У бирешей
«“Когда закрома полны, — говорится в Книгах, — тогда-то, увы, и торжествует голод!” Не покаяние за преступный дележ земли было конечной целью первого большого потлача — нет, целью его было увековечить подобный дележ — вечно брать добычу и делить добычу. И подобно тому, как праотцы наши совершили сие нечестие, всякое новое поколение с тех пор повторяет их святотатство со все большим упрямством и ожесточенностью. Однако насмешка судьбы — и в то же время часть нашей кары — заключается в следующем: чем больше всего пытаемся мы захватить себе в собственность, тем меньше нам это удается. Сегодня у нас почти ничего не осталось».
«Теперь ты, наверное, уже понимаешь, — говорил Литфас, моргая от усталости, — что скрывается за легендой об именах и почему я уже в тот первый вечер обязательно хотел побеседовать с тобой — прежде, чем еврей запутал тебе голову своими историями. Имена наших праотцов-основателей (и, в принципе, то же самое касается наших сегодняшних имен) указывали на присвоенные ими земли, на взятую вместе с землею добычу. Однако с течением времени наши отношения собственности делались все более сложными; все менее непосредственной выглядела связь с доходом, который давала собственность. А потому все сложнее становился и процесс наречения, целью которого было обозначить утраченную и вновь приобретенную собственность. Более того, вследствие голода и эпидемий, и особенно в эпоху наших гражданских войн, споров между минимами и мальхимами, гистрионами и монотонами, существенно сократилось наше население, а следовательно резко ухудшилась обстановка для проведения больших разменов: ведь перворожденных или вторых по старшинству сыновей часто уже не было на свете, и оттого приходилось привлекать к делу родственников второй или третьей степени, а передача наследства происходила при таких обстоятельствах, какие делали катастрофу неминуемой. Наследник, или распорядитель, превратился в заместителя, и то, что некогда было в какой-то мере справедливым (ведь у сына забирали то, что незаконно присвоил его отец), в конце концов утратило остатки смысла», — однорукий немного помолчал, хмуря лоб.
«Все до того перепуталось, — продолжал он, — что наконец уже не видели другого выхода, как приискивать имя каждому новому вступающему в должность распорядителю или заместителю в соответствии с тем имуществом, которое было в ходе визитов к нему на дом награблено и переделено. Тебя теперь зовут “Мал-помалу” — “на полпути”, — подытожил однорукий, — и все выглядит простым и ясным. Только верно ли, что ты и в самом деле таков? В самом деле принадлежишь к племени Яра — мужа, который шел, как у нас говорят? А я по праву был некогда наречен “Семь-озер-а-воды-нет” и причислен к потомкам Халя, рыбы 29?» — он прикоснулся ко лбу тыльной стороной ладони, как делают при высокой температуре.
«Эг, Халь, Яр, Сель, — снова перечислил он. — Если бы мы и в самом деле ведали о своем происхождении — что было бы тогда легче, чем подняться на ту первую ступень, о которой я говорил? Что было бы проще, чем записать историю нашей общины, а тем самым и историю отношений собственности, отношений всеобщей кражи! — поправился он. — Что можно было бы сделать быстрее, чем вернуться к месту деяния — к священному источнику и к тем четырем мужам, которые нарушили первую нашу заповедь, в то время как Ахура смежил глаза? Но ведь о том месте сообщается лишь то, что его нет. Каких бы усилий мы ни прилагали, нам не найти обратного пути туда!» — однорукий завершил свою речь и быстрым движением тела соскочил с прилавка, на котором он полусидел все это время. «Тот, кто устраивает потлач, — сказал он, подходя ко мне, — не устраняет вину, а продлевает ее. Единственное, что мы бы, пожалуй, могли сделать, это вот что: сложить с себя наши имена, отказаться от наследования имущества — как говорится, стать серым и слиться с серыми камнями».
Он умолк и посмотрел на меня. «Пойдем перекусим чего-нибудь, — сказал он, сопя. — Я проголодался».
