Tobeus (СИ)

— Где мы будем жить в России? — задала вполне естественный вопрос мама.
— На первое время мы точно останемся в Смоленске, я буду искать, что можно мне там делать, может наши люди уже там более-менее обжились и дадут какую-нибудь работу мне.
Мама смотрела в пол, она кажется просто не могла поверить, что отец настолько нерасчётливо всё сделал. Будто она только что поняла, что отец не имеет никакого четкого представления о следующем шаге. Она тяжело вздохнула и стала о чём-то говорить со мной, это было что-то не важное и не интересное, я только помню, что начал ощущать слабость в руках и ногах, даже чуть испугался, но, наверное, это было нормально — как может что-то не заболеть если я голодный уже почти месяц, питаюсь раз в день каким-то похлёбками, и это если ещё повезёт. Я смотрел за быстроменяющимся пейзажем за окном, отец перебирал наши вещи, пересматривал вещи, оставшиеся от Бастиана. После изучения багажа папа сел, выдохнул, посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:
— Пошли, кое-что покажу.
Мне совсем не хотелось вставать, не потому что было не интересно, или отец действовал мне на нервы также, как и матери, совсем нет, просто само вставание казалось сейчас дастся мне тяжело. Но тем не менее, не выражая особо радости я встал и поплёлся за ним в конец нашего вагона обитого, наверное, белым пластиком. По дороге до места в которое меня вёл отец я заглядывал к другим пассажирам, которые то во что-то играли, то изучали своё тряпье, то ругались, то кто-то кого-то наоборот жалел, но никто не ел и не пил. Я только чуть позже понял, что это было бы, наверное, самое опасное занятие в том поезде. За воду и еду теперь убивают гораздо быстрее чем за деньги, которые для многих стали просто бумажками. Тем не менее мы пришли к тому месту, куда вёл меня отец — это был обычный туалет, но туалет означал то, что там была вода. Естественно в таком месте уже встроилась очередь.
Открывал и закрывал дверь вооруженный сотрудник поезда, все пассажиры нашего вагона, тут не было граждан ни Беларуси, ни России, для которых все эти, так сказать, водные процедуры были бы бесплатны, для нас бесплатно было только пять минут на человека, дальше либо выходишь, либо на ближайшей станции тебя высадят из поезда, а там как хочешь. Хотя может насчёт последнего отец меня и обманул, но так сказал мне именно он, шутя или нет, я забыл потом спросить.
Какие-то люди стояли с бутылками, кто-то, как и мы с пустыми руками. Хоть и медленно, но очередь дошла до нас, подтянутый мужчина в синей форме и с каким-то почти агрессивным выражением лица открыл передо мной дверь, и на английском сказал, что у меня пять минут и время идёт с закрытия двери, тогда половину слов я не понял, но когда зашёл, то был почти в трансе. Отвернул кран и оттуда к моему удивлению полилась сильная, сильная, а не как у нас дома, струя воды, которая к тому же была чистой и что больше всего меня вводило в состояние близкое к эйфории — она была тёплой. Первым делом я начал пить, пил я кажется довольно долго, наверное, из пяти минут четыре, потом умыл лицо и дверь обратно в вагон открылась передо мной. Я смотрел на отца так будто в его власти было решать выходить мне или нет, но решать мог только тот человек с суровым лицом. Отец взял меня за мокрую руку и вытянул из туалета, сказал подождать его и никуда не ходить, что я и сделал.
Придя обратно, я стал рассказывать маме о своём походе в туалет, так будто это было главное развлечение в моей жизни, я был так рад помыть руки и лицо, стереть с него всё за это время, что кажется почти забыл, что совсем недавно я думал где бы взять сил, чтобы оторвать себя от полки на которой лежал.
Чуть позже, если это называть мытьём, то помыться сходила и мама, а мы стремительно приближались к Смоленску.
Когда наш поезд прибыл на вокзал, на улице уже была чёрная ночь, темноту которой разделяли на куски чёрные высокие фонари, которые работали чередуясь, первый горит, второй нет, наверное, для экономии. По вагону прошёлся проводник оповещая всех, что поезд прибыл, а я через окно заметил людей в серой, такой она казалась тогда ночью, военной форме, у них были закрыты все части тела кроме глаз. За спинами они носили автоматы, и внимательно, не отводя взглядов, смотрели за поездом, будто он может передумать и резко поехать дальше.
 
