Под чужим небом
На последней встрече в конце февраля Широких-Полянский передал распоряжение Центра: Тарову предлагалось уходить вместе с атаманом Семеновым, обуславливались пароль и способ связи. Было определено задание: изучать процессы, которые будут происходить в эмигрантской среде, и деятельность белогвардейцев за рубежом. Не возникало сомнений, что они станут создавать организации, перебрасывать группы шпионов и террористов, готовиться к войне.
— Будьте осторожны, Ермак Дионисович, — предупреждал Широких-Полянский. — У японцев есть мудрая пословица: осторожность — сестра храбрости... Петрович пренебрег этим и погиб...
— Как погиб? — Слова Сергея Юльевича поразили Тарова.
— Погиб наш дорогой Петрович. По приезде в Читу остановился, говорят, в какой-то захудалой гостинице. На беду случайно повстречался с начальником семеновской полиции Околовичем. Тот опознал Петровича и арестовал. Пытали, издевались... Военно-полевой суд приговорил Вагжанова к расстрелу, приговор исполнен, — тихо проговорил Сергеи Юльевич и отвернулся к окну. — Поэтому еще раз напоминаю вам, товарищ Таров, об осторожности, — сказал он, справившись с волнением.
Положение белых войск с каждым днем становилось все более безнадежным. Повседневно создавались партизанские отряды, полки, армии... Семеновцы, каппелевцы, чешские легионеры, японцы откатывались под напором народной ярости.
Белые оставили Верхнеудинск. С последними войсками Таров добрался до Читы, снял комнатку в небольшом двухэтажном доме на малолюдной Ингодинской улице.
В Чите Таров стал чаще встречаться с атаманом. Семенов относился к нему с доверием и, пожалуй, даже покровительством. Ермак Дионисович участвовал во всех встречах с японцами. Отношения атамана с его высокими шефами складывались в тот период весьма драматично.
В первой половине мая атаман вызвал Тарова. Семенов сидел в кресле, положив руки на огромный стол. Против обыкновения, генеральский костюм был сильно помят.
— Поздравляю, капитан Таров, с присвоением очередного воинского звания, — произнес Семенов и через стол вяло пожал руки.
— Благодарю, ваше превосходительство! Вы очень добры ко мне, — льстиво проговорил Таров.
— Верных людей я не забываю... Я жду командующего японскими войсками генерала Маримото Оой, — сказал атаман, переходя к делу, — будешь за переводчика.
— Спасибо за доверие, ваше превосходительство!
Семенов вроде бы не заметил благодарности Тарова. Очевидно, предстоящая встреча с японским генералом тревожила Семенова: ничего хорошего от этого свидания он не ждал. Уже несколько раз японцы, не ставя его в известность, вступали в переговоры с красными, производили невыгодную для него передислокацию своих войск.
...В кабинет быстро вошел Маримото Оой. Ростом на голову ниже атамана, он был плотным, приземистым. Оой высокопарно поприветствовал Семенова и вдруг, точно дома, бесцеремонно снял форменную фуражку и вытер платком лицо, шею, пригладил ладонью коротко подстриженные седеющие волосы.
Атаман в выжидательной позе неловко застыл посередине кабинета.
Генерал Оой равнодушно спросил Семенова о здоровье и, не дослушав объяснений, начал излагать «новую» политику японского правительства на Дальнем Востоке.
— Императорское японское правительство, учитывая складывающиеся в мире условия, решило пересмотреть свою дальневосточную политику, — заученно проговорил Оой. Он уселся в кожаное кресло и жестом указал Семенову на другое. Императорское японское правительство торжественно заявляет, что Япония не имеет никаких территориальных претензий на Дальнем Востоке и выведет свои войска, как только будет исключена возможность угрозы Корее и Маньчжурии и обеспечена безопасность жизни и имущества японских граждан в этом районе...
Таров добросовестно перевел эту длинную фразу. Семенов промолчал, видимо, хотел до конца выслушать генерала.
— Императорское японское правительство, — продолжал Оой, — согласно начать переговоры с правительством Дальневосточной республики относительно установления нейтральной зоны, разграничивающей сферы действия японской армии и народно-революционной армии ДВР...
