Пробуждение сердца

  
12
 
За несколько минут до описанного события Хью стоял на дороге возле коляски и распоряжался погрузкой тяжелого сундука. Внутри коляски было жарко, как в печи, тесно и негде повернуться. Когда сундук и двое вспотевших грузчиков безнадежно застряли, Хью взялся за дело сам.
Меньше всего в этот момент он думал о том, где сейчас его жена и чем она занимается. Однако когда его слух уловил отдаленный женский вопль, Хью тут же понял, что кричит Санча. Он резко выпрямился, сильно стукнувшись головой о деревянную крышу коляски.
Но только когда раздался повторный крик, громче и продолжительней первого, Хью протиснулся мимо тяжелого сундука и спрыгнул на землю. Теперь кричала Алиса, и крик доносился от реки.
К нему подбежал один из возчиков.
– Сэр, что-то случилось! Там, у реки!
– Да-да, – ответил Хью. – Слышу.
Его окружили еще несколько человек, что-то одновременно крича. Хью растолкал их и на бегу распорядился:
– Мартин, лошадей!
Мартин выскочил из-за повозки, увязшей в грязи, кивнул и помчался со всех ног исполнять приказ.
Румолд, надзиравший за поиском гвоздей, крикнул, размахивая руками:
– Я видел, как они уезжали, это было совсем недавно! Я с вами!
– Нет, оставайся с повозками, – велел Хью, полагая, что крики вполне могли быть вызваны нападением разбойников. – Эй, всем быть начеку! – приказал он людям у повозок.
В ответ послышался звон мечей и щитов. Услышав лошадиное ржание, Хью обернулся и увидел Мартина, скачущего к нему, держа в руках повод его коня. Подскакав, Мартин бросил ему повод. Хью вдел ногу в стремя, вскочил в седло, и оба галопом поскакали к реке.
К тому времени, как Хью с Мартином выехали на берег, Алиса уже вытащила Санчу из воды и усадила на земле среди камышей. Ее игривая лошадка тоже выбралась, вздымая брызги, на берег, встряхнулась и принялась беззаботно щипать траву.
Хью был взволнован случившимся больше Санчи. Он внимательно осмотрел ее, чтобы определить, насколько она пострадала, приподнял юбки и обследовал лодыжку, которая уже посинела и распухала на глазах.
Убедившись, что ничего не сломано, Хью принялся сердито бранить ее:
– Нельзя быть такой легкомысленной. Тебе чертовски повезло, ведь лошадь могла задеть тебя копытом, ты могла сломать себе шею! Разве ты не почувствовала, что у нее подгибаются колени? Можно ведь было догадаться, что последует за этим? Ты сама виновата: испортила лошадь, так что она стала похожа на комнатную собачку и уже ни на что не годна!
Санча со слезами в голосе защищала лошадь и себя, но Хью не слушал ее. Как следует выбранив, ее посадили на мокрое седло, отвезли назад и усадили в коляске, запретив выходить. Напрасно Санча громко протестовала, сыпала яростными проклятиями, большей частью по-французски, поскольку не могла подобрать столь же сочных английских выражений. Ей предстояло продолжить путешествие в коляске, положив вывихнутую ногу на подушку.
На семнадцатый день перед ними открылся Гексхэм. В некотором смысле этот город был важной вехой их путешествия, ибо отсюда до конечной цели, Эвистоунского аббатства, оставалось лишь несколько дней пути. Багряный закат догорал на массивных городских стенах. Зрелище это произвело на Алису, выглянувшую в окошко коляски, столь сильное впечатление, что она пробормотала:
– Господи Всевышний! – и поспешно перекрестилась.
– Что там такое? – Больная нога еще мешала Санче, и она неловко попыталась придвинуться к окошку.
– О, посмотрите, госпожа! Этот свет, он как адское пламя.
Санча привстала, опершись руками о кожаное сиденье, и увидела фантастическую игру света на величественных городских стенах, увидела и только изумленно вздохнула. Догорающий закат пламенеющим золотом и багрянцем разливался по отдаленным холмам, озаряя весь дивный пейзаж, четко вырисовывая каждое дерево, каждую кочку. Небо за пламенеющими холмами темнело на глазах.
К тому моменту, когда их отряд остановился перед аббатством святого Эндрю, уже наступили сумерки. Въезжая в ворота, путники услышали, как загудели над головой колокола, созывая монахов на вечернюю молитву.
 
– Я брат Якоб, – представился молодой полный монашек, встретивший их у ворот. Ему, казалось, не было и шестнадцати, ибо нежные его щеки, похоже, еще не знали бритвы. – Наш епископ шлет свое благословение путникам и просит воспользоваться гостеприимством аббатства. Я провожу вас и покажу конюшню и дом для гостей. – И молодой монах припустил рысцой рядом с конем Хью, показывая дорогу.
– Я хотел бы побеседовать с вашим епископом! – крикнул Хью, склоняясь с седла к монаху.
– Наш святой отец редко кого-нибудь принимает, хотя и делает исключение для жертвователей, – отдуваясь, ответил тот. – Вы желаете что-то принести в дар алтарю?
– Вряд ли, поскольку я сам теперь хозяин Эвистоунского аббатства.
Монашек повернул к нему ошеломленное лицо и обронил:
– В таком случае, милорд, епископ наверняка захочет встретиться с вами.
Во дворе конюшни их встретили конюхи, большей частью совсем мальчишки, которыми руководил пожилой конюх-мирянин. Пока распрягали повозки и уводили лошадей, Хью договорился, что его людей устроят на ночь в спальнях работников и накормят ужином на кухне.
Молодой монашек еще раз напомнил, что, хотя гостеприимство епископа распространяется на всех без исключения, предполагается, что состоятельные гости не поскупятся и выложат деньги за индульгенции.
Хью почувствовал, что ночлег обойдется ему недешево, и невольно подумал, что в епархии этого служителя Господня, должно быть, немало мостов.
Спустилась ночь, когда Хью, его жена, Алиса и Мартин, взяв с собой только самые нужные вещи, последовали за монахом. Хью, который нес Санчу на руках, надеялся, что идти придется не очень далеко. Она была хрупкой, это правда, но даже легкая ноша тянет, если ее долго нести.
Монах провел их под увитой плющом аркой, через сад, где в ночном недвижном воздухе разливался пряный аромат лекарственных трав. По дороге монах рассказал, где расположены кельи для паломников и больных. Дом для гостей, уверил он Хью, предназначался для людей поважней.
В монастырских покоях царили, как полагается, строгость и простота. Когда они оказались в своей комнате, Санча потребовала, чтобы ее опустили на пол. Ей не нравилось, что ее несут на руках, как больную; больше всего, однако, ей не нравилось ощущать на себе руки мужа. От его прикосновения ей делалось неловко, стыдно.
Она одернула юбки и заковыляла к одной из кроватей. Вошла Алиса с охапкой подушек.
– Бедность, послушание, непорочность, – пробормотал Хью, оглядывая голые стены, выбеленные известкой, и узкие кровати. Откинув щеколду на ставнях, он распахнул их, чтобы свежий ветер разогнал затхлый воздух комнаты. – Интересно, что я увижу в покоях епископа? – громко сказал он. – Наверняка мягкие диваны и сарацинские ковры.
Отвернувшись от окна, Хью увидел, что Алиса склонилась над его женой и обе о чем-то шепчутся с таинственным видом.
Пока Алиса ухаживала за Санчей, подкладывая подушки ей под спину и больную ногу, Хью послал Мартина взглянуть, как устроили его людей и лошадей.
Не успел Мартин выйти, как Санча объявила:
– Завтра поеду верхом. – Она подняла голову и с вызовом посмотрела на Хью.
– Не раньше, чем сможешь ходить, – отозвался Хью.
– Я прекрасно могу ходить. – Она протянула руку и взяла у Алисы еще одну подушку. – Это ты настоял, чтобы нести меня, – напомнила она.
За окном послышался шум, и Хью выглянул, чтобы узнать, в чем дело. Это был один из монастырских работников с несколькими пустыми деревянными ведрами в каждой руке. Выронив одно, он наклонился, чтобы поднять его, и выронил еще два.
– Алиса, сходи за водой, – обратился Хью к служанке.
– У нас есть вода, милорд. Работник при… – Она смолкла на полуслове, догадавшись, чего от нее хотят, и послушно выскользнула из комнаты.