Тот самый сантехник 4 (СИ)
После чего потёр нос и снова взялся за стакан. Но уже неспешно и почти осознанно. Таким же прозвучал и его голос, разъясняя важный момент:
— Всё, мужики. Повестка пришла. Мобилизуют… завтра в военкомат.
— Зимний призыв? — удивился Кишинидзе.
— Какой тебе зимний? — буркнул Боря. — Он уже служил. Это… другая мобилизация. Та что, необходима, а не просто нужна.
Кишинидзе замер, поражённый глубиной мысли. Замер и Стасян, обдумывая ситуацию.
— Не, ну а чё? Пойду, — немного подумав, добавил крановщик. — Мотострелки за лентой нужны. Не в велосипедные же войска вступать. Я ж не конь педальный… Да, Борь?
И тут внутренний голос заявил Борису то, что доселе было скрыто от размышлений:
«А ты чего думаешь? Бывает? Так ты же следом пойдёшь! Раз уволили, брони больше нет. На раз-два найдут и подпишут».
И рука сама от той мысли стакан подхватила. Но тут улыбка наползла на лицо сантехника.
— Хуйня-война, главное — манёвры. Прорвёмся, мужики! — ответил Боря, понимая, что уже не отыграет назад со стаканом.
Ведь пьянка по настроению только что превратилась в проводы. А это уже — повод железобетонный. Как осознание того, что фашизм не пройдёт. Как чувство Родины. Как забугорный смех над теми, которых мы несмотря ни на что называем своими, сколько бы они нас не поливали говном.
Рука как-то сама поднялась. Рефлекторно. Мозг не думал. Само сердце попросило, глядя на растерянного крановщика.
Протянув стакан первым на середину стола, Боря встретился с вечерними поклонниками Диониса с чуть обожжённой щетиной.
Теперь уже все хором сказали «дзинь!» и резко превратились в собутыльников.
Если после первого же глотка Боря на рефлексах хотел изрыгнуть пламя и взреветь драконом, то предприимчивый Кишинидзе вовремя подхватил под локоть, распознав тот порыв.
Не время для слабости!
Попутно почти капитан и сам опустошил стакан до дна. Не отставал и Стасян, вроде бы только лизнув, а — нету.
Три оплавленных стаканчика почти хором водрузились на стол, как знамя человечества на Марс, что когда-нибудь тоже сообразит на троих и собрав сотни тонн полезного груза, полетит следом за роботами на первую обитаемую станцию, чтобы и там всё засрать своей цивилизацией.
На секунду чётко разглядев контуры космического корабля в трещинах на холодильнике, Боря понял, что не может дышать. Огонь по пищеводу сказал «давай ты сразу меня пересадишь», а шум в ушах добавил «ну теперь либо служить, либо жениться».
Но Кишинизде умереть не дал. Хлопнув по грудаку слегонца костяшками, он протянул в тут же приоткрытый сантехником рот недоеденный укроп и заявил:
— Ты занюхивай, занюхивай.
И вместе с запахом укропа, Боря задышал, как откачанный на берегу утопленник. А потом зажевал.
Пошло. Потом — поехало.
Вместо звёзд, однако, в глазах появилась идея. Боря сходил в комнату вполне себе на своих двоих. И вернулся с гитарой. Водрузив табуретку у окна, присел, настроил струны и выдал без подготовки:
Za или протиV — вопрос не стоит.
Через Ла-Манш дух нам велит.
По самый Нью-Йорк вернём и Аляску.
NATO-SATAN, ясно тебе?
Стасян посветлел лицом, повернулся к артисту и улыбнулся так, что сбежал бы любой враг из окопов хоть в экзокостюме. А Боря лишь взял проигрыш и продолжил:
Польша, очнись, покури пассатижи.
Франция, руки давай ещё выше.
Немцы зигуют, это понятно.
Бриты воюют по клавишам внятно.
Все обступили, это беда.
Только зимой им хватает ума.
В толк не возьмёт безумный блондин,
Что Родина — это не только бензин.
Карлы, Терезы, да вашу же мать.
С ебалом на вынос кто дал вам решать?
Рыжих себе хоть всех заберите,
Пятнистых котлетой от нас приманите.