Мы вышли из вагона, и не успели ступить на землю, как маме по плечу постучал человек в форме, когда она испуганно посмотрела на него он указал на группу людей, таких же, как и мы, возможно я их даже видел раньше в поезде. Мы безропотно пошли туда, куда нам указали. Было видно главного человека, он единственный разговаривал здесь, не сказать, что как-то злобно, но настроен был явно недобродушно, его форма так же отличалась — была немного светлее, чем у остальных солдат или полицейских.
Спустя какое-то время, за которое я снова успел промёрзнуть до костей и начал кашлять, каждый раз испытывая всё новые оттенки боли в лёгких и в горле, нас развели по помещениям на подобие тех, что были на границе в Беларуси. Сюда вошёл, кажется тот же мужчина, что разговаривал возле поезда и рассказал почему мы находимся именно здесь и сколько будем находиться.
Оказалось, что тут будет проводиться повторное установление личности и, если у них не возникнет никаких подозрений — добро пожаловать в Россию. Было тепло и я заснул, проспал я кажется совсем чуть-чуть, вроде бы только закрыл глаза, как тут же отец разбудил меня и сказал, что нам надо идти, я спросил куда и уже не помню, что он мне ответил.
Как можно догадаться — нам разрешили окончательный въезд. Мы были вольны двигаться в любую сторону без ограничений. Но исходя из тех денег, что у нас были двигаться мы могли только по самому Смоленску.
Каким-то образом родители нашли нам жильё, вроде им подсказали такие же беженцы.
Я помню эти трущобы. Мы сняли одну маленькую комнату, которая, наверное, не сильно превышала размеры нашего купе в поезде. Стены были выкрашены тёмно-зелёной краской, которую можно было увидеть только днём, потому что никакого электричества тут не было, с наступлением темноты свет в нашем новом доме был разве что от редких уличных фонарей. Но это было совершенно не важно, главное, что тут была вода и какое-никакое отопление, создававшее небольшую положительную температуру внутри помещения. Отец сказал, что можем прожить тут минимум месяц, на те деньги, что есть. Сотню он уже успел потратить на пауэр-банк для телефона, с помощью которого и хотел узнать где можно найти работу и куда нам двигаться дальше. Потому что оставаться в Смоленске надолго было очень тяжело, этот город в который постоянно пребывали люди из других стран, как и во многие пограничные города России теперь. Цены вырастали каждый день, а поняв, что вы приезжий и русские, и такие же приезжие как мы, но чуть укоренившиеся, взвинчивали и без того завышенные цены на любой, без исключений, товар.
Отец всё-таки нашёл работу, он был кем-то вроде грузчика, если я ничего не путаю, мама тоже куда-то уходила на целый день, а я оставался один в нашей тёмно-зелёной комнате. Постоянно я испытывал какой-то необъяснимый для себя самого страх, днями я мог сидеть около окна выглядывая кого-то из своих родителей, но не увидев их глаза щипали слёзы. К тому же проблемы со здоровьем давали о себе знать, я кашлял всё громче и всё кажется страшнее, мама, приложив руку ко лбу сказала, что температура у меня точно есть и надо врач. Помню, как отец полез считать деньги, запрятанные в дебрях старой, покосившейся мебели, которая шла в дополнение к нашей квартире, и сказал, что тут вряд ли хватит на врача. Как обычно, что гражданам не стоило почти ничего, для таких как мы обходилось в целое состояние, но если учесть, что в другие страны попасть вообще нельзя или это могут сделать только очень богатые люди, то обижаться не на что.
 
Дни шли, я, то кажется, шёл на поправку, то заболевал снова, родители стали пропадать на ещё больше времени, а эта комната, из которой я не выходил с того дня как мы сюда приехали стала давить на меня ещё больше, буквально сводя с ума в те часы, когда я был здесь один, особенно жутко мне становилось, когда я думал, что это вообще никогда не закончится, что я всю жизнь проведу в этих шести, а может четырёх квадратных метрах.