Чай с тишиной (СИ)
Словно вспышка в голове — живой воды, скорее! Вот только дойдешь ли, донесешь ли, если старый кувшин рассыпается на черепки от одного взгляда? Слишком много воды он перенес, слишком небрежно с ним обращались — все горлышко в щербинках, ручка откололась, а рисунок и не разглядеть теперь. Сидишь, сгорбившись, над грудой глиняных осколков, в отчаянии перебираешь их, приставляешь один кусочек к другому дрожащими руками, и спина ноет, и глаза почти не видят от слез, и коса на плече лежит — почудился ли отблеск серебра в темных прядях?
Но когда почти не останется сил, острый осколок сорвется с пальцев, расцарапает ладонь — и брызнет на темную глину алым. И скорее поймешь, чем почувствуешь: сердце бьется, кровь течет — живая ещё.
А раз живая — не все потеряно.
Ведьма сметает черепки с пола, запирает двери, открывает книги. Буквы и слова переливаются, прячутся, играют, но Ведьма упорна: учись, иначе — смерть. И древние тома делятся тайнами, шепчут заклятия, оплетают цепочками слов, горят на коже буквы забытых алфавитов, распускаются в сердце образы, имена, смыслы.
— Спасибо, — шепчет Ведьма книгам.
И приходит знание.
Ведьма разводит огонь в очаге, расставляет по кругу свечи, зажигает ароматные травы. Пламя дышит жаром, трещат дрова, слезятся от дыма глаза, но Ведьма бесстрашна: гори, иначе — смерть. И Ведьма входит в очерченный пламенем круг и танцует с огнем, и распускается в ладонях огненный цветок, согревая, но не обжигая.
— Спасибо, — шепчет Ведьма огню.
И приходит сила.
Ведьма берет в руки кусок темной глины, мнет неподатливую массу, и пальцы скользят, и сохнут на коже разводы грязи. И платье в грязи, и лицо, и руки кажутся чужими, неловкими, неумелыми, и глина норовит то растечься лужей, то застыть камнем — не слепить ни нового кувшина, ни нового тела. Но Ведьма снова и снова зажигает огонь в сердце: твори, иначе — смерть. И на сотый раз глина отзывается, и с ней сама стихия земли ложится в ладони, древняя, но на сей раз послушная воле.
— Спасибо, — шепчет Ведьма глине.
И приходит уверенность.
Ведьма распахивает окна и двери и впускает в дом ветер. Звенят бубенцы над порогом, хлопают рамы, падает со стола посуда, и обжигают кожу прикосновения ледяного вихря. Но Ведьма умна: договаривайся, иначе — смерть. И звучат в воздухе сказки и песни, и ветер останавливается, завороженный, прислушивается, вьется рядом, подхватывая слова и мелодии, касается ласковым дуновением лица.
— Спасибо, — шепчет Ведьма ветру.
И приходит легкость.
Ведьма берет в руки новый кувшин, словно новую себя, бережно, обеими руками, боясь потревожить, боясь огорчить. Выходит из дома в рассветных сумерках, босая идет по траве. Подол юбки отяжелел от росы, острые камешки колют ступни, длинные ветки хватают за рукава, расплетают косы, царапают кожу. Долог путь до живой воды, но знание не дает уйти с тропы. Алым капает на мох, но сила и уверенность не дают повернуть назад. Шаг, другой, третий — тяжела дорога, но поступь легка, и сердце бьется, и прохладный лесной воздух наполняет грудь, и пусть медленно, пусть по одному шажочку, но цель все ближе…
Не останавливайся, иначе — смерть.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Не каждая решится искать живой воды, и не каждая из решившихся дойдет. Но пока сама жива — не все потеряно, и вот уже журчит впереди ручеек, перекатывается по камешкам, роняет звонкие струи в крошечное озерцо. Ведьма опускается на колени, касается воды — и затягиваются царапины и раны. Ведьма умывается — и чувствует, как возвращается на лицо улыбка. Ведьма наполняет кувшин доверху, подносит, тяжелый, к губам…
И в отражении видит девочку с удивленными глазами и восторженной, благодарной улыбкой.
— Спасибо, — шепчет Ведьма воде, и та, что в отражении, откликается:
— И тебе спасибо.
А потом Ведьма возвращается домой, бережно неся новый полный кувшин — себя.
Взрослая Ведьма по-прежнему помогает людям — тогда, когда действительно нужна ее помощь. Она улыбается и дарит им свою энергию — столько, сколько может дать от избытка внутри. Она утешает печальных, успокаивает испуганных, веселит грустных, указывает путь потерявшимся. Она превращает воду из-под крана в живую одним прикосновением и парой слов — и из каждой чашки на нее глядит Маленькая Ведьма.
Она честна с собой.
Ее кувшин всегда полон.
Ее глаза всегда молоды.
Она жива.
Чашка 64
Иногда к Взрослой Ведьме приходит Одиночество.
Оно похоже на тонкую, легкую девушку, с головы до ног укутанную в вуали цвета ночного неба — синие и серые, фиолетовые и черные, и искорки звезд мерцают в глубине. Она проходит на кухню без приглашения, садится за стол, наливает чай, и кажется, что тонкие белые пальцы вот-вот переломятся под весом чашки.
Взрослая Ведьма не любит таких визитов. Чай в ее собственной чашке вдруг начинает горчить — сколько сахара ни положишь, все зря. Мир вокруг выцветает, голоса стихают, и чудится, будто там, за окном, вовсе нет никакого мира, лишь туман клубится, серый, плотный. Кто знает