Память льда
К женщине подбежали сегулехи.
— Разбуди нашего брата! — потребовал Сену.
— Ладно, — согласилась госпожа Зависть. — Уверена, Тлен не замедлит здесь появиться. Но им обоим будет не до поединка.
Скрипнули кожаные ремни. Мок вскочил на ноги. В руках его грозно блестели мечи.
«Похоже, все про меня забыли», — подумал Ток.
Решение пришло к нему неожиданно.
— Ладно, развлекайтесь тут как умеете, а я пошел, — пробормотал он и двинулся по пустой Ильтарийской улице.
Предоставив зверям и дальше терзать орущих тенескариев, госпожа Зависть обернулась назад. И изумленно воскликнула:
— Эй, Ток! Ты куда это собрался? Что ты задумал?
— Я обрел истинную веру! — крикнул он в ответ. — Этой толпе предстоит сражаться с малазанской армией. Правда, сами они пока этого не знают. Я пойду вместе с ними!
— Ток! Послушай меня! Мы расправимся с этим быдлом и их гнусным юнцом-предводителем. Не надо…
— Прошу тебя, не трогай их! Слышишь, Зависть? Проложите себе путь, но не убивайте всех, они нужны мне.
— Но…
— Время дорого! Я так решил, и некогда объяснять. Если Опонны нам улыбнутся, мы с тобой еще встретимся. А сейчас я должен найти своих друзей.
— Стой!
Махнув ей рукой, Ток бросился бежать по улице.
В спину ему ударило магической волной, но он даже не обернулся.
«Боги, вразумите эту женщину. Сделайте так, чтобы уцелела хотя бы часть армии тенескариев».
На первом же перекрестке дорогу малазанцу преградил поток возбужденно орущих людей. Они бежали к главной улице, чтобы влиться в ряды истинно верующих. Ток-младший присоединил к их крикам свой — бессловесный, более похожий на мычание немого — и растворился в толпе.
Словно листок, который несет течением по волнам широкой и глубокой реки…
Глава десятая
Матерь Тьма трех детей породила.
Тисте анди — первых и самых любимых,
Раньше Света явившихся в мир.
Позже в муках родились вторые,
Тисте лиане — вот как нарекли этих чад,
Чьей колыбелью стал пламенный Свет…
О, неистов был первенцев гнев:
Мать отвергли они,
Но и сами отвергнуты были,
Обреченные вечно скитаться во Тьме.
Разразилась война не на шутку…
И тогда третьих отпрысков
Милосердная Мать породила.
Тисте эдур пришли в эту жизнь
Между Светом и Тьмою, а потому
Тень уже от рожденья легла им на души.
Шлепок был сильным, но боль заслонило желание уразуметь, кто и почему его ударил. Однако Ворчун так ничего и не понял, а потому лежал в тупом оцепенении, готовый вновь провалиться в черную пустоту.
Однако за первой оплеухой последовала вторая.
Командир стражников с трудом поднял веки.
— Убирайся, — еле-еле выговорил он и опять закрыл глаза.
— Ты пьешь не просыхая, — послышался сердитый голос Каменной. — А уж какая от тебя вонища! Боги, на чем ты лежишь?! На собственной блевотине… Ну что, Бьюк, теперь убедился, в каком виде пребывает твой дружок? Гниет заживо. Ладно, возись с ним, если тебе охота, а я пошла в казарму.
По кривым, дребезжащим половицам его убогой каморки застучали тяжелые сапоги Каменной. Потом она вышла, громко хлопнув скрипучей дверью. Ворчун вздохнул и повернулся на другой бок, намереваясь спать дальше.
Однако на лицо его вдруг упала тряпка, мокрая и холодная.
— На, протри свою физиономию, — сказал Бьюк. — Ты мне нужен трезвым, дружище.
— Да никому я не нужен трезвым, — возразил Ворчун, отбрасывая тряпку. — Хоть ты оставь меня в покое.
— Вот я-то тебя как раз и не оставлю. Поднимайся!
Руки Бьюка встряхнули его и усадили на вонючей постели. Ворчун попытался схватить друга за запястья, но силы в руках не осталось даже на то, чтобы стиснуть пальцы. Голову сжало в тисках такой сильной боли, что бедняга зажмурился.
Желудок скрутило, и Ворчун нагнулся. Изо рта и ноздрей на пол хлынула густая, отвратно пахнущая желчь.
