Ирландские танцы (СИ)
— Это про Калиостро, что ли? — вырвалось у меня.
Вот теперь Алексей Николаевич смотрел на меня не просто с испугом, а с ужасом. А я выругал себя. Я ведь не помню, когда Толстой написал про графа Калиостро, а самозваный граф, кроме Калиостро — кто у него еще есть? Ах ты, так это же «Похождения Невзорова». Там же бывший бухгалтер стал именовать себя графом. Конт де Незор. Скорее всего, обе книги — или повести, либо еще в планах автора, либо уже в черновиках. Но зная работоспособность Алексея Николаевича, не сомневаюсь, что скоро они будут перепечатаны и пристроены в какое-нибудь издательство.
Теперь же будущий красный граф решит, что ВЧК стоит у него за плечом, посматривая, что же выходит из-под его пера. А если бы я брякнул, что по мотивам его повести даже фильм снят[1]?
— Мне кто-то рассказал о ваших творческих планах. — попытался я выкрутиться, но не знал как. — Пришвин мог знать о ваших планах? Нет, — ответил я как бы сам себе, — Михал Михайловича я видел в Москве. А кто еще мог мне рассказать? Вот вы, сами-то как считаете?
Вот так вот, заставил самого писателя гадать о том, о чем мало кому ведомо. Граф задумался — с кем это он мог поделиться своими идеями?
— Нет, не упомню, — помотал головой писатель. Вцепившись в салфетку, принялся ее яростно комкать, словно это бы помогло ему отыскать ответ.
— Ну, тогда не стоит и голову ломать, — приветливо улыбнулся я, посматривая — когда же принесут мой кофе, чтобы спокойно встать и уйти. Вот ведь, а я ведь всю жизнь мечтал получить автограф Алексея Николаевича Толстого, одного из своих любимых писателей. А тут встретился с каким-то мрачным субъектом, да еще и с похмелья.
— Вы так спешите уйти? — поинтересовался граф, от цепкого взора которого не ускользнул мой собственный взгляд.
— Я бы с удовольствием пообщался с вами подольше, — слегка покривил я душой. — Но знаете ли, у чекистов всегда дела. Шпионим, понимаете ли, помаленьку. А нас, шпионов-то мало, а дел-то много.
— Вы, виконт, меня определенно заинтриговали, — хмыкнул граф Толстой. — Не эмигрант, не чекист… Я бы решил, что вы дипломат, так ведь у нас с Германией нет дипломатических отношений. Нет, если я лезу не в свое дело, если это тайна, так и скажите — я не обижусь.
Кому другому я бы так и сказал — дескать, не ваше дело. Ну, не напрямую, разумеется, но дал бы понять. Но почему-то перед Толстым выпендриваться не стал. Да и тайны тут никакой нет.
— В принципе, вы почти угадали, — сказал я. — Меня можно назвать дипломатом, пусть и с натяжкой. По моим документам моя фамилия не Комаровский, а Кустов. Я работник наркомата иностранных дел Советской России, но занимаюсь торговлей. В настоящий момент возглавляю торговое представительство в Париже, а еще в Берлине и в Вене.
— Ух ты, сразу в трех европейских столицах! — пришел в восхищение граф. — И как это вы все успеваете?
— А я нигде и не успеваю, — хмыкнул я. — Я везде только бегаю, пытаюсь догнать.
— Эх, передо мной начальник торгового представительства, а мне даже вам продать нечего. Хотите пишущую машинку? — предложил граф. — Правда, не очень новая, четыре буквы западают, но за пять тысяч марок я вам ее отдам.
— За пять тысяч? — слегка удивился я. — Если за пять тысяч марок — давайте, прямо сейчас беру.
— Ох ты, — хлопнул себя по лбу граф Толстой. — Я же забыл, что марки-то нынче фьють, в гору пошли и моя машинка уже не пять тысяч стоит, а все пятьдесят.
— Уже больше, — развеселился я. — Пятьдесят тысяч она с утра стоила, а сейчас уже шестьдесят, а то и шестьдесят пять. Хотя, — призадумался я, — если на вашей машинке не латинский шрифт, а кириллица, шестьдесят тысяч она не стоит. Кому в Берлине нужна машинка с кириллицей? Так уж и быть, даю десять тысяч, да и то, из уважения к вам.
