Девушка в белом кимоно

Когда я подняла крышку, то первым, что я увидела, была газета, скрывавшая содержимое. Она не была смята, чтобы обеспечить его сохранность. Напротив, она была аккуратно сложена, что навело меня на мысль, что газета сама была убрана на хранение.
Передовица называлась «Девочка в красных туфельках» и была снабжена фотографией бронзовой статуи, изображающей маленькую девочку с косичками. Она держала в руках цветок на длинном стебле и смотрела в сторону океана, будто ожидая кого-то. Я просмотрела текст.
«Сан-Диего и Йокогама, города-побратимы, расположенные на противоположных берегах Тихого океана, благодаря дару Йокогамы теперь связаны еще одной нитью. Девочка в красных туфельках стоит на берегу Шелтер Айленд, возле военно-морской базы в Сан-Диего. Это напоминание об осиротевшей девочке из Японии, которую удочерила любящая американская пара. История этой девочки сначала была рассказана в стихотворении, а затем превратилась в хорошо известную в Японии песню».
Дальше статья говорила о статуе как о символе союза между двумя странами, но когда я вытащила из кармана телефон и стала искать упоминание о ней в Интернете, то нашла совершенно другую историю. Реальную.
Известное стихотворение и песня «Красные туфельки» действительно рассказывали о жизни девочки, но со значительными отступлениями от действительности. В стихотворении мать девочки оказывалась на пристани Йокогамы и, спрятавшись, наблюдала, как ее девочка в красных туфельках садилась на борт корабля вместе с голубоглазыми иностранцами. В песне мать обливается слезами со словами, что будет вспоминать свою дочь всякий раз, как видит красные туфельки, и задается вопросом, будет ли девочка вспоминать о своей родине и захочет ли вернуться домой.
В реальной же жизни ребенок родился в маленькой деревне в префектуре Сидзуока. Незамужняя мать, столкнувшись со сложностями жизни и заботы о незаконнорожденном ребенке, переехала в другой район и, как только появилась возможность, вышла замуж.
В заботе о лучшей доле для девочки, отчим устроил так, что девочку усыновили работавшие там иностранцы и увезли ее в Америку. Однако ребенок заболел туберкулезом, который тогда был неизлечим, еще до отплытия и помещен в приют, где и умер, не дожив до девяти лет.
Мать и отчим так и не узнали о судьбе девочки.
Однако существовало мнение, что отчим несчастной девочки придумал историю с удочерением для матери и собственноручно отвез ее в приют.
Я снова убрала телефон в карман, пребывая в полном смятении. Почему он от нее отказался? Я понимала, почему незамужней матери было трудно в те времена, но после ее вступления в брак на ребенке больше не висело клеймо незаконнорожденного. Они могли бы вместе переехать в другой город, где никто бы не знал, что девочка отцу не родная.
Но потом ко мне пришло понимание. Возможно, девочка была смешанных кровей, как и папина дочь. Не поэтому ли он не смог пропустить эту статью, когда увидел? Я аккуратно сложила газету и стала смотреть, что еще было в коробке.
Все оставшееся место там занимал сложенный чехол для одежды. Я вытащила его и разложила на других коробках. Белая надпись на чехле гласила: «Военно-морские силы США». Я потянула за язычок и расстегнула молнию: там оказалась папина белая парадная форма. Я осторожно достала пиджак. Неужели папа был таким худым? Я улыбнулась, пытаясь представить его молодым. Семнадцать лет.
Папа не был в чине офицера, но парадная форма выглядела похожей на офицерскую: серебристые пуговицы с изображением орла, узкие остроконечные лацканы и три белые полоски на черном фоне на верхней части рукава.
Форма выглядела прекрасно, несмотря на то что хранилась неправильно. Я разгладила глубокие складки на груди, и моя рука наткнулась на что-то, лежавшее в кармане. Может, это свернутый носовой платок? Я вытащила этот предмет наружу. Нет, это был не платок. Мешочек из белого шелка, обшитый серебристой нитью, со шнурком, протянутым в кулиске горловины. В памяти сразу же вспыли его слова: «Шелковый кисет, в котором лежало одно семя этого дерева, со свернутым свитком, на котором была одна надпись...»
 
