Волшебница Вихря (СИ)

— Таким, как я, забота не надобна, — чужим, низким голосом выговорил он. — Тем более от девчонки юной. Кто тебя подослал сюда? Она? Зря-я-я… — выдохнул он и шагнул ко мне.
Я попятилась. Как старалась не бояться, а такой Влас был мне незнаком. Да и не он это был, если приглядеться: глаза горели лютым звериным золотом, дыхание вырывалось из груди со скрипом, мускулы сжатых в кулаки рук вздулись…
— Ты, может, пить хочешь? — выговорила я. — Или приготовить поесть?
Он словно задумался, замер… но потом тяжело выдохнул и снова пошёл на меня.
— Берегись, женщина. Не посмотрю ведь, что ты беззащитна.
Я шагнула назад, прижимая к груди крынку с молоком.
— Вот. Тебе принесла. Ты хоть попробуй, оно свежее…
Мужчина подошёл почти вплотную, и теперь я совсем близко видела его горящие яростью глаза.
— Слов не понимаешь, глупая?
— Молоко, — прошептала я, протягивая ему пузатый сосуд. — Попей.
Он взял было дрожащими руками, даже отхлебнул… Закашлялся и вдруг швырнул посудину о стену — в стороны полетели белые капли да осколки глины! Шагнул, и я не успела вывернуться из кольца железных рук.
— Ох и зря ты со мной разговор затеяла, женщина…
Это был звериный поцелуй. Губы его накрыли мои внезапно, язык грубо проник в рот. Мне стало больно, и я упёрлась ладонями в его грудь, хотя и понимала — такого разве сдвинешь? И правда же — глупая! С кем беседовала, зверь он и есть зверь, и жажды у него звериные! А я — молоко…
Но дрожали внутри и отчаянные слёзы — может, хоть так ему легче станет? Насытится — и перестанет огнём терзаться! Я попробовала было погладить его по щеке, и была вжата в твёрдое дверное полотно с такой силой, что не могла дышать.
— Влас… — едва выговорила ему в алчные губы, и мужчина внезапно отшатнулся, словно кипятком политый.
— Упрямая, — пробормотал он устало. — Уходи уже скорее, пока меня отпустило. Потом… пожалеешь. Силой ведь возьму, да так, что кричать от боли станешь.
Я развернулась и бросилась прочь из дома, зная, что он говорит правду. Спряталась в зарослях, слушая звериное рычание, и плакала, понимая, что ничем не помогу, только хуже сделаю. А спустя долгое время, когда стало тихо, всё же отважилась снова ступить на порог страшного дома.
Влас лежал на полу лицом вниз, его била крупная дрожь. Рубашки на нём уже не было, спутанные волосы слиплись от пота. Я бросилась к мужчине, обхватила, пытаясь приподнять… Не смогла. Спохватилась и побежала за водой к ближайшему роднику. Хорошо ещё, нашлось ведёрко возле крыльца.
Я нарочно прихватила ткани — мало ли, для чего понадобиться? И теперь обмакнула её, прижала к его приоткрытым сухим губам. Влас вздрогнул, пальцы сжались. Глотнул раз, другой… Взглянул мне в лицо и будто не узнал. Я снова попыталась его поднять, и в этот раз мы справились вместе. Кое-как дотянули до ничем не застеленной лавки, и Влас тяжело на неё улёгся.
— Зачем… вернулась?
Всё-таки узнал. Вспомнит ли потом? Вряд ли. В таком состоянии собственного сердца не чувствуешь.
— Попей ещё.
Он послушно дотянулся губами до ведра, и хлебал долго, пока без сил не поник на лавку.
— Уходи.
Я погладила его по волосам, коснулась щеки, где пролегла свежая царапина.
— Я тихонечко посижу. Не потревожу тебя, не бойся. Сейчас ещё укрою…
Сняла плащ, накинула ему на плечи. Да, маловат, но ничего не поделаешь. В следующий раз одеяло захвачу! Я провела ладонью по его спине, укрытой мягкой шерстью, и мужчина медленно, тяжело вздохнул.
— Упрямая на удивление… — пробормотал он. — В кого такая пошла?
— В папу, — отозвалась я тихо. — Бросить всегда проще.
— Ты приказа моего ослушалась.
— Знаю. Потом отругаешь, как следует.
— Шла бы ты, мастерица, рубашки украшать, — дрогнули его губы. — Скоро снова зверь появится.
— Вот когда придёт — я сразу за дверь. Ты теперь не страшный вовсе.
Он устало смежил веки и через минуту уже спал. Я не хотела уходить, и долго ждала, проявит ли себя проклятие вновь. То просто сидела рядом с Власом, мягко гладила по голове, то принималась тихо бродить по избе, размышляя, мог ли он в действительности навредить мне.
 