Марка падала. Когда я здесь был? Месяц назад? Билет на трамвай стоил десять марок, а нынче уже сорок. Кружка пива была тоже десять, а нынче уже тридцать пять, а обед, которым меня угощал Маслеников, обошелся в сто марок, а сколько он сейчас? Наверняка не меньше пятисот придется выложить. В обменнике курс не шестьдесят семь марок за французский франк, как в прошлый раз, а уже двести. И, что-то мне подсказывало (не только послезнание, но и реалии нынешнего дня) что дальше будет еще хуже. Через месяц можно ждать и тысячи марок, а к концу года и все десять.
— Слово не воробей, — вздохнул Толстой. — Если я предложил пять тысяч, давайте пять. Ну, если вы так настаиваете, согласен на десять…
Ох ты, жук! Я, видите ли, настаиваю. Но за машинку десять отдам, мне еще здесь наш офис оборудовать нужно, машинки понадобятся и с таким шрифтом, и с этаким. А где я отыщу «Ундервуд» с кириллицей? Везти из Москвы, так как бы и не дороже выйдет. Клавиши западают, так мой Масленников на все руки мастер, починит.
А как станет работать Алексей Николаевич? Так он сам мне машинку предложил, за язык не тянули. И совесть меня мучить не станет, что лишил писателя его рабочего инструмента. В общем-то, он может и от руки пока писать, сдаст в редакцию, там и перепечатают. А если почерк неразборчивый, пусть учится. А пишмашку графа Толстого я потом в Москву отвезу, станет экспонатом будущего музея. Только нужно обязательно счет составить, чтобы имелось документальное доказательство принадлежности машинки именно графу Толстому. И получится у нас экспонат, имеющий двойную ценность — свидетельство деятельности первых советских торговых представительств и вещь, имеющая отношение к великому русскому писателю.
— Хорошо, — кивнул я. — Сейчас дообедаем, рассчитаемся, а потом за машинкой съездим. За такси я сам заплачу, не волнуйтесь.
— А нельзя ли хотя бы тысчонку авансом? — застенчиво, но настойчиво попросил писатель. Обведя тоскливым взглядом остатки яств, сказал. — Мне бы хоть за обед рассчитаться…
Я человек воспитанный, а местами, даже и вежливый. Поэтому, удержав в себе желание засмеяться, лишь улыбнулся:
— Алексей Николаевич, так вы заказ сделали, а рассчитываться у вас нечем?
— Утром все деньги, что были, жене отдал, она пошла что-нибудь мальчишкам купить. А я решил, что заскочу в ресторацию, авось да кого-то из знакомых увижу, сто, а лучше все двести марок перехвачу.
Ясно-понятно. Обычное дело для эмигранта, да и для любого человека, оставшегося без средств. Для нас, в девяностые годы прошлого века тоже сие характерно. Занять у знакомых тут, перехватить здесь, а когда сможешь — тогда и отдашь. Зато и сам, ежели при деньгах, дашь в долг друзьям и приятелям. Правда, никто из моих друзей-знакомых не отважился бы пойти в ресторан, не имея денег.
— А не боитесь, что морду набьют? — поинтересовался я.
— Немцы? — усмехнулся Толстой. — Немцы — народ аккуратный и законопослушный. Морду тут за неуплаченный счет бить не принято, это не русские. Что толку, коли морду набьешь? Кельнер меня в участок сведет или тутошнего городового позовет, а там протокол составят, а назавтра в суд, а там обязуют стоимость обеда да штраф заплатить. Раньше бы в камеру упекли, вроде нашего околотка, суток на пять, а нынче в тюрьму не садят — кормить нечем. Но пока то да се, от этого штрафа уже пшик останется, и от моего обеда тоже. Правда, — невесть в который раз вздохнул писатель, — в этот ресторан могут больше и не пустить.
Похоже, Алексей Николаевич уже хаживал в немецкие рестораны подобным образом. Эх, в России бы точно такое не прокатило, да и во Франции тоже. Но в России бы только морду набили, а потом выкинули, а вот во Франции сначала морду набили, а потом в полицию сдали. Европа.
— Ладно, оплачу я ваш счет, не беспокойтесь, — усмехнулся я.
— А может, лучше авансом, хотя бы три тысячи марок? А я потом вам пишущую машинку и привезу? Вы мне только адрес скажите.
— Зачем же вам себя утруждать? Сейчас рассчитаюсь, а потом и съездим. Заплачу я вам за машинку десять тысяч, минус стоимость обеда.
— Вы мне не верите?
— Алексей Николаевич, как младший граф старшему графу скажу — конечно нет.