У меня громко застучало сердце. Я задержала дыхание и сжала в пальцах кисет. Внутри него что-то зашуршало.
Не может быть. Дрожащими пальцами я раскрыла его и наклонила. Изнутри выпал крохотный клочок бумаги. Когда я его расправила, мне ничего не оставалось, как ошеломленно смотреть на написанные на нем слова. Мои волшебные слова.
ЧТОБЫ ПОНЯТЬ, КУДА ТЕБЕ ДВИГАТЬСЯ, ТЫ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ СВОИ КОРНИ И ПРЕДЕЛ СВОИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ.
Значит, это тоже оказалось правдой. Это означает, что изображенная на фото женщина и была невестой из этой истории. Должна была ею быть. Но папа сказал, что кисетами обменялись вместо колец. Он же так говорил, правильно? Тогда как этот кисет оказался у него?
Я рассматривала кисет, крутя его в пальцах. Это был свадебный сувенир? Историю о волшебном дереве я помнила наизусть. Свадьба добавилась к ней, только когда папа оказался в госпитале. А теперь я сидела и пыталась сложить одно с другим, и у меня ничего не получалось.
Я проверила карманы брюк, оставшихся на вешалке. Там ничего не было. Однако, как оказалось, коробка, в которой лежала форма, была не пустой.
На самом дне я обнаружила конверт. Он не был так же потерт, как папино письмо, но на нем виднелись уже знакомые иероглифы, напечатанные красными чернилами. Я почувствовала, что его содержимое тоже важно.
Сделав глубокий вдох, я открыла клапан конверта и вытряхнула его содержимое. Там оказался формуляр, заполненный полностью на японском, за исключением папиной подписи внизу и заглавия.
ЗАЯВЛЕНИЕ О ВСТУПЛЕНИИ В БРАК
Я посмотрела на кисет, который, как было сказано, был принят вместо кольца, потом на папину подпись на свидетельстве о браке. Папино имя на документе, свидетельствующем о вступлении в брак.
И затрясла головой, отказываясь в это поверить. Глаза опять наполнились слезами. Он сказал, что был на венчании под деревом. Был на нем. И там получил волшебные слова.
Вот только он не упомянул, что это было его венчание.
Он был женат до мамы? А она об этом знала? Слезы текли по щекам. К боли утраты добавилось знание, что отец оставил не только дочь, но и жену, и это было... невыносимо. Я никак не могла забыть папины слова.
«...До нашей встречи у меня была другая жизнь...»
«...Было бы проще, если бы ты просто прочла мое письмо...»
Нет, это оказалось не проще. Потому что в этом письме не говорилось, что он был женат или где сейчас его дочь и что вообще тогда случилось. Там вообще ничего не объяснялось. И в этой истории вообще не было ничего простого.
Я думала о фотографии женщины в белом кимоно и о том, как я нашла зерна правды во всех папиных историях, потом я посмотрела на папину подпись на свидетельстве о браке и на еще одну, прямо под его. Фамилия была смазана, читаемыми остались лишь несколько иероглифов из имени.
Погодите. Но разве японцы не пишут сначала фамилию, а потом имя? Йошио именно так и делал. Я вытерла глаза и снова посмотрела на иероглифы. После первых трех символов был отчетливый пробел перед оставшимися нечитаемыми. О боже. Это была ее фамилия? Неужели я только что нашла ее фамилию? Я схватила телефон, сфотографировала подпись и тут же отправила ее по электронной почте Йошио с просьбой перевести. Документ я по-прежнему держала в руках, не отрывая взгляда от подписей.
«Крибле-крабле-бумс!» — прошептала я, потому что, как по волшебству, я только что отыскала ключ к папиному прошлому, к его «другой жизни».
Ее имя.
  
ГЛАВА 21
 
Япония, 1957
Низкий густой туман укутал землю густым покрывалом. У отца были дела, а мне надо было сдать анализы, поэтому мы вместе шли по направлению к станции. Там мы расстанемся, потому что дела отца требуют его присутствия в Иокогаме, а родильный дом находится в Хирацуке — в противоположной стороне. Окутывавший ландшафт туман приглушал все краски, что придавало молчанию между нами резкость и пронзительность.