Волшебница Вихря (СИ)

— А тебе я — брат кровный и защитник единственный, — хмуро сказал он. — Не решай сгоряча! Останься! Кто знает, как у них сладиться? Ничего же толком и не было…
— Уже сладилось! — взбеленилась я. — У меня сердце почти перестало стучать, понимаешь? А останусь — вовсе замолчит. Не будет в груди вообще ничего, пустота мёрзлая поселится. Злая я, Элик, не радуюсь его счастью. Как представлю, что он с другой… за меч взяться охота! Тем более если это будет Люсьен…
— Откуда знаешь? Он сам сказал тебе о свадьбе?
— И так ясно! — со слезами выговорила я. — Она снилась ему, покаярядом была… Наверное, когда меня за руку держал, её представлял подле… — Я размахнулась и ударила кулаком по стене — едва переносимой болью отозвался в костяшках гнев. — Уйду. Жить теперь будет — и славно.
Брат подошёл — и принялся помогать мне складывать вещи.
— Знаешь ведь, что не смогу один. Ты — моя семья, Веда. Вместе уходим, решено.
— А как же Ромашка?
Он нахмурился, скулы обозначились резче.
— Ну… Не знаю, как.
— Вот именно! Поэтому знать буду я, за нас обоих, хотя ты и старший. Не вздумай от любви отказываться из-за моей боли! Бросишь девушку, где потом другую такую найдёшь? Она же солнышко весеннее! Верит тебе, принимает тебя всего, какой есть. — Я трудно выдохнула боль. — Нет, брат. Ты остаёшься.
— Значит, и ты останешься.
— Да пойми же ты!.. — начала было я, но потом устало махнула рукой: — Ладно. До утра подождём. Может, и правда остыну, найду решение получше.
Он облегченно кивнул.
— Тогда ложись-ка отдыхай, Веда. Третью ночь без сна, и магией игралась! Человека вернула из тьмы…
Я послушно улеглась, укрылась, а Элик куда-то пошёл. Наверняка Власа проведать и порадоваться с остальными.
Едва за ним закрылась дверь, как я встала, закинула на спину суму, обулась, и прошмыгнула в коридор. Хорошо, что Хран крепко спал в купальне — не остановит. Без меня Элику будет лучше — справным воином прекрасного вожака, великим мастером в новой, светлой семье.
Мне удалось выбраться из крепости дальней дверью, что выводила к тропе над откосом. То ли её забыли запереть, то ли просто не ждали, что кто-то выйдет из замка в такую погоду — не знаю.
В лесу было холодно. Я некоторое время стояла под дубом, прижавшись щекой в шершавой коре, и плакала, понимая, что счастье недостижимо. Это пусть другие за любимого радуются, а мне не хотелось. Особенно зная, какова эта Люсьен. Особенно когда она без особого тепла смотрела на Власа, хитрая. Наверняка ведь свои цели преследовала, когда заводила с ним долгие разговоры, и любовь в их число не входила. Но уж еслионполюбил… Не отпустит, так обласкает, что её холодное сердце растопит. Глядишь, и сладится у них со временем.
Я выругалась и полезла сквозь колючие кусты. Вот доберусь до реки, и пойду по берегу до самого океанского берега. Что я там хотела отыскать — неведомо. Да и вела себя, наверное, как дитя обиженное. Зато больно было по-взрослому — вынимай сердце и в воду, чтобы остыло.
В сумраке чёрной ночи я доковыляла до дома, где страдал проклятый зверь, и решила там немного побыть. Вряд ли брат и остальные станут меня здесь искать. А если найдут — какая разница? Не силой же назад потащат! Тем более что воинам Власа я не слишком-то нравилась, чтобы рыскать среди ночи по горам. Будут только рады избавиться от не в меру гордой и требовательной. И неважно, что я спасла Власа, и мужчина наверняка попросил бы меня остаться в крепости навсегда — в благодарность. Вот только как объяснить ему, что не смогу видеть с другой, даже любимой?
Я расплела косы, достала гребень. Возня с волосами обычно успокаивала, но на сей раз я только горше плакала, злобно цепляя узлы и отбрасывая назад разобранные пряди. К тому же ожоги давали о себе знать, и руки тряслись. Никогда ещё мне не было так больно и трудно оставаться собой.
Вот и не стало надежды. Всю её до дна вычерпала. А вдруг стоило бороться за счастье решительней? Пойти и прямо заявить Люсьен, что люблю Власа, и отдавать его такой, как она, не намерена! Глупо это. Кто, кроме Эльты и брата, меня слушать станет? Эрх? Даже несмотря на то, что часть своей души я пожертвовала ради спасения Власа, чувствовалось, что младший Вихрь не доверял мне до конца.
 
