Капитали$т: Часть 1. 1987 (СИ)

Она задумалась. А потом сказала:
— Это так странно... Вот ты говоришь и будто бы все правильно. Все верно. Но ведь это же неправильно.
— А правильно, что люди до сих пор в ботинках «Прощай, молодость» ходят? Что часами в очередях толкутся?
— Неправильно, — с обреченностью в голосе сказала она. — И то неправильно, и это. Я не знаю! Вот сейчас перестройка же. У меня мама после работы газеты читает — мы кучу газет выписываем. А потом пересказывает со своими комментариями.
— А вы сами, в школе, между собой много об этом говорите? — спросил я ехидно.
Она задумалась на несколько секунд.
— А знаешь, вообще никогда не говорим. Ни о политике, ни о перестройке, ни о Горбачеве. Ни о чем таком, никогда. Это же тоже странно, правда?
— Во-о-от! — протянул я. — И с учителями не говорите, ведь так?
— И с учителями... Вернее, на политинформации, конечно... Но это же не разговор, а выступление. А еще у нас географичка есть, такая сталинистка! — она рассмеялась. — Если увидит у кого глаза подведены или помада, то все, сразу в крик — при Сталине бы нас за такие дела на перевоспитание, на стройки народного хозяйства! Так она ругает перестройку. Мы смеемся, конечно, но все равно как-то... Ей уже за семьдесят, давно на пенсию пора отправить, но не уходит. Ее сам директор боится! Она говорит: «У меня партийного стажа больше, чем он на свете живет!» Но это не в счет, да... Очень странно, что мы никогда ни о чем таком друг с другом... Ведь сейчас — историческое время. На наших глазах история делается, а мы... Как будто ничего этого нет!
— Общаемся о шмотках, кассетах, о музыке. Ведь так?
— Ага, — сказала она задумчиво. — О парнях еще. Мы, наверное, испорченные очень. Несознательные. Старшие поколения, они другие были. Идейные. Вот как наша географичка!
— Сто процентов, — притворно согласился я. — И со всей своей идейностью загнали бы в трудовые лагеря за помаду или прическу неправильную.
— Да ну перестань, — сказала она. — Географичка наша войну прошла, всю жизнь в коммуналке, без мужа. У них жизнь другая была. Тяжелей, чем у нас. Даже не сравнить.
— И поэтому нужно сломать жизнь всем будущим поколениям. Сами не жили и вам не дадим!
Она удивилась и, кажется, рассердилась:
— Да кто нам-то жить не дает! Сыты, одеты. Поступать готовимся. И вообще, многое меняется. Вот раньше бы тебя за такую футболку точно в милицию бы забрали. А потом бы выговор на комсомольском собрании. А сейчас — носи чего хочешь!
— Марина, — сказал я терпеливо, — ну как ты сама считаешь, нормально ли это — за футболку в милицию? Или за длинные волосы? Это ж не побить кого, не ограбить, даже стекло не разбить! Это футболка!
— Ненормально, наверное, — вздохнула она. — Вот я ж и говорю — сейчас уже нет такого! Вот тебе пример — какие-то перемены к лучшему есть. И еще будут. У меня мама — большая поклонница Горбачева, даже портрет его из «Огонька» вырезала и в рамке повесила.
— А папа?
Она весло рассмеялась.
— А папа не фанат. Потому что — сухой закон. А он иногда... Ну, в общем...
— Понятно, — перебил я. — Мой тоже не фанат, скажу по секрету, хотя ему по должности полагается. А маме все равно.
— А тебе? — спросила она.
Я сказал чистую правду:
— А мне ясно, что большие перемены будут, но не все они будут прекрасными.
— Ты просто пессимист! — объявила она торжественно. — Вот мой дом, почти пришли!
— А еще ты мне нравишься! — добавил я совершенно категоричным тоном.
— Вот это признание! — рассмеялась она. — Ну что же, тогда ты пессимист... но с хорошим вкусом!
Я картинно вздохнул:
— Чего не отнять, того не отнять!
Мы свернули во двор пятиэтажки.
— Ну все, — сказала она, — я побежала! Спасибо за приятный вечер!
— Тебе спасибо! — сказал я. Она исчезла в дверях подъезда. Даже не поцеловались на прощание, подумал я с досадой. Тут вроде как сексуальная революция в стране намечается. Что-то не очень похоже. А еще «Девять с половиной недель» смотрела. И «Голубую лагуну».
— Эй, братишка! Братишка! Сюда подойди! — мои размышления были прерваны требовательным окриком. Я огляделся. Группка парней, человек пять, расположилась на детской площадке. Очевидно, что им совершенно нечего делать этим теплым майским вечером, что они изнывают от скуки и сейчас попробуют немного повеселиться. За мой счет, естественно. Я прибавил шаг и двинулся в сторону детской площадки, по ходу прислушиваясь к ощущениям. Страха почему-то не было. Наоборот, был кураж — какое-то радостное возбуждение.
 
— Здорово, бродяги! — весело приветствовал я собравшихся. — Чё хотите?
Их было действительно пятеро. Двое примерно моего возраста. Трое помладше. Обычные ребята, на прожженных хулиганов не тянут. У одного под глазом свежий фингал — наверное, кого-то неудачно остановили. Нормальная дворовая шпана. Они слегка растерялись от моего задорного приветствия. Я же должен был испугаться, а веду себя совсем не так, как полагается. Не как жертва, а как хозяин положения. Скорее всего, они сейчас думают — я просто дурачок или здесь что-то другое...
— Здорово, — сдержанно поздоровался один из парней — смуглый, похожий на цыгана. — Че у нас на районе делаешь?
— На районе? Да ничего особенного. Девчонку зашел проводить. Чтоб не пристали хулиганы какие-нибудь. — Я довольно заржал, но никто из сидящих к моему смеху не присоединился.
— Кого знаешь? — спросил похожий на цыгана паренек. Я с удовольствием отметил, что голос его звучит не очень уверенно.
— Здесь-то? — я картинно осмотрелся по сторонам, задержав взгляд на мусорнике. — А кого здесь знать? Есть достойные?
— Да че ты гонишь?! — вскинулся один из младших, но осторожный цыганенок осадил его:
— Повремени.
— Гонят, дружище, говно по трубам, — отчеканил я борзому малолетке, — а я разговор разговариваю.
— Сам откуда? — мрачно спросил цыганенок.
— На Ленина живу. Но вообще я неделю как откинулся. С нерчинского спеца. Три года оттянул по малолетке.
Цыганенок потух. Парни смотрели на меня во все глаза, а у борзого малолетки отвисла челюсть.
— А вы чего тут, парни? Лохов трясете? Смотрите, аккуратнее. Полная кича пацанов — тянут срока за часы, за «дай закурить». Вы, я смотрю, парни порядочные?
Цыганенок важно кивнул — определенно порядочные. Похоже, что лидерство мое признано и под сомнение не ставится.
— На общее собираете — тюрьму греть?
— Чего? — переспросил один из парней.
— Ну сигареты там, чай, — снисходительно пояснил я. — У нас тюряга большая, нужно много всего, пацаны страдают. Или ты думаешь, что туда не попадешь?!
— Не, я ниче... — стушевался парень.
— Такие дела парни, — сказал я многозначительно. — Пойду я по тихой. Вы берегите себя. — Я покосился в сторону паренька с фингалом. — А то гоп-стоп штука такая. Подзалететь можно. Сегодня ты забрал, а завтра у тебя заберут, еще и отметелят. И статья не сильно уважаемая, имейте в виду. Придется долго себя ставить, чтобы авторитет завоевать!
— Ясно, братан! Давай! Удачи! — пацаны определенно были рады, что я ухожу с миром.
Я шел довольный. Все-таки зря у нас ругают сериалы НТВ. В восемьдесят седьмом году от них определенно есть польза!
Вернулся я поздно, было около десяти часов вечера. К счастью, маменька с папенькой в этом плане были вполне либеральны и позволяли потусить юному сыну, но все же избежать серьезного разговора мне не удалось.
Папенька дернул меня в кабинет, где и поведал мне о том, что судьба моя решена, что он уже разговаривал с ректором («вопрос практически решен») и идти мне в местный вуз на экономический. Ну, пусть будет экономический, я не против.
— А вот твоя инертность по общественной линии, сын, мне не понятна! — строго сказал папенька. — Образование — образованием, а реально устроиться в жизни можно только... ну ты понимаешь.
Как же, еще бы не понять, подумал я, но ничего подобного говорить не стал. Наоборот, я заверил папеньку, что в общественную жизнь института обязательно включусь, если предоставится такая возможность.