Я поднялся, усталый, однако, непонятно почему, поднялся легко, как будто подброшенный чем-то в воздух. На мгновение меня охватило нелепое желание поблагодарить его, как благодарят докладчиков, за его объяснения, и я, словно действительно собираясь пожать ему руку, сделал шаг навстречу ему. Но он и внимания не обратил, а только нагнулся, чтобы отодвинуть дверцу под прилавком, и какое-то время рылся на полках за нею.
«Нет, не здесь», — сказал он, качая головой, разыскивая, вероятно, брюки и ботинки, чтобы можно было выйти на улицу. Он отодвинул дверцу другого отделения, но и за нею ничего искомого не оказалось. Там стоял ящик с инструментами — сапожным молотком на длинной рукоятке, клещами и прочими приспособлениями, а также, сваленные кучей, лежали связанные шнурками пары сапог, покрытые густым слоем пыли; было похоже, что они происходили еще из того времени, когда у него было две руки. При взгляде на этот ящик мне опять вспомнилось то, что он только что рассказывал о женщинах, которые — по собственному усмотрению — выгоняли из дому мужей. Однорукий как будто тоже вдруг что-то вспомнил, тяжело опустился на стул, который я только что освободил, — и, прижав ко лбу левую ладонь, задумчиво покачал головой.
Наконец он встал, откинул доску, прикрывавшую узкий проход сбоку, и вынырнул из-за прилавка. Двумя уверенными шагами он достиг кресла для клиентов и вытащил из-под него разыскиваемые вещи. Однако затем — с таким видом, будто цель уже была достигнута, — повалился на мягкое сиденье и уставился на меня как на незнакомца — очевидно, в мыслях он пребывал где-то совсем в другом месте.
«Иди один, — сказал он наконец, как бы спохватившись и вспомнив о своем предложении. — Иди один».
Я направился к двери и уже хотел отворить ее, но он еще раз окликнул меня. «Выдвинь ящик!» — крикнул он, и я понял, что должен был взять оттуда подарок для Анны. Я сделал, как он хотел. Там лежал иллюстрированный каталог, судя по всему, годовой проспект издательства. Я разобрал надпись, широкой диагональной полосой пересекавшую обложку. Она гласила: «Библиотека изящных искусств и учтивой беседы».
Мне вспомнился Рак и то обещание, какое он мне дал перед тем, как ушел. По всей видимости, эта библиотека представляла собой регулярно пополнявшуюся серию сборников, на которую Рак был подписан.
Мой взгляд опять упал на обложку. Некоторые заголовки были снабжены зазывными ссылками на страницы внутри каталога. «Приключение под названием Южная Америка» — прочитал я. Рядом значилось: «Тайна летающего острова». Следующий заголовок гласил: «Всё о йеху», четвертый: «Новейшее введение в астрономию». Все это были вещи, о которых с упоением рассказывал мне крестный, так что некоторое время я стоял в замешательстве, не зная, что и подумать. «Теперь я ваш крестный, — восклицал Рак. — Я вам ее завещаю!» Вероятно, он имел в виду вот это?
Я обернулся, чтобы спросить однорукого, как и от кого попал к нему каталог, но тот уже крепко спал и, словно в ответ на вопрос, который я собирался ему задать, глубоко вздохнул и откинул голову набок.
ПРИМЕЧАНИЯ
C. 9. Действие романа происходит в австрийской федеральной земле Бургенланд, расположенной вдоль границы с Венгрией. До распада Австро-Венгрии в 1918 г. земли по ту сторону границы также входили в состав империи.
С. 38. Ср. сведения о сектах «гистрионов» и «монотонов» в рассказе X. Л. Борхеса «Богословы» (сборник «Алеф»), на который в данном случае опирается К. Хоффер.
С. 42. Гибралтар по-арабски назывался, собственно, «Джебель-ат-Тарик» (гора Тарика). Автор опирается на свидетельство в романе Я. Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе», где мусульманка рассказывает повествователю о полководце Юсуфе бен Тахере, «который вступил в Испанию во главе арабов и дал свое имя горе Джебаль-Тахер, или, как вы произносите, Гибралтар» (пер. А. Голембы).