Я легла на лавку, осязая запах когда-то страдавшего здесь Власа. Вот бы вернуть его, пусть даже зверем. Обнять, погладить по впалой щеке, ласково коснуться густых волос, как ему нравилось… Пряди мои послушно стелились по жесткому дереву, опадали на пол водопадом. Пусть пачкаются, какая разница? Да и боль в руках была уже не такой сильной. Наверное, я просто к ней привыкла. Наверное, привыкнуть можно ко всему, дай только время.
И вдруг громыхнула дверь, словно её раскрыло резким порывом ветра. Я вскочила на ноги, неуклюже схватившись за кинжал, и сразу опустила лезвие: на пороге стоял Влас.
— Ты зачем поднялся?.. — только и могла сказать я.
— А ты почему ушла, мастерица? — приблизившись, спросил он.
— Потому что так будет для всех лучше, — ответила я тихо. Ладони горели, и Влас, подойдя почти вплотную, поймал меня за запястье. — Слаб ты ещё, шёл бы домой. Там тебя семья ждёт. Не нарадуются, небось.
— А тебе так безрадостно, что на ночь глядя сбежала в горы?
— Я счастлива, — сквозь слёзы выговорила я. — За тебя. За вас с Люсьен… Ты понимаешь, почему я остаться не могу?
— Наверное.
Он поднёс мои пальцы к губам, тихонько поцеловал, и принялся разматывать повязки.
— Ты что? — прошептала я.
— Как будто мало тебе прежних ран, — отозвался мужчина ворчливо. — Железо калёное держала, и так небрежно с ожогами обходишься.
Он вытащил из-за пазухи какую-то склянку, и, едва касаясь, принялся мазать мои ладони и пальцы. Склонился, подул на горящую кожу… И не стало боли, вся, какая была, растворилась. Я уже и лица его не видела из-за слёз.
— Ты когда томился здесь… мучился… — поперхнулась и продолжила едва слышно: — Я зверя только поначалу боялась, а потом полюбила его в тебе, приняла, как часть тебя. Ты был разный. Переменчив, словно ветер — то теплом дунешь, то холодом, а иногда так порывист, что у меня сердце сдувало… А потомонаприехала, и как будто мгла заглянула в Вихреградье, но не такая, как при буре, а вроде зелёного призрачного тумана, из которого приходит зло. Вот только откуда мне было знать, что этот мрак для тебя — желанный?
Я разрыдалась, уже не сдерживаясь, и мужчина обнял меня за пояс, притянул к груди. Снова утешал, как бывало. Он просто не мог иначе — доброе сердце не удержишь.
— Я помню тебя, целительница, — тихо сказал мужчина. — Помню твои прикосновения и свой гнев. Ты ослушалась меня, маленькая. В обрыв с балкона сиганула. Знаешь, как я наказываю тех, кто идёт против моих приказов?
— Какая разница? Я была нужна тебе здесь — и я пришла! — упрямо сказала я, глотая слёзы. — Ты был как будто на части разорван, и никак себя собрать не мог. То груб, то нежен, то терпелив, то порывист…
— Всему виной проклятие, — сказал он. — А теперь я чист под небом благодаря ведунье юной, замечательной.
Я замерла, не дыша, отказываясь верить в то, что слышу.
— Ты Люсьен во сне видел…
— Верно, вот только недобрый это был сон. Кошмар, от которого не спастись, потому что он — часть моей памяти. Знаешь, кто она есть на самом деле?
— Нет.
— Ведьмы той, что меня когда-то прокляла, дочка.
— Да как же?! — воскликнула я. — Зачем сюда пришла, снова гадости творить?!
— Нет. О ней — после. Сейчас куда важнее другое.
 
Я решилась и подняла лицо, глядя ему в глаза.
— Ты почему пришёл за мной? Из долга? По просьбе Элика? Чтобы поблагодарить? Говори спасибо своей семье.
Мужчина улыбнулся, да так, что у меня сердце вздрогнуло. Нежность была в его улыбке, горестная и скупая, а в глазах теплился особый огонь.
— Неужели думаешь, я бы отпустил тебя, Веда? Никогда. — Он прижал меня к себе так плотно, что дыхание перехватило. — Ты нужна мне, милая. Всегда была нужна. Теперь преград нет, и я не хочу больше сдерживаться. Ты будешь моей?