Путь: мастер. Том I (СИ)

  
Класс: призыватель. Путь: мастер. Том I
   
Глава 1
 
— Исекай — говно.
Джон испытующе смотрел на друзей, попеременно косясь на соседние столики. Сказанное прозвучало чуть громче, чем он рассчитывал.
— Да? — выгнул бровь Кунди, постукивая пальцем, — а может, это ты говно?
— А может, ты? — подвинулся вперед Джон.
— Просто обосрать много ума не надо, — поставила чашку с кофе Юрен, — обоснуешь?
— Да ничего он не обоснует, — ухмыльнулся Кунди, — чтобы пояснить за базар, почему плох целый жанр, ему надо было не с нами общаться, а с первоклашками. Те, может быть, и прониклись бы силой его ораторства.
— Да легко! — Джон убедился, что соседние столики ничего не слышали, и сел посвободней. Погода радовала, и сидеть в открытом кафе было сплошным наслаждением. Лучи солнца, уже пересекшего высочайшую точку неба, приятно ласкали лицо, заливая мощеную плиткой дорогу мандариновым светом. По тесной улочке за ней бродил народ, проезжали велосипеды. На машине сюда не подъехать. Зеленая стена парка уберегала это местечко от городской суеты. Блаженство. Джону невольно вспомнились стихи Рембо. Июньские ночи… в семнадцать лет серьезность не к лицу… да, пускай ему уже не семнадцать, пускай чуть больше, но, черт возьми, как же все это было про него, как же он был уверен, что, гуляя вечерами по зеленым районам, чувствовал в точности то же самое, что и великий поэт. Да, ведь люди прошлого взрослели раньше, и девятнадцать Джона были, пожалуй, даже меньше, чем семнадцать Рембо. Да, близился вечер…
— Эй, ау! — Юрен щелкнула у него перед носом, — чего залип?
— Вы чувствуете? — улыбнулся Джон, — пахнет сиренью.
Девушка шумно вдохнула воздух, и губы ее расползлись в улыбку наслаждения.
— Да….
— О да, — вновь начал барабанить по столу Кунди, — пахнет сиренью. Обсиренью, ведь ты слился на исекае, Джонни.
— Ничего не слился. Просто все так очевидно, что я специально выдержал паузу, надеялся, что за это время ты сам все поймешь. Ну, видимо, не судьба. Итак, исекай — это легализированный рояль. Причем размером с дом.
Друзья нахмурились, и Джон устало, насколько это позволяли ласковое солнце, сирень и проплывающие люди на улице, пояснил:
— Вы хоть раз видели, чтобы герой, попавший в другой мир, был слабым? Чтобы из-за переноса он становился слабее, чем был? Никогда! Может, что-то такое и есть, я, извините, в дерьме не сильно ковырялся, но что-то мне подсказывает, что в подавляющем большинстве случаев все именно так, как я описал. По сути, исекай — это расписка автора в том, что он недееспособен, творческий импотент. Мы берем героя. Обычно, нашего современника, ну, чтобы ему было легче сопереживать. На самом деле, для сопереживания и так много не надо, достаточно трагической истории в прошлом и характер не совсем мудацкий. Хотя и с мудацким порой прокатывает. Но нет, они делают героя точь-в-точь как целевой зритель. И что делать дальше? Придумывать какой-то конфликт, цель, препятствия — нафиг надо! — придумывать способы преодоления этих конфликтов героем, правдоподобные и тяжелые — пф-ф, не смешите! — берем ГГ, кидаем его в мир, где навоз лопатами раскидывают, деликатесом считают белый хлеб, а спать ложатся, когда солнце село, потому что электричество еще не изобрели, а свечной воск — шутка не дешевая, и все! А, еще желательно поместить героя в тело ребенка, чтобы ему фору дать, чтобы все к нему как к мелкому относились, а он на самом деле внутри взрослый мужик. Ну и, естественно, одаренный. Реально одаренный, а не просто талантливый. Вот и весь ваш исекай. Герою все преподносится на блюдечке, а все препятствия на его пути возникают либо банально из-за его тупости, либо из-за тупости его друзей. И решается это на раз-два. Ну что, доволен?
— Твоя основная претензия к тому, что герой сразу сильнее прочих, — морщил нос Кунди, — но есть книги, и даже аниме, где все прямо наоборот.
— Я понимаю, я это ведь оговорил. Все равно сама идея переноса в другой мир выглядит… ну, по-детски, я не знаю. Как в Рике и Морти каком-нибудь. Только там это всего лишь фон, а в исекаях — основная мысль.
 
— Ну, не скажи, — скрестила руки Юрен, сделав и без того неплохую грудь еще чуточку больше, — зачастую как раз разница в нашем и средневековом фэнтезийном мировоззрении и является лейтмотивом. И очень интересно наблюдать, как наш современник воспринимает, например, тот факт, что смертная казнь является обыденной вещью, что люди, убив кого-то, не испытывают совершенно никаких угрызений совести. Для современного человека подобное немыслимо. И потом, даже без этого — есть целая страта людей, которым нравится средневековье. Однако в то же время они не готовы смотреть историю про типичных средневековых чуваков. Такой запрос можно удовлетворить, лишь поместив нашего современника в условия тех времен. Просто есть такой запрос на творчество, и исекайщики его удовлетворяют.
— Воу-воу, — поднял руки Кунди, — лейтмотив, страта… не все тут в университет поступили, знаешь ли.
— Но ты ведь все равно понял, — закатила глаза девушка.
— Да, но все равно не надо использовать такие умные слова в присутствии таких тупых людей, как мы с Джоном.
Вся троица невольно улыбнулась.
Когда они разошлись после прогулки, в ходе которой они за горячим спором не заметили, как несколько раз обошли парк, солнце уже подкрадывалось к горизонту. Джон всегда чувствовал себя одиноко, расставаясь с друзьями. Кунди с Юрен были соседями, им всегда было по пути, а вот он жил на другом конце города. Что у Кунди, что у Юрен были вторые половинки, и даже когда все они трое, друзья детства, расставались, у этих двух было с кем общаться. У него же никого не было. Он придет домой, закроется в комнате и будет играть, смотреть или читать, ибо летом ничего другого делать не хочется. Родители на целых три недели смотались покорять пляжи Средиземного моря, и он чувствовал себя ужасно одиноким. Перед очередной встречей с Кунди и Юрен он неизменно радовался, и все же уже который раз ловил себя на мысли, что он все чаще начинал задумываться о том, что будет после. Об этом его пути, об этом паломничестве в одиночестве через город к святыне дома, где он забудется в объятии игр и фильмов. Все чаще он размышлял, можно ли было жить по-другому. С одной стороны, было очевидно, что можно, с другой — а зачем? Менять что-то из-за получаса тоски по пути от друзей до дома? Смешно…
И все же, проходя пешеходный и наблюдая, как останавливаются машины, он думал, насколько будет больно, если эта мазда вмажется в него на полном ходу. Больней ли, чем он когда-либо чувствовал? Да, он попадал в переделки — а какой настоящий поклонник Рембо́не попадал в них, — получал очень больно, и все же — так же, как получил бы от мазды, или нет? Или же это будет едва ощутимо, и гораздо больнее будет лететь по асфальту, сдирая кожу, и валяться распластанным на перекрестке, пока до мозга наконец не дойдет, что нога оторвана, а таз превращен в труху? Тогда боль придет?
Все чаще, проходя мост или забираясь с друзьями на крышу, он смотрел на город и всерьез гадал, что же почувствует, если сорвется вниз? Что ощущает человек, когда твердь земли выбивает из него внутренности с такой силой, что они разлетаются на несколько метров, как брызги шампанского.
Он читал, что это нормально. Что мозг таким образом просчитывает варианты возможной гибели, чтобы ее избежать. Вот только он так нигде и не нашел, чтобы считалось нормальным думать о подобном и после, сидя на диване или купаясь в ванной.
Путь до дома с годами становился короче. То ли шаг у него увеличивался, то ли мозг игнорировал знакомые локации. Сигнал светофора, и толпа с четырех сторон, словно лавина, набрасывается на перекресток. В этом потоке отдельных людей не видно: только элементы одежды, только частички гаджетов, только обрывки слов.
Почему-то в этот раз было иначе. Как-то… громко? Джон повернул голову и увидел, что люди разбегаются. Высокий женский крик пронзил опостылевший шум толпы. Наконец он услышал гудки, а затем и увидел белый фургон. На капоте красивым синим шрифтом написано имя компании.