— Переговоры с большевиками?! — воскликнул Семенов, выслушав перевод.
— Переговоры с правительством, — холодно и учтиво проговорил Оой. — Не скрою от вас, ваше превосходительство, еще один аспект нашей новой политики... — Генерал сделал глубокий вздох и продолжал: — Императорское японское правительство обязало командование японских войск не оказывать поддержку отдельным русским лицам, совершенно пренебрегающим волею русского народа...
Это сообщение передернуло Семенова. Он приподнялся, на лбу выступили росинки пота. Атаман понял: стрела запущена прежде всего в него.
Через несколько дней на станции Гонгота начались переговоры между делегацией Дальневосточной Республики и японским командованием. Атаман был вынужден сделать свои выводы из предупреждения Оой. Он решил «демократизировать» режим. В спешном порядке в Чите было созвано «краевое народное совещание». На нем Семенов выступил с демагогической речью, называл себя подлинным борцом за «народоправство», объявил это совещание «Краевым народным собранием». Но вся эта комедия была бесполезной, как припарка мертвому: Чита уже была почти в полном окружении — сохранялся лишь узкий коридор для бегства белых на Юг, в Маньчжурию.
Когда японцы начали выводить свои войска из Забайкалья, атаман окончательно пал духом. В первых числах июля он поручил Тарову подготовить телеграмму на имя наследника японского престола с просьбой отсрочить отвод войск.
— Но, студент, давай, покажи на что ты способен, — грустно пошутил атаман. — Меду и сиропу не жалей...
Двое суток просидел Ермак Дионисович над текстом.
— Не выйдет из тебя дипломата, — сказал Семенов, прочитав подготовленную телеграмму. — По сути верно, а по форме — не годится: сухо. Надо такие слова найти, чтобы слезу прошибли...
Еще сутки промучился Таров, потом еще вместе с Семеновым корпели.
Телеграмма была напечатана в газете «Вечер» за 16 июля двадцатого года. В ней говорилось:
«Ваше императорское высочество, Вы всегда были стойким защитником идей человечества, достойнейшим из благородных рыцарей, выразителем чистых идеалов японского народа. В настоящее время прекращается помощь японских войск многострадальной русской армии, борющейся за сохранение Читы, как политического центра Дальвостока, ставящего себе задачей мир и спокойное строительство русской жизни на восточной окраине, мною управляемой, в согласии с благородной соседкой своей — Японией.
С уходом японских войск и неминуемым продвижением большевиков, на Востоке развернется ряд гибельных для нас — русских и для Японии последствий. Непосредственная близость большевиков с Китаем, проникновение их в Корею, организация планомерного влияния большевистской агитации и пропаганды на японский народ при сложившейся международной конъюнктуре, которая с гибелью русской власти в Забайкалье станет грозной для интересов той же Японии.
Ввиду всего сказанного, во имя крови, пролитой в Николаевске, и тех бесчисленных жертв, кои обречены на гибель в связи с уходом японских войск из Забайкалья — обращаюсь к Вашему Императорскому Высочеству с последним зовом постоять Вашим ходатайством перед Вашим державным родителем Его Величеством Императором — на приостановление эвакуации войск из Забайкалья, хотя бы на четыре месяца, дабы я мог развить политический и военный успех настоящего момента и спасти как политическое положение на Дальвостоке, так и жизнь тысяч измученных женщин, детей и больных, нашедших в Забайкалье приют в своем бегстве от тех ужасов господства большевиков в Сибири, которые во сто крат превосходят все, что пережили японские мученики в Николаевске. Как глава правительства, в законных правах укрепленный волею народа, меня избравшего, ответственный перед законами божескими и человеческими за судьбу населения мне доверенного, во имя человеколюбия, движимый чувствами веры и надежды на вашу отзывчивость, в полном согласии и народным краевым собранием, по ходатайству многочисленных депутаций от различных классов населения и народностей, населяющих территорию восточной окраины, с чувством глубочайшего уважения прошу вас настоящую телеграмму повергнуть к стопам Его Величества Вашего державного родителя, Императора Великой Японии».