У бирешей
С минуту мы просто стояли и молча смотрели друг на друга, тем временем как их родственники и не думали прятать свои эмоции, бессмысленно размахивая руками и разевая рты; потом старший крестный отвесил поклон на прощание, за ним со мною простились и все прочие. Они длинной цепочкой проследовали к вокзальному выходу, прикрытому козырьком из толстого молочного стекла, и растворились в тени.
Я взялся за тачку, на верх которой тетя сложила свой тонкий, прозрачный плащ-дождевик, ненужный в дневную жару, и обе рукояти удобно легли в мои руки, и мы без труда стали продвигаться между столов и стульев, которыми был уставлен зал ожидания, превращенный в большую распивочную. В зале было много тетушкиных знакомых, они едва приметно кивали нам с разных сторон, а в импровизированном кабинете, отделенном от зала вешалкой, я узнал пару лиц, знакомых мне еще с тех пор, когда я приезжал сюда мальчишкой: там сидел молодой, здоровенный, как медведь, парень со щетинистыми усами и в шерстяной жилетке песочного цвета; высоко закатав рукава и опираясь локтями о стол, он правой рукой поминутно проводил по лицу, будто прогонял какое-то воспоминание; тем временем его компаньон (его я тоже помнил: он все время прикрывал веки и вращал глазными яблоками — так, словно хотел избавиться от некоего кошмарного видения) рассказывал первому историю, которая раз от разу тонула в хохоте третьего, незнакомого мне толстяка, одетого в черное и похожего на церковного служку. Я хотел было остановиться, чтобы посмотреть на них, а может быть, поймать взгляд одного из знакомых и кивнуть в ответ, но тетушка с силой дернула меня за рукав и потащила прочь, проговорив сердитым приглушенным голосом: «Не смотри туда!»
Она прокладывала путь между стульев собравшихся в трактире посетителей, которые едва замечали наше присутствие и соизволяли качнуть свои стулья вперед или, по необходимости, придвинуться чуть ближе к столу, только если тетушка — почти с нежностью — клала руку им на плечо.
Мы вышли на улицу. Маятниковая дверь захлопнулась за нами. Светлая широкая дорога, начинавшаяся от вокзала, была испещрена глубокими выбоинами, в которых после недавнего ливня стояла коричневая, маслянистая жижа, издававшая резкий запах. Тетушка шла справа от меня, все время впереди на шаг или два, и иногда, чтобы что-то сказать, оборачивалась.
«Твой дядя был личность необычайная, а значит, тебе будет совсем непросто занять его место, заменить его. Но от тебя этого ожидают. Не я, конечно, — мне ты его никогда не заменишь! — но все остальные. Ожидают, на самом деле, не столь уж многого: нужна малая толика чуткости, здравого смысла и чувство локтя. “Будь с другими заодно, и все будет хорошо”, — говорят у нас. Жизнь должна идти как идет, любые перемены ненавистны, всякая перемена лишь усугубляет то, что было. Нам не нужны перемены, на них просто жаль тратить время: ведь и без того едва хватает целой жизни, чтобы понять самую малость. Тебе это может показаться странным — ты ведь городской! Здесь городских ни во что не ставят. Их легко провести. И ты не лучше других. Ты разве не воображал сначала, что я заплачу? А я разве плачу?» — спросила тетушка и повернула ко мне смеющееся лицо с задорно поблескивающими темными глазами, которое вместе с тем выглядело каким-то порченым. Вновь успокоившись, она продолжала свою речь с ритмичной размеренностью, задаваемой тактом ее быстрых, уверенных шагов.
«Видишь ли, ты еще ребенок. Тебя легко обмануть. Нет-нет, не возражай. Я тебя насквозь вижу. Возьмем, например, второго крестного. Ты заметил, что у него левое веко свисает над глазом?
Только это так, ерунда, глаз-то косой, ничего не видит. Но я уверена: ты ни на что другое внимания не обращал, пока вы с ним разговаривали. И все точно так делают — он на это и рассчитывает. Смотри, куда ступаешь!»
Дорога шла немного под уклон, и я сосредоточил все внимание на тачке, чтобы не угодить маленьким деревянным колесом в выбоины, а сам левой ногой едва не провалился в яму глубиной по колено.
«Он рассчитывает на то, что собеседник уставится на его левый глаз, а сам смотрит правым. Мы его давно знаем и всегда подходим слева, если хотим с ним поговорить. Тогда у нас получается небольшое преимущество. Он как дикая кошка!»
