Наваждение (СИ)

Из ванной доносился плеск воды: Ваня собирался на свою встречу. Всю дорогу до Санкт-Петербурга он взахлеб рассказывал девушке о том, какие перспективы замаячат перед его компанией после открытия филиала в Питере. Его глаза полыхали огнем, парень жестикулировал настолько возбужденно, что Ксении казалось, не ровен час, и со столика на пол отправится какая-нибудь бутылка или стакан. Всю ночь ворочался сбоку на бок, а утром подскочил ни свет ни заря без всякого будильника.
Несмотря на внешнее спокойствие, напряжение, с каждой минутой растущее в нем, ощущалось с другого конца этого чересчур шикарного люкса.
— Малыш, всё это займет часа 2-3, не больше! Ты не успеешь соскучиться! — внезапно раздалось за спиной.
Парень, наконец, вышел из душа, подкрался бесшумно сзади, и, обняв ее, укутанную в одеяло, покрыл поцелуями подставленную шею. Пытаясь насладиться моментом, Ксюша прикрыла глаза, плавно повела головой. «Слишком хорошо, чтобы быть правдой», — промелькнула в мозгу трусливая мысль.
Он из кожи вон лезет последние сутки. И это разрывает ей нутро. Невозможно. Невозможно. Невозможно!
Невозможно дышать спокойно, сохранять безмятежный вид, всем своим видом изображать довольство, когда смятение буквально съедает тебя изнутри. Почему в нем вдруг проснулось это острое желание ее баловать и так откровенно любить? Почему это происходит именно в тот момент, когда сама она находится в полном раздрае, когда чувствует абсолютную неуверенность в своем будущем? Когда вновь ощущает бегущую по венам тонкой струйкой энергию жизни, её пульс. А он словно видит её насквозь, словно пытается склонить чашу весов в свою пользу, словно интуитивно чувствует, что сейчас нужно делать. На одной чаше весов – её призрачные сомнения, а на другой – снова, опять – его железные аргументы…
Он всегда так делал, все эти три года. Работало безотказно.
— У меня самая сексуальная на свете жена, — бормочет Ваня ей в шею, и она чувствует улыбку на его губах. — Хотел бы я сейчас стянуть с тебя это одеяло… Но тогда опоздаю…
«Еще не жена…»
Сердце живое, оно ропщет, бьется так часто, словно хочет пробить грудную клетку и вырваться на свободу. Что за чертовщина происходит? Он сводит ее с ума!
— Мы не успеем вместе позавтракать? — голос такой хриплый и чужой, что Ксюша его не узнает. Внутренности будто кто-то на кулак наматывает, под ложечкой сосет, в животе неприятное, щекочущее, сдавливающее. Очень, очень хочется съесть слона… Есть, есть! Стать такой толстой, чтобы гребаное платье треснуло на ней, чтобы он сам передумал на ней жениться, такой «сексуальной»! Пожалуйста, пусть он сам ее бросит, у нее нет на этот шаг никаких сил… Он отнимает их все.
— Боюсь, что нет. Но зато пообедаем и поужинаем мы точно вместе, Ксю. И завтрашний день полностью наш!
Ноги слабеют.
«Пожалуйста, прекрати это!»
Словно считывая ее внутренний протест, Ваня разжимает объятия, напоследок целуя ее в висок, и, бросая в воздух что-то о том, что ему пора, возвращается в комнату, к столу, где с ночи оставлен подготовленный в московском офисе пакет документов. Ксюша следит за ним неотрывно, прислонившись к перилам, – за каждым суетливым движением, за немного нервозным выражением его лица, за мимикой, процессом выбора рубашки.
Вот она – её будущая жизнь.
Муж.
.
.
.
Дверь хлопает, и девушка остается одна. В наступившей тишине каждая мысль в ее голове звучит набатом, они перекрикивают друг друга, кидаются друг на друга, такие противоположные по своему содержанию, вопят.
Стенка на стенку.
Поверх этого гомона внутренних голосов в готовой треснуть голове вдруг звучит успокаивающий, бархатный, Юрин.
«Медитация – это улучшение физического и психического состояния, новая энергия, осознание своей жизни и новый взгляд на неё, на свои истинные цели. Цели… становятся яснее. Навязанные извне, искусственные, отпадают шелухой, Вы начинаете слышать саму себя… Направлена на ощущение здесь и сейчас, помогает отвлечься от мыслей о будущем и прошлом…»
Он будто её личный спасательный круг в этом разрушающем шторме, даже когда далеко.
 
Рука сама тянется к телефону: ей срочно нужна его консультация, нужно выговориться. Палец тапает по иконке «Вызовы». Нет. По иконке «Сообщения». Взгляд стремительно скользит по списку собеседников и не находит нужного имени. Всё верно, ведь она же сама накануне всю их переписку в мусорную корзину отправила… Не страшно: можно и новую создать…
«У человека выходной, он наверняка в огне…»
Ксюша обессиленно опускается на пол, пытаясь успокоить дыхание, обуздать закипающий разум. Есть по-прежнему хочется невыносимо, но война в ее голове невыносимее стократ. Закрывая глаза, она надеется на какое-то чудо, на то, что обещанная ясность придет к ней в момент, когда она их откроет.
«Вы начинаете слышать саму себя. Повторюсь, для этого нужна регулярная практика».
Перенасыщенный делами день, пронесшийся как одно мгновение. В квартире полный бардак: вещи везде – на полу, на поверхностях, на кровати, на диване, в кресле. Что-то отправляется в заполняющиеся коробки, что-то в чемоданы, что-то – в огромные сумки из «Икеи» – это врач готов отдать. Вот уже пять минут в его руках – величиной приблизительно с полторы мужские ладони коричневый плюшевый медведь, и взрослый, очерствевший сердцем мужчина не имеет понятия, что с ним делать, вертит игрушку и так и эдак, одно за одним проверяя все медвежьи боевые ранения, полученные 30 лет назад. Он помнит каждое. Вот здесь и здесь заботливой маминой рукой наложенные швы-ниточки, вот маленькая дырочка за левым ушком, которую никто не заметил, хвост смялся от долгого сидения на плюшевой попе.
Этот медведь – его ровесник. Маленький Юра спал с ним в обнимку в своей колыбели, затем зверь частенько пробовался на главные роли в его детских играх, был ранен там и здесь. А потом смиренно отправился на полку – следить своими черными глазами-пуговками за тем, как хозяин растет, пробует жизнь на вкус, добивается, проигрывает и побеждает, отчаивается и вновь обретает веру, падает на самое дно и встает. Закрывается от мира, ощетинивается и обрастает панцирем, но упрямо идет к своей цели.
Пыльный, слегка потрепанный, со свалявшейся плюшевой «шерстью». От мамы… Избавиться от медведя он тогда так и не смог: слишком теплые воспоминания с ним связаны, память о счастливом детстве и о ней. Медведь мягкий, родной, медведь согревает душу, поднимает в памяти кадры, на которых у него все еще есть семья.
Счастливое время. Самое счастливое в его жизни.
.
.
 Звонок в дверь выдергивает в этот мир, и медведь – иногда Юра обнаруживает в себе совершенно лишнюю сентиментальность – все-таки аккуратно усаживается рядом с коробкой, которая полетит в Штаты вслед за врачом. Что-то дорогое сердцу из прежней жизни отправится с ним в новую.
.
.
Серега пришел, нагруженный пакетами с едой, грохоча бутылками. Врач понятия не имел, чем он там затарился, но понимал, что сегодня не откажется от алкоголя. На душе было так погано, такие кошки скребли… Заспиртовать их, заблокировать доступ, выключить разум и остаться в полной темноте. Последний раз нечто подобное с ним творилось в период его затяжного прыжка в пропасть после смерти матери. Тогда погружение в вакуум происходило с помощью анксиолитиков и было настолько глубоким, что спасение до сих пор кажется врачу чудом.
Друг, оценив масштабы бедствия, отправился на кухню греметь посудой и «соображать на стол», оставив Юру перебирать вещи. В глазах Сереги плескалась неподдельная грусть: врачу даже показалось, что на кухню он смылся, дабы не расчувствоваться раньше времени. Спустя 20 минут парень вновь нарисовался в дверном проеме.
 
— Пошли уже, — проворчал он, разглядывая обхватившего голову руками врача, — Завтра продолжишь.
— Да. Пошли, — Юра поднялся с пола, разминая затекшие от долгого сидения ноги, — Все равно голова уже не соображает.