Книга, в которой слишком много меня (СИ)
И я бессмысленно пялюсь на мигающий курсор и прокрастинирую по условно-образовательным статьям то на одном, то на другом сайте. Собственные герои, любовно выпестованные, так старательно продуманные, не вызывают никакого сочувствия или интереса, и приходится вымучивать из себя каждое слово. В конце концов я решаю, что лучше меня будут журить за слишком маленькую проду, чем уволят за сон на рабочем месте, заливаю текст на таймер и, малодушно отложив душ на утро, падаю лицом в подушку.
Но уснуть, конечно же, не могу.
Вместо этого я судорожно вспоминаю, звонила ли маме и если звонила — то о чем рассказывала. Почему-то по телефону не получается говорить ни о чем важном, но каждый разговор все равно заканчивается спазмом в горле.
Мама умеет препарировать горе. Она говорит, что плачущий о потере человек на самом деле жалеет себя, а не ушедшего, — потому что теперь с жизнью придется справляться в одиночку, а это не та мысль, к которой так легко привыкнуть. Мама рассказывает про цветы на подоконниках в опустевшей квартире: с горшками и землей всегда упоенно возился папа, и теперь осиротевшие фикусы чахнут, несмотря на регулярный полив. Я почему-то вспоминаю про белую орхидею, которая по весне выпускала сразу пару длинных стрелок и цвела почти до самой осени, и обреченно выдыхаю через рот. Нос заложен: кажется, реву я уже с четверть часа, хотя почему мне так жалко именно эту орхидею, объяснить не смогу даже под угрозой расстрела. Мама наверняка бы сумела определить причину, и мне, возможно, стало бы легче. Или нет, кто ж его знает, в четвертом-то часу утра…
Расчлененное, разложенное по полочкам, горе уже не кажется таким уж непреодолимым, но все равно не дает спать по ночам — ни мне, ни, тем более, маме.
Пытаясь сбежать от собственных мыслей, я хватаюсь за телефон. Но время к утру, и обновлений в ленте почти нет. Пролистав уже не раз виденные картинки, я морщусь и открываю свою страничку на сетературном сайте. Там нет ни одного нового уведомления, зато через редактор можно прочитать кусочек вымученного сегодня текста — в новом оформлении он звучит по-другому, и я с глухой досадой замечаю две ошибки на запятые и один несогласованный причастный оборот на три несчастные тысячи знаков с пробелами.
- Татарам — пятьдесят процентов скидка, — уныло ворчу я и все-таки встаю, чтобы исправить недочеты — и в файле, и на сайте, раз уж сна ни в одном глазу.
Но потом упрямо возвращаюсь в остывшую постель и озадаченно пялюсь на подушку, потому что до меня внезапно доходит, что Денис Владимирович как раз никакого интереса к постели не проявлял.
Глава 4.1. Наташа vs. социализация
Утром я восхожу на престол. Отныне я королева неловких ситуаций, падайте ниц, целуйте песок.
Денис Владимирович будто специально караулит у лифта, и я с трудом подавляю раздражение: ну третий этаж же, отстаньте от меня со своей социализацией с утра пораньше, пройдитесь пешком! Потом все-таки вспоминаю, что ГИП нам и правда нужен, а вот конфликты в коллективе — не очень, и, вымучив из себя вежливое приветствие, поворачиваюсь к лестнице сама.
За спиной открываются двери лифта. Шагов не слышно, и я выдыхаю с облегчением.
Рановато.
- О, Наталья, как раз вовремя! — выпаливает дражайшее начальство, уткнувшееся в мой монитор, и только потом всматривается повнимательнее.
Лицо у него сочувственно вытягивается. Он не говорит больше ни слова, но я сглатываю и ловлю полный букет знакомых ощущений — будто в горле засела толстая игла, и никакие силы ее оттуда не вытащат. Звучу, разумеется, еще хуже, чем выгляжу, но у Андрея Анатольевича хватает такта загрузить меня какими-то чрезвычайно срочными и не слишком-то важными поручениями, чтобы мне было чем занять голову.
Разумеется, выполняю я их, эту самую голову ни разу не включив. Если меня спросить, чем именно я занята, велика вероятность обнаружить на месте моего лица синий экран с сообщением о критической ошибке.