А затем рвотные позывы прекратились. В голове неожиданно просветлело. Выплюнув остатки мокроты, командир стражников сумрачно уставился на Бьюка:
— Я тебя не звал. И чего ты вообще лезешь в мою жизнь?
— Замолчи.
Ворчун обхватил руками голову:
— Сколько мы уже здесь?
— Шесть дней. Ты уже упустил все возможности, Ворчун. Безнадежно опоздал.
— Ты о чем вообще толкуешь?
— О том, что нам отсюда уже не выбраться. Слишком поздно. Войска паннионского септарха переправились через реку. Капастан накануне осады. Говорят, уже сегодня паннионцы могут напасть на редуты за городскими стенами. Здешним солдатам их не удержать. У септарха большая армия, да причем не какие-то сопливые юнцы, а опытные воины. Им не привыкать к осаде городов.
— Довольно слов. У меня голова распухает от твоей болтовни. Я сейчас даже думать не могу.
— Можешь, но не хочешь. Однако деваться-то все равно некуда. Харло мертв. Пора протрезветь, хватит уже оплакивать его.
— Ой, кто бы говорил.
— Я свое уже отплакал, дружище. Давным-давно.
— Ага, Худа с два.
— Ты не понял, приятель. Ты и раньше меня не понимал. Я отгоревал свое. Нельзя вечно жить в скорби. Но она ушла, и осталась пустота. Моя душа подобна темной пустой пещере, где нет ничего, кроме пепла. Однако ты — другой, не такой, как я. Может, ты и думаешь, что мы похожи, но ошибаешься.
Ворчун, кряхтя, нагнулся, чтобы подобрать с пола мокрую тряпку. Бьюк подхватил ее и всунул ему в руку. Прижав холодную ткань к раскалывающейся от боли голове, командир стражников застонал:
— Какая бессмысленная смерть.
— Любая смерть бессмысленна, если оставшиеся в живых не извлекают из нее уроки. Скажи, Ворчун, чему тебя научила гибель Харло? Прислушайся к моему совету: пустая пещера — не самое уютное место. Там точно не найти утешения.
— Да не ищу я никакого утешения.
— И совершенно напрасно. В жизни нет ничего более важного; жаль, я не понял этого раньше. Харло — он ведь был и моим товарищем тоже. «Серые мечи»… это они нас нашли… прикинули, как все происходило. К’чейн че’малль свалил тебя и хотел добить, а Харло поступил как настоящий друг. Он загородил тебя своим телом и принял все удары на себя. Он погиб, но сделал то, что намеревался, — спас твою шкуру. А ты что теперь творишь со своей жизнью, Ворчун? Это все равно что взглянуть в глаза его призраку и сказать, что жертва того не стоила!
— Я не просил Харло спасать меня!
— Прекрати!
В каморке стало тихо. Ворчун поскреб щетину на подбородке, затем поднял мутные глаза на Бьюка.
По впалым щекам седого стражника текли слезы. Ворчун поспешно отвернулся.
— Каменная готова прибить тебя собственными руками, — сказал Бьюк.
Он прошел к маленькому окошку и рывком распахнул ставни. Внутрь хлынул солнечный свет, освещая грязные углы убогого временного пристанища.
— Бедняжка уже потеряла одного друга и теперь не хочет лишиться второго.
— Ошибаешься, Бьюк. Она потеряла двоих друзей. Или забыл того мальчишку-баргаста?
— Ты прав. Кстати, Хетаны с Кафалом почти не видно. Удивительно, как быстро они поладили с «Серыми мечами». Похоже, что-то там вместе затевают. Наверное, Каменная знает об этом больше. Она ведь и сама постоянно толчется в казарме.
— А ты?
— Я по-прежнему нахожусь в услужении у Бошелена и Корбала Броша.
— Ну и дурак.
Бьюк отер рукавом лицо и через силу улыбнулся:
— Ну вот, узнаю прежнего Ворчуна. С возвращением тебя!
— Да иди ты к Худу в задницу!
Спустившись по нескольким истертым ступенькам, они вышли наружу. Ворчун был вынужден цепляться за Бьюка. Кровь громко стучала в висках, и его все еще поташнивало.
У него остались лишь обрывочные, никак не связанные между собой воспоминания о городе, да и те затмили сначала потрясение от случившегося, а затем эль, который командир стражников хлестал пинта за пинтой.