Крыжовенное варенье (СИ)

— Ну, вот. А дальше вышла Рутения.
— А это кто?
— Вот она-то как раз просто баба, как мы с тобой. Рутения боится за себя и за своего сына Альцинда. Вся трясется бедняжка, вдруг и их одолеет недуг?
— Какой недуг?
— Оспа, — во какой, она ж — Химера. Думаешь, детишки возле чудища запросто так оземь валятся? Всех косит беспощадная болезнь!
— Господи, спаси и помоги! — Глафира в очередной раз перекрестилась.
— Тут начинается главная схватка. Гений науки выступает супротив Невежества, — все тоже артисты. Гений науки побеждает, туча отплывает в сторону, — Татьяна двинула руками вправо. — Небо проясняется и из храма Эскулапа чрез дивную галерею является Минерва-императрица, в парчовом одеянии, — Татьяна расправила плечи и лебедем проплыла вокруг стола. — Во какая важная, — сжала правую ладонь в кулак, — А в руке у нее копье. Копьем она протыкает Химеру, — сделала выпад в сторону Глафиры, та аж шарахнулась. — Рушится замок Невежества, — перевернула табуретку. Глафира вжала голову в плечи. — Народ ликует, то бишь все пускаются в веселый пляс, — руки в боки и пошла вперевалочку. — На месте разрушенного дворца вознесся обелиск, на него, явившаяся из тумана, Слава вешает увитый лаврами медальон с изображением Екатерины II и надписью: «Героине, победившей опасность». А на пьедестале: «За спасение рода человеческого. 1768 года, 25 ноября». Публика встает и рукоплещет!
Татьяна, вошедши в азарт захлопала в ладоши, Глафира, вторя ей, тоже.
— За какое такое спасение обелиск? За то, что турецкую войну выиграла?
— Балда! Турецкая война тогда только началась. А императрицу прославляли за прививку от оспы!
— Какую такую прививку?
— Я ж тебе рассказывала! Запамятовала, что ль? Мне Андрейка все подробно изъяснял. На иглу, али острие какое, берется гной из оспенного нарыва и царапается место на теле здорового человека.
Девица сморщила носик:
— Фу! Так заболеет-то здоровый!
— Вот так большинство, порабощенное Невежеством, и мнит. А лекари просчитали, что болезнь пройдет стороной. Ну, если и занедужит кто, так совсем чуточку, как будто бы не взаправду.
— Отчего ж не взаправду?
Татьяна замялась:
— Не помню. Андрейка как-то мудрено про то говорил, вроде бы в гное не только болезнь содержится, но и та сила, что с ней борется, — вроде так.
— Ишь, ты!
— В Европах кто-то попробовал прививку и жив остался. А в Россее покудова убоялись. А тут епидемия…
— Епитимия? Батюшка кого наказал?
— Епидемия — это наказание не от батюшки, а от самого дьявола! Так по-ученому мор зовется, повальная смерть от болезни.
— А-а-а!
— Вот так-то! И императрица наша первая сделала себе прививку и наследника привила. У ней несколько фрейлин заболело, и она положилась на удачу, ибо страсть как оспы чуралась. Из Англии вызвали медика. Гной взяли у крестьянского мальчика.
— Мальчик-то сам жив остался?
— Жив. Катерина Алексеевна ему потом дворянский титул даровала и новую фамилию «Оспенный». И аще объявила, коли кто пожелает последовать ейному отважному примеру, так прививку произведут от ней самой. И в один месяц сто сорок человек явилось.
— Еще бы! Я б тоже не отказалась в собственную-то кровь немного царского гною подмешать…
— И Андрейка тогда от оспы привился и Прохора привил. А я, признаться, струхнула. И до сих пор боюсь, даже после того, как пять лет назад от непривитой оспы французский король помер, и все ломанулись в оспенные дома за спасением, — я все одно не осмелилась.
— Батюшки, как интересно! И ты, Татьяна, аще нос воротишь. «Не люблю спектаклей!» — передразнила Глафира. — Вот бы мне на ентот театр хошь бы одним глазком посмотреть!!! Не терзай душу, читай, куда барина Иван Перфирьич зовет?
Татьяна взяла развернутый конверт в руки:
— И-ме-ю честь при-гла-сить, — цедила она по слогам, — на сеанс б-елой и чер-ной ма-гии без ра-зо-бла-чения. Оный про-водит ги-ш-пан-с-кий (экое трудное слово!) пол-ковник, граф Ка-ли, — в висках застучало от счастливого предчувствия, — ос-тро.
Только месяц назад Глафира рассказывала ей о загадочном графе, владеющем тайной философского камня и творившем всяческие чудеса. А Прохор упомянул, что означенный маг и чародей прибыл в стольный Россейский град и жаждет добиться покровительства от самой императрицы.
 
— Неужто, Андрейка узрит самого Калиостро! Может, и меня возьмет, надо попросить хорошенько!
У Глафиры аж слезы выступили на глаза, от зависти.
В приглашении были и еще какие-то строки. Поднаторевшая в разборке самых разных извещений, Татьяна знала, что должны быть указаны место и время званого вечера. Сие покудова было не важно, и разбирать буквы далее она не стала. Придет Андрейка — прочтет.
Х Х Х Х Х
После бури 1777-го года, которая практически уничтожила Летний сад, а вместе с ним и многие старания садовника, Анклебер совсем сник. Быстро постарел, стал каким-то другим. Все реже из его уст вылетали былые меткие шутки. Белые с отблеском полуденного солнца кудряшки стали лунно-бледными, а по удлинившемуся из-за залысин лбу пролегли три продольные складки-морщины.
Он по-прежнему ездил на работу, но за новые эксперименты не брался, пригласил к себе учеников и пытался втолковать в их головы все то, чему когда-то научил его ботаник Буксбаум, чему потом научился сам… Рассказывал и про былые эксперименты. Да что толку. Ученики не верили, а показать он не мог…
— Раз в столетье такое бывает, чтоб у года на хвосте три одинаковые цифры выстраивались, — мистические даты, — втолковывала ему Татьяна. — В этот год всяческие катастрофы случаются. Жисть людей переворачивается, с ног на голову встает. Не мудрено, что и у тебя вся твоя предыдущая жисть поломалась. И береза твоя, то бишь, прости, дуру старую, из ума выжившую, рябина, тоже поломалась… А уж как холил ты ее, как лелеял, как любил. Я порой аж ревновала, дуреха, к дереву-то энтому.
Подобные причитания Татьяна устраивала частенько, как императрица представления — примерно раз в неделю. У Андрейки от сиих завываний на душе еще сквернее делалось. Приходилось и прикрикнуть на бабу, и кулаком по столу стукнуть. «Вообщем, вел себя грубо и странно» — докладывала Татьяна Глафире.
Вот и сегодня Анклебер, вернувшись домой, с точки зрения Татьяны, вел себя противоестественно. Он не только не обрадовался полученному приглашению, но даже обозлился, что ему, ученому мужу, предлагают поглазеть на этакое «мракобесие». Садовник сам слышал, как накануне государыня весьма неодобрительно отзывалась о Калиостро.
— Нигде ему не испытать большей неудачи, нежели в России, — сказала она. И Анклебер был с ней полностью согласен.
Была у садового мастера и личная причина относиться к гишпанцу с подозрением. Вместе с графом Калиостро в Санкт-Петербурге объявился еще один любитель оккультизма, приверженец герметической теории и тоже граф — Илья Осипович Шварин. По неведомой причине, сразу после воцарения Екатерины Алексеевны, он отдалился от императорского двора. Вроде бы незамедлительно отправился в первопрестольную, а потом и за границу и жил-поживал там все прошедшие годы.
У Андрея не было прямых доказательств, и все ж он не сомневался: убийство несчастного пруссака Арнольда во время несостоявшегося побега Татьяны — его рук дело. Кому была надобна смерть бывшего пленника? Только Шварину, неосмотрительно выболтавшему тайные сведения о Меркурианцах, и о своей к ним причастности. И ноги покойному Осипу, должно быть, с его же ведома перебили, чтоб Татьяну припугнуть, да привязать к калеке… Вот только зачем? Чтоб отвлечь внимание от гибели пруссака?
Нынче Татьяна была с Андреем столь льстива и угодлива, что устоять он не смог. Сделала жаркое из телятины с вишней, напекла любимых картофельных зраз, с грибами да капустой, перед сном попарила ему ноги в медном тазу и растерла ступни пихтовой настойкой, — Анклебер согласился отпустить ее на сеанс этой самой «черной и белой магии». Но сказал, что сам туда не пойдет и одну женщину не отпустит (да и не поймет она одна ничего, Калиостро-то, чай, не по-русски говорить будет). Потому в сопровождение дал Прохора, владевшего, в отличие от нее, лентяйки, и немецким, и французским!