Следующий кусок пути мы прошли молча. Вдруг тетушка вытащила из тачки зонт и попробовала его на гибкость. «Надо его хорошенько спрятать!» — сказала она, кладя зонт назад, но тут же вынула снова. Я не понял, о чем она, но не стал переспрашивать и продолжал осторожно катить тачку по крутому скату дороги, а тетушка налегке шествовала впереди и, казалось, глубоко погрузилась в свои мысли. Время от времени она острием зонтика подковыривала дерн и выворачивала его вверх корнями. Я придерживал тачку, чтобы она не укатилась вниз по дороге, и, когда она слишком разгонялась, мне казалось, что деревянные пятерни на рукоятях обхватывают мои руки и поддерживают, чтобы я не упал.
«Для начала нужно тебя во что-то одеть. Все это никуда не годится!» — продолжала тетя, приподнимая зонтиком полы моего пестрого пиджака. «И что на тебе за шляпа!» — колко рассмеялась она. На мне была соломенная шляпа с широкими полями, я носил ее по совету доктора, потому что из-за малокровия плохо переносил жару и легко падал в обморок, если долго находился на солнце. «Дай-ка ее сюда», — сказала тетя.
Я наклонился вперед, чтобы опустить тачку, но тетя сама сдернула с меня шляпу и водрузила себе на голову. Несколькими ловкими движениями она с трех сторон загнула поля вниз, и шляпа приобрела такой вид, будто была изготовлена специально для нее. Соломка, прежде жесткая, теперь будто сделалась мягче, и поля колыхались при каждом широком тетином шаге. Меня поразило, до чего ловко ей удавалось подчинять вещи своей воле, и как бы в ответ на мои мысли она опять обернулась и, улыбаясь, сказала своим высокомерно-насмешливым тоном: «Тебе еще многому надо поучиться!»
Мне тоже хотелось рассмеяться, потому что понемногу я начинал ее понимать, по крайней мере, мне так казалось, к тому же я сам был не прочь поучиться, но мои потные руки по-прежнему сжимали рукояти тачки, и я, словно уклоняясь от удара, отвернул лицо в сторону.
Тетушка шла теперь чуть быстрее. Шла молча, при каждом шаге вымахивая зонтиком далеко вперед и с силой опираясь на него, ставя ногу на землю. Иногда она оборачивалась, словно собираясь что-то мне возвестить в своем обычном, приказном тоне, но потом, как будто раздумав, опять глядела прямо перед собой и шагала еще размашистей, так что расстояние между нами неуклонно увеличивалось. Я знай себе толкал тачку следом и старался выдержать тетин темп, несмотря на частые выбоины, которые приходилось огибать, чтоб не засесть в них.
Солнце клонилось к закату. Когда я вскидывал взгляд или когда тетушка чуть приподымала поля своей шляпы, оно светило нам прямо в лицо. Возможно, своим упорным молчанием тетушка хотела заставить меня заговорить, но я не произносил ни слова, и, когда она — наверное, именно потому — ушла вперед еще дальше, я только сильнее вцепился в рукояти и лихо катил свою тачку по краю ям и промоин, уже не опасаясь их глубины, но и не забывая об их коварстве — дно у них было глинистое и вязкое. Фигура тети маячила передо мной, деревянное колесо тачки взвизгивало в такт ее шагам. Если я отрывал взгляд от земли, то видел лишь, как длинные юбки колышутся в такт ее движениям, почти по-городскому элегантным. Мою шляпу она сдвинула на затылок, так что ее свернутая жгутом коса скрылась под шляпой совсем. Ее красивые, точеные ноги с каждым шагом гнулись, как лоза, но правая вдруг оступилась, и тетя нагнулась, чтобы потереть щиколотку. Край юбки задрался. Не выпрямляясь, тетя посмотрела на меня снизу вверх и, вздохнув, спросила вкрадчивым голосом: «Я так устала, не мог бы ты меня немного подвезти?»
Я только кивнул, замедлил шаг, и, когда поравнялся с ней, она опустилась в тачку с таким видом, будто не может больше даже стоять от усталости.
«А я тебе доверяю!» — сказала она уже прежним своим тоном, хорошенько устроившись в тачке. «Сначала я думала, ты сразу скиснешь. Меня бы это не удивило: вы, городские, сразу с ног валитесь, стоит на вас ветерку дунуть. Все вы какие-то разбитые, нерешительные, ноющие. Не заметил, как даже дети над тобой потешались, оттого что ты не знал, куда руки деть? Да на тебя только поглядеть — и сам свихнешься! “Только взгляни! — сказала я себе. — Он при последнем издыхании!” И это теперь-то, когда все только начинается!» — прибавила тетушка и повернулась в тачке лицом ко мне — от чего я едва удержал равновесие и на этот раз действительно угодил в одну из выбоин, до краев полную водой. «Но понемногу я начинаю верить, что ты уж как-нибудь постараешься. Там, впереди, бери левее и смотри, осторожней, там крутой склон!»