Катрин Денев. Красавица навсегда

Это не только мужественное, но и очень тонкое замечание. Ведь «Ховардз Энд» – внешне столь же классический фильм, как «Индокитай». Но так только кажется. В рамках классической формы Айвори удается создать некое «неевклидово пространство» и населить его «молекулами» сегодняшнего дня. И Эмма Томпсон – действительно одна из лучших актрис негодаровского, или постгодаровского, или постмодернистского кино.
Но есть еще один важный нюанс. Томпсон – актриса англоязычная. А «Оскар» – это ежегодный мировой триумф англоязычного кино. Если своих претендентов на призы смотрят все члены академии, то на чужих остается время в основном у пенсионеров. Они и вытащили в победители «Индокитай». Зато «Ховардз Энд» был награжден за сценарий, за работу художника и за актерскую работу Томпсон.
Глядя телетрансляцию этого памятного «Оскара» весной 1993 года, трудно было не заметить, что европейские знаменитости выглядели бедными родственниками на этом празднике жизни, где с совершенством компьютеров или китайских марионеток двигались по сцене, расплываясь в улыбках, Вупи Голдберг, Мишель Пфайфер и Клинт Иствуд.
И Феллини (которого специально чествовали) с Мазиной и Мастроянни, и даже Софи Лорен не вписывались в голливудскую сказку, ибо были похожи на живых людей. Это относилось и к Катрин Денев, не сумевшей скрыть под прицелом телекамер натуральное волнение. Китай (или Индокитай) казался ближе к этому хороводу марионеток, нежели Европа.
Итак, семьдесят фильмов за пятьдесят лет, из которых тридцать с лишним отданы кинематографу. Денев по-прежнему иногда спрашивают, не было ли у нее желания сменить место жительства и уехать в Голливуд. Но теперь она уже прочно вошла в роль «классической европейской женщины». Ее ответы тверды: «Я бы погибла там. А куда бы я дела свои привычки, свои капризы, свою потребность видеть вокруг старые уютные вещи? Я консервативна, очень консервативна… Я типично французская женщина, не вижу, как еще себя назвать. Я страшно городская и в то же время очень сельская женщина. Я люблю надолго уезжать из Парижа. Но чем больше разъезжаю, тем больше это ощущаю».
В 1994 году Катрин Денев принимает приглашение войти в жюри Каннского фестиваля. Наверняка ей предлагали это и до, и после, но она обычно избегает выступать в роли судьи, привыкнув быть «подсудимой» (многие фильмы с ее участием соревновались в каннском конкурсе). На этот раз она решила сделать исключение, но на определенных условиях. Уровень актрисы вполне позволял ей стать президентом жюри, но на этот пост назначили Клинта Иствуда, а для нее специально изобрели должность вице-президента. Она, не любящая что-то возглавлять, явно более комфортно себя чувствовала в этой позиции, тем более что «ковбой и леди», оба в белом, образовали эффектную пару, которая прямо-таки просилась на экран. О них не уставали судачить журналисты, а фестивальный ежедневник печатал их выдуманные диалоги, обыгрывая акцент не столько самой Денев, сколько большинства ее соотечественников с их неизменным придыханием перед гласными.
На финальной церемонии Иствуд с Денев величественно раздавали призы, хотя одеяло пыталась перетянуть на себя ведущая вечера Жанна Моро. Она именно что с французским придыханием и неприкрытой лестью обращалась к Иствуду, Денев же весьма язвительно охарактеризовала как «представительницу французского бутика» и каждый раз вызывала ее зачитать очередное решение жюри, словно ученицу к доске: «Мадам вице-президент, Катрин Денев, встаньте!» Несмотря на эти комические перипетии (возможно, объяснимые застарелой ревностью к Трюффо), эта церемония осталась в памяти фестивальных старожилов как одна из самых серьезных в истории Канна. Хотя фаворитом считался фильм Никиты Михалкова «Утомленные солнцем», жюри отвело его в своих решениях на второе место, а «Золотую пальмовую ветвь» отдало Квентину Тарантино за «Бульварное чтиво». И это было принципиальное, хотя и спорное решение.
Картина Михалкова представляла собой попытку, причем довольно успешную, продолжить традицию евроголливуда. Фильм Тарантино предлагал радикальную реформу коммерческого американского кино на его территории. Трудно ручаться за Клинта Иствуда, но можно быть уверенным, что Катрин Денев никогда не поддержала бы какой-нибудь рутинный голливудский фильм. Тарантино – совсем другое дело. Тут она могла быть полностью независимой и следовать своим вкусам. Ведь нет никаких оснований думать, будто «Индокитай», при всех отданных ему силах и обретенной славе, стал для актрисы идеальной моделью кино. История как мелодрама – принцип, использованный и Михалковым, – приемлем, но Денев всегда предпочитала более смелые ходы.
 
Зато Режис Варнье принес в жизнь Денев авантюрную «историю с географией». Благодаря встрече с этим режиссером, она не только снялась в оскароносном фильме, но погрузилась в природу, быт и культуру далеких стран. Их сближал теперь и опыт совместного преодоления трудностей. Оба часто вспоминали съемки в удушающей вьетнамской жаре. У актеров сдавали нервы, напрягались их отношения с режиссером. После очередного конфликта Катрин предложила всей группе разойтись. Она в ту пору уже имела статус, позволявший ей в исключительных обстоятельствах пойти на подобный шаг.
Варнье, считавшийся тогда еще молодым режиссером, вспоминает, как он нервничал и как именно Катрин разрешила кризисную ситуацию: «Режис, – сказала она мне, – не будем спешить. Хотя я вас мало знаю, но все-таки достаточно. Мы работаем уже несколько недель, понимаем друг друга, делаем хорошее дело, я очень довольна. Но тут почему-то ничего не получается. Надо поговорить». Я ей ответил: «Катрин, я сам написал эту сцену, я мечтал ее снять и вот не ощущаю ее вкуса». Она: «Поработаем. Хотите, перепишем диалоги?» Потом сказала съемочной группе: «Можете вернуться». Они все поняли. Какой класс! Катрин подключила к работе над диалогами Жана Янна, и дело пошло. Она сумела найти выход, ибо обладала большим съемочным опытом, чем я. И большей гуманностью тоже».
Денев научилась у Деми и у Трюффо понимать, поощрять, ценить и прощать актера, зная его повышенную ранимость. И всегда откровенно обсуждать те проблемы, что неизбежно возникают в работе. С годами она стала великим дипломатом: это качество ей сполна пригодилось и когда пришлось сниматься в «Индокитае», и когда она боролась за «Оскар» для него, и позднее, когда к столетию кинематографа была назначена послом ЮНЕСКО по реставрации киноклассики.
Не обладая талантом Трюффо, Варнье глубоко прочувствовал ее образ, запечатленный его предшественниками. Работая над «Индокитаем» вместе с Луи Гарделем (автором «Форта Саган»), он пересмотрел все фильмы с ее участием и сфокусировал в Элиане главные черты этого образа.
Варнье больше так и не достиг однажды взятых высот. Его следующая картина «Французская женщина», при всей схожести мотивов эпохи (колониальные войны, авантюризм, меняющаяся роль женщины) совершенно иная по структуре. Это не роман, а мело-монофильм, где вся драматургия подчинена любовным перипетиям в жизни Жанны; к ее персоне приклеены куски «фона», вырезанного из Большой Истории. Скороговорка времен и мест действия (начало Второй мировой войны, оккупированный Берлин, Нанси, Сирия и маячащий за кадром все тот же Индокитай) мельчит историю и делает ее даже несколько карикатурной. Жанна без конца изменяет мужу, становясь для своего мещанского окружения живым воплощением греха. А Луи вечно пребывает в военных походах и миссиях, олицетворяя патриотические ценности, среди которых не только чувство офицерского долга, но также нежность и искренность, верность и надежность провинциального француза. В финале происходит мелодраматический разрыв аорты: Жанна едва не забивает Луи до смерти булыжником, а спустя несколько лет умирает от удушья, прочтя в газете сообщение о смерти бывшего возлюбленного.
Исполнители главных ролей – Эмманюель Беар и Даниэль Отей – в ту пору супружеская пара – наполняют фильм истинным чувством, так что режиссеру даже не требовалось подтверждений того, что Жанна – на самом деле его мать, тайну которой он ненароком узнал. И тем не менее мелодраматические чрезмерности, из разряда тех, что позволял себе Трюффо, в данном случае не облагорожены режиссерским стилем. Невольно напрашивается сравнение с «Жюлем и Джимом» – архетипом судьбы «французской женщины», мечущейся между двумя возлюбленными. К тому же если здесь тоже один француз, а другой немец.