Все либералы свистят старику
А может и дуют, то знать ни к чему.
Нам ебанина во век не сдалась.
Байден по-русски — бидон. Вот же мразь.
Кишинидзе посветлел лицом, повернулся следом. А Боря, глядя в окно, продолжил лабать:
Мы не Европа, не Азия мы.
Русские — север, нам всё до звезды.
ZОV он как глас, Бог и боги за нас.
А полководец ведёт в трудный час.
Есть и союзники, дай им всем Небо:
Мира Донбассу, сербам — победы,
Помним про Днестр, с нами Кавказ!
Предки взирают на нас в трудный час.
Ничто не забыто, никто не забыт:
Финские палки, балтийский акцент,
Отзывы с мовой мы все записали.
Позже расскажете, что предлагали.
Мир, ты безумен, мы новый несём.
Там, где фашистов в море снесёт.
Трупы волной ближе к статуе Смерти.
Нам с Альма-матер поближе к бессмертью.
Боря поднялся, подошёл к столу с гитарой и поставив ногу на табуретку, продолжил:
Орки, орда! Полки, пора!
А либералам на нары тогда.
Гнусно молчать, ещё хуже кричать,
Когда призывает Родина-Мать!
Нет, Макаревич, Россия — не ты.
Алла, Галчонок — вы нам до пизды.
Спите покрепче, жрите побольше…
Каждый предатель хочет попроще.
Стасян с Кишинизде переглянулись, впечатлённые порывом творчества, а Боря и не думал умолкать.
Нет, не нужны нам айфоны, поверь,
Когда отбирают из семьи детей,
Можешь под радугой долго ходить,
Только запомни — придётся ответить.
Ядерной радугой мир расцветёт,
Если вражина в толк не возьмёт:
Мир — это в целом, для всех, без изъян.
Но если нет русских… зачем он всем нам?
Струна порвалась. Боря отложил гитару, не успев израсходовать весь порыв. Но хватило и этого. Так Стасян аплодировал стоя, макушкой почёсываясь о лампочку, а финалом выступления оказалось то, что та взорвалась.
Но соседние пока горели. И глядя на них примерно секунду, подумать о жизни Кишинидзе не дал. Сменив стаканы, он улучшил момент и подлил с точностью робо-бармена.
Творчество надо поощрять.
— Одно, жалко, мужики, — заметил Стасян, доставая осколки стекла из волос и вновь присаживаясь. — Глори-Холи теперь своих потеряю… А так и не понял, кого больше любил… Борь… может ты найдёшь мою глори-хол?
«Чё блядь?», — спросил внутренний голос Глобального, а голова почему-то только кивнула.
Рот даже открылся и сам собой произнёс:
— Конечно, братан. Найду хоть все глори-холы по району. Ты только не переживай.
— Только смотри, ты обещал, — уточнил Стасян. — Ну там, в засаде вместо меня посидеть, если чё придётся. Или как там чё, да?
— Да.
— Я-то хз. Но как Хромов скажет. Так и будет. Да или чё?
— Замётано, — кивнул Боря, ощущая накатывающую лёгкость в голове. — Да я ради тебя все глори-холлы на районе обследую и без засад всяких.
— Вот это по-мужски! — добавил Арсен.
Испепелив края зажигалкой, и метко сдув пламя над адским варевом, Кишинидзе снова протянул стакан теперь уже певцу, а не «сопле зелёной, которая ходит тут и умничает», и добавил те самые знаменитые слова, встав по случаю:
— Ну, за внутреннее Азовское море!
Боря кивнул. Надо. Второй стакан даже лучше должен пойти.
«Чтобы и Чёрное море стало внутренним, раз не понимают по-хорошему», — добавил внутренний голос и добавил уверенно: «Нехер было будить медведя!»
Никто не сказал «дзинь» на этот раз, чёкнулись молча, и так внутри звенит. Но каждый выпил снова до дна.
Но если первый удар яда организм нейтрализовал ужином, то со вторым — не справился.
Боря понял, что что-то не так. Однако, организм оказался умней. Не желая умирать, пока не построен дом и не зачат сын. А также осознав свою полную непричастность к лесопосадкам, он после второго же тоста со своим участием вытащил белый флаг.