Едва рассвело, я покинула дом. Я не знала, когда он очнётся и каким будет, но сама едва на ногах держалась, словно неведомые силы терзали не только Вихря, но и меня. Нужно было поскорее вернуться в крепость и сделать вид, что я просто решила потрудиться на морском берегу с утра пораньше. Начнут спрашивать — ложь вряд ли будет умелой…
Однако, несмотря на все опасности и риски, я точно знала, что приду в хижину в следующем месяце, чтобы разделить в Власом его страдание. Всякому — человеку ли, зверю — нужна порой обычная доброта и забота.
  
Глава 7
 
Как я и думала, Влас по возвращении ничего не вспомнил. По крайней мере, ругать он меня не стал. Наверное, просто забот в замке хватало: то гости из дальних деревень, то драконовы посланники — смешные маленькие существа, которые летали быстрее ветра, принося в лапках письма на особом наречии, то самые разные тренировки, и походы на кораблях к островам Белых Вишень…
На следующий же день после вылазки в горный дом я познакомилась с Ромашкой. Девушка жила в Горной деревне вместе с матерью и двумя младшими сёстрами. Мужчины в семье не было, и им всё приходилось делать самим — и по дому хлопотать, и добывать пищу, и за хозяйством следить. Ромашке было восемнадцать, и она трудилась с рассвета до позднего вечера. Она и на праздник не хотела идти, но мама настояла. Даже не для того, чтобы жениха найти, просто отвлечься от рутины, ведь на плечи старшей дочери легло слишком много забот.
Я узнала, что Влас помогал их семье и запасами, и вещами, и даже серебром, но без крепких мужских рук, заботы и поддержки жили они безрадостно. Маму Ромашки, красивую женщину тридцати пяти лет, никто не спешил повторно звать замуж. Дом у них был небольшой, да и за трёх дочерей не всякий отвечать захочет. Их же нужно не просто всем необходимым обеспечивать, но и баловать, а родная кровь всегда предпочтительнее. Так они и жили — не в нужде, но и не с радостной лёгкостью, как многие другие.
Элику Ромашка и её семья понравились сразу. Он не только начал за девушкой ухаживать, но ещё и помогал, чем придётся: починил крышу, устроил новый сарай, обновил в доме многие вещи — ножницы и ножи, лавки и столы, даже купил в крепости особенно мягких подушек. В общем, был настроен серьёзно, и я радовалась за брата. Уж он не отступит, не испугается ни тяжёлой работы, ни ответственности! Да и любовь у них родилась столь же внезапная, сколь ярая. Вот уж никогда бы не подумала, что Элик будет на кого-то смотреть с таким нежным обожанием! То есть, я просто не могла брата таким представить.
Единственное, что меня по-прежнему тяготило, это одиночество. Элик почти всё время пропадал в кузнице или в деревне, Эльта выслеживала Слава или рисовала, а мне оставалось только вышивать, бродить по берегу и думать о Власе и его боли. Вожак Вихрей ни от кого не ждал помощи, но я знала, что, если очень постараюсь — смогу помочь. Хотя бы тем, что стану разделять его страдания там, в хижине.
Меня пугало стремительно бегущее время, которое не щадило никого. Размышлять быстрее о том, как я могу победить проклятие, не получалось, и что-то существенное предпринять я не могла. Приближалась яркая осенняя пора, и вместе с ней начинались Очищающие дни, когда все от мала до велика трудились во благо Вихреградья. За целый месяц я разговаривала с Власом всего однажды, да и то по делу. Он словно чувствовал мои намерения и был холоден как никогда — ни лишнего жеста, ни прикосновения.
 
Я поняла ещё, как жёсток мужчина может быть в обычной жизни. И выяснилось это, когда один из воинов чем-то сильно провинился перед вожаком. Конечно, мне подробностей не сообщали, даже Элик ничего не рассказывал. Я видела только последовавшее наказание, и была в ужасе, что такое возможно в Вихреградье.