Неудивительно, что с вопросами ко мне никто не подходит. Меня это всецело устраивает, и вечером я нарочно задерживаюсь за компьютером, хотя никаких дел уже не осталось, — дожидаюсь, когда этаж опустеет. Конечно же, безуспешно: полоска света видна под дверью у вечно бдящих и вечно перегруженных сметчиков и — в кабинете ГИПов.
Мимо них я крадусь на цыпочках и, конечно же, цепляюсь сумочкой за ручку запертой двери на противоположной стороне коридора. Чертова сумочка гремит на всю Дерибасовскую, и из кабинета напротив выскакивает Денис Владимирович. Он взъерошен, как драчливый воробей, и его серо-зеленый свитер сверкает перекошенным воротом, а респиратор болтается на одном ухе, придавая ему, как и завещала классика сетевых баянов, «вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство». Только все равно смущает.
И вдобавок немедленно находит способ смутить еще сильнее.
- А я вас загуглил, — сходу сознается вожделенный ГИП и добавляет самое страшное, что только создательница развлекательных романчиков про большое и светлое может услышать от знакомого мужчины: — И начал читать.
Предусмотрительные люди, которые не хотят неловких ситуаций с обсуждениями своих фантазий на тему отношений с противоположным полом (особенно с этим самым противоположным полом!), пользуются псевдонимами. Помимо очевидных плюсов анонимности и свободы слова, так куда проще создать запоминающийся бренд, а хороший писатель — это, как ни крути, именно бренд.
Но есть предусмотрительные люди, а есть я, и конкретно сейчас мне хочется провалиться сквозь три этажа в мать сыру землицу.
Я люблю отзывы. Обожаю зацепляться языками с читателями и обсуждать персонажей. Светлею лицом, когда кто-то находит время чиркнуть простое «спасибо» в комментариях. Писательство — сдвиг по фазе сродни психологическому эксгибиционизму, только вместо голого тела под плащом у писателя сетературы идеи, персонажи и слова. Нет ничего хуже, чем прийти на сайт, распахнуть чертов метафорический плащ и обнаружить, что никто и не смотрит.
Но реальность — не эти ваши интернеты, и выслушивать отзывы вживую, без защитного экрана в десятки, сотни километров от читателя, — совсем другой коленкор. Вживую — это все равно что схватить эксгибициониста за что-нибудь выступающее вместо того, чтобы просто посмотреть.
Мягко говоря, не всякий обрадуется.
Кажется, это тоже написано у меня не только на лице, но и поперек через весь респиратор, потому что Денис Владимирович неловко пожимает плечом и меняет тему:
- Давайте, я вас подвезу?
Я безнадежно выдыхаю и наконец снимаю ремешок сумочки с дверной ручки.
- Денис Владимирович, это был долгий…
- Я даже штопор захватил! — перебивает меня ГИП и предъявляет этот самый штопор.
Новехонький. На нем все еще болтается этикетка, и вид у него тоже лихой и многообещающий. Некоторое время мы смотрим на этикетку, пока она не останавливается, и я даже вроде бы нахожу какие-то уместные слова, но произнести ничего не успеваю.
- Простите, — тихо говорит Денис Владимирович и опускает руку. — Штопор — это было самонадеянно. Я понял.
Я с облегчением киваю. Самонадеянно. И вообще у меня еще прода на завтра не написана. На самом деле, я начала писать прямо на рабочем месте, когда ушли Андрей Анатольевич и обе бухгалтерши, но на этот раз не наскребла и на три тысячи знаков, а выкладывать что-то нужно — в писательском деле нет ничего важнее регулярности.
Ну, и еще это отлично помогает занять вечера. И голову.
От очередной мысли, так и не оформившейся в нормальные слова — только образы: темнота в прихожей, полупустая полка для обуви, пыльная тишина на кухне — горло снова сжимается, и каким чудом из него вообще вырываются звуки, непонятно. Но они вырываются.
- Подожди… те, — хрипло говорю я уже наполовину закрывшейся двери. Она с готовностью распахивается снова, и от этого говорить становится еще сложнее. — Предложение подвезти еще в силе?
Денис Владимирович молча кивает. И молчит всю дорогу, благословенны будьте, его родители и воспитатели, — даже напомнить адрес не просит, вытаскивая его из истории запросов в навигаторе.