К чему снится Император? (СИ)

Можно было понять переживания всех, — «прогрессивные недовольные силы», раздражённых консерваторов, и даже желавших много большего, крестьян. Несмотря на то что волю государя принимали, — его преобразования теперь стали осуждать…Такова судьба всех крупных реформаторов. «Лес рубишь — щепки летят», — эта народная пословица как нельзя лучше показывает общественную ситуацию, которая сложилась в России со всеми этими переменами.
Выполнив все неотложные дела, весной Александр вместе с супругой отправился в обширное поместье, находившиеся в Крыму — Ливадию. Марии следовало поправить своё здоровье, а климат в Крыму в это время года был особенно хорош. Дорога из Петербурга была дальней, и государь не был бы самим собой, не пытаясь попутно решать другие вопросы. Императорская чета поначалу заехала в Москву. Встречая государя в Успенском соборе Кремля, патриарх Филарет высказался о последних событиях в стране.
— Приветствуем тебя Александр, в седьмое лето твоего царствования. У древнего народа Божиего седьмое лето было летом законного отпущения из рабства. У нас не было рабства в полном значении этого слова: была, однако крепкая наследственная зависимость части народа от частных владельцев. С наступлением твоего седьмого лета ты изрёк отпущение.
— Я тоже рад снова вас видеть, Ваше Святейшество. Вы верно заметили, что на седьмой год моего руководства государством произошли значительные изменения. Насчёт отмены крепостной зависимости, — я помню ваше мнение. Могу на это лишь сказать, что понимаю всю ответственность, которую я на себя взял, проведя в жизнь данную реформу.
— Ваше Величество, не осуждаем мы тебя за это. Более того, скажем, что обыкновенно сильные мира сего любят искать удовольствия и славы в том, чтобы покорить и наложить иго. Твоё же желание и утешение — облегчить положение твоему народу и возвысить меру свободы, ограниченную законом. Сочувствовали тебе и дворяне в твоих действиях, и добровольно принесли в жертву значительную часть своих прав. И вот результат, — более двадцати миллионов душ обязаны тебе благодарностью за новые права, за новую долю свободы.
Филарет меня своими высказываниями стал сильно напрягать. Сволочь такая, — гнёт своё не переставая. Вроде хвалит, а фактически укоряет. Яростный консерватор какой-то… Ему бы на два столетия раньше жить, — цены бы не было.
— Согласен, Ваше Святейшество. Вы верно заметили, что всё, что я делаю, направлено на улучшение жизни миллионов людей. Был бы также счастлив, если бы и церковь поддерживала власть в её начинаниях. Помимо этой реформы, предстоят ещё не менее значимые преобразования.
— Государь, церковь молит Бога, чтобы твой добрый дар был разумно употреблён, а кроме того ревность к общему благу, справедливость и доброжелательство готовы были всюду для разрешения затруднений. Можем тем не менее пожелать, чтобы получившие новые права крестьяне сделались более прилежными и производительными для улучшения частного и общего благоденствия.
Даже в этих словах, патриарх закинул пару вёдер дёгтя в бочку мёда, намекая якобы, на то что опасается теперь плохой работы бывших крепостных, оставленных без попечительства помещиков. И, главное, ведь что, — не встречаться с Филаретом нельзя, — хуже будет. Сам же свободу дал церкви, — в любой момент может начать государство критиковать. Приходится терпеть, кивать и делать вид, что прислушиваешься к мудрости святых консерваторов — отцов.
Данная ситуация повторилась и при следующей большой остановке в Туле. Обращаясь к собранным предводителям дворянства, я высказался как можно более компромиссно.
— Господа, я изъявляю благодарность дворянству за то добровольное пожертвование, на которое оно пошло и в результате которого помогло правительству с Божьей помощью совершить великое дело.
Дворяне морщились, не выказывали никакой радости от моих слов, но хотя бы прямо не выступали против. Мне же тоже было неприятно это вынужденное лицемерие, — я ненавижу его всем сердцем. Вот, казалось бы, нет уже Николая, — а тут опять! Только теперь словно чуть ли не через одного каждый считает, что я делаю что-то неправильно. И приходится выказывать всем своё участие, — говорить о мудрости каждого сословия. Как же это бесит! Почему всё так⁈ Самодержавие — это неправильное совершенно!!! Мне приходится осуществлять реформы для неблагодарных. Я пошёл на огромные жертвы для страны. Отказался от части себя, своей жизни, положил на алтарь государства фактически душу, а в ответ глухое недовольство. И ладно бы только оно, — подозреваю, мне стоит беспокоиться за безопасность собственной семьи.
 
В Крыму мне тоже не дали возможности отойти от тяжёлых размышлений. Постоянным потоком с курьерами шли записки, отчёты, справки, выписки и прочее. На каждом мелочном документе требовалось моя подпись. Всё это бесило! Настроение упало практически ниже плинтуса. Я швырнул бумаги прочь и пошёл к семье…
Интерлюдия
Небо в Крыму было ясное, а море спокойным. Мария с дочкой Машей были веселы и счастливы. Дочка не знала свою единственную сестру, Александру, которая умерла до её рождения. Сама Маша была очень любима родителями. Её гувернантка, Анна Тютчева говорила тогда своим подругам, что «вся семья обожает этого ребёнка» и что родители «осыпают её поцелуями. Императрица Мария испытывала 'безграничное обожание» к единственной оставшейся в живых дочери. Александру же нравилось проводить с ней время, и он считал её своим любимым ребёнком. Государь даже как-то сказал Тютчевой, что «почти каждый вечер я прихожу кормить супом этого маленького херувима. Это единственная приятная минута за весь мой день, единственное время, когда я забываю о тяготящих меня неприятностях. У Маши были близкие отношения с её братьями. Она терпеть не могла, когда кто-то делал выговор кому-то из них. Это приводило её в настоящее отчаяние. Хотя она часто болела, но окружённая только братьями, Маша росла сорванцом, с независимым характером и сильной волей. Тютчева, правда, справедливо отмечала, что 'дочь императора абсолютно искренняя и никогда не менялась в присутствии незнакомых людей».
Императрица чувствовала себя на новом месте просто замечательно. Каждый день было купание, прогулка, обед, чтение и музыка. За окном дома благоухали цветы и деревья, звенели неутомимые цикады. Вместе с Сашей и Машей она посетила Ялту, побывала на татарской свадьбе, осмотрела древнюю греческую церковь в Аутке. Супруг позволил ей строительство нового дворца в Ливадии, попросив только чтобы там был предусмотрен погреб для знаменитых крымских вин. Саша очень любил мускат и рислинг, не признавая французские и немецкие сорта. Вместе с архитектором Монигетти она решила, что дворец не будет чрезмерно пышным, так как Ливадия должна стать местом семейного отдыха. Главное чего хотела императрица, — это чтобы дворцовый ансамбль органично вписался в красивую южную природу. В последнее время несмотря на все заботы, которые её окружали, она стала замечать ухудшившееся настроение мужа.
— Саша, тебе надо развеяться. Ты совсем что-то смурной стал.
— Душа моя, неприятностей в последнее время навалилось…Сама понимаешь. Работаешь на износ, отдаёшь всего себя, а в ответ видишь только недовольство и раздражение. Иногда даже думаешь, может на самом деле народ пока и недостоин таких жертв.
— Милый, я знаю, ты делаешь для людей всё, что только можешь. Не всегда они понимают, что твои начинания для их блага. Прости их. Люди поймут со временем, как много ты для них сделал.
— Спасибо дорогая, за поддержку. Если бы не семья, то, возможно, бы я и не смог совсем справиться. Главное, что вы рядом со мной, — это настоящее счастье.
А документы из Петербурга все пребывали…Там явно назревало что-то нехорошее. Особенно беспокоили студенты…Молодые люди более не желали жить по жёсткому николаевском уставу. Прежний государь навёл в вузах чуть не полувоенные порядки. Все студенты были обязаны носить мундиры, ограничивалось получение образования для представителей непривилегированного сословия, были уволены многие лучшие профессора, которые власть находила «неблагонадёжными», насаждалось богословие, устанавливался жёсткий мелочный административный контроль. Молодёжь всё чаще насмехалась над установленными порядками, а теперь перешла к их ругани и саботажу. Появились внезапно требования отменить форму, понизить плату за обучение, вернуть в вузы уволенных «прогрессивных профессоров», прекратить действия стеснительных университетских правил.