в замешательстве, но тут же увидела силуэт Хью, смутно видневшийся в полутьме от полога, на постели, где он лежал, поджидая ее. Опасаться было нечего. Ничто, кроме нападения на поместье армии шотландцев, не способно было заставить его этой ночью покинуть спальню. Он лежал, словно волк в овечьей шкуре, – укрывшись до пояса легким одеялом, чтобы не смущать ее скромность.
Приблизясь к кровати, Санча услышала легкий шелест простыней. Прохладный ветерок из окна, доносящий пение сверчков и аромат свежескошенного сена, овеял лицо и покрыл кожу мурашками. Пламя свечи металось, отбрасывая неровные тени, слепя глаза. Хью протянул руку и поймал ее за запястье. Она вздрогнула, подавив желание закричать.
– Я не хотел тебя напугать. – Он тихо рассмеялся, так искренне, что Санча осмелилась взглянуть на него. – Ну что, больше не страшно?
– Нет, – ответила она. – Это тени меня напугали.
Его серые глаза внимательно смотрели на нее.
– Тебе страшно? Я не сделаю тебе больно. Веришь, веришь? – спросил он, увлекая ее в постель.
Санча скользнула под холодящие простыни, надеясь, что он не заметит, как она дрожит. Ее раздирали противоречивые чувства. Она и желала его, жаждала ощутить прикосновение его тела, и в то же время ей хотелось очутиться сейчас где угодно, только не быть в одной с ним постели. Ей вдруг стало казаться странным, что они лежат вместе, хотя это продолжалось уже несколько недель, и он даже держал ее в объятиях. Но это было не так, как сейчас.
Сейчас он обнимал ее иначе, и это пугало ее, обостряло все чувства, тысячекратно усиливало ощущения.
– Я ждал этой ночи, – тихо говорил Хью, – с того самого дня, как увидел тебя. – Он гладил ее по голове, пропуская сквозь пальцы пряди ее волос, и они мягкой волной текли по ее плечам. – В ту ночь в Виндзоре, – продолжал он низким и словно бархатным голосом, – я был очень пьян. Ты была соблазнительна, так прекрасна. – Хью замолчал, вдыхая аромат ее волос, которые продолжал нежно перебирать в пальцах.
Он наклонил голову и стал целовать ее ушко, легонько покусывая мочку.
– Я тогда мог овладеть тобой, – прошептал он. – Во всяком случае, хочется думать, что мог. Сколько я выпил – лошадь бы свалилась. Ты лежала в моих объятиях, безвольная, безжизненная. Ты была в моей власти, но я не мог заставить себя воспользоваться твоей слабостью. Не мог причинить тебе боль. И сейчас не сделаю тебе больно, клянусь. – Он целовал ее, мешая поцелуи с ласковыми словами, половину которых она не понимала, но отзывалась на них всем своим существом.
Его губы скользили по ее подбородку, шее. Крепкая ладонь, лаская, приподняла рубашку. Но, когда его пальцы нежно проникли ей меж бедер, смелость оставила ее. Его легкие прикосновения заставили ее содрогнуться от глубокой, горячей – и алчущей – боли, и Санча испугалась. Рубашка отлетела в сторону, отброшенная его рукой. Она только успела вскрикнуть, беспомощно, беззвучно.
– Пожалуйста! – жалобно просила она, уклоняясь от его поцелуев. – Мне нужно что-то сказать тебе. – Санча не могла придумать, как заставить его слушать себя, и пыталась увернуться, отодвинуться от него хоть немного. – Я не знаю, как… это де… – умоляла она, упираясь руками ему в грудь. – Я не умею… – смущенно признавалась она, не решаясь договорить, и потому все повторяла: – Я не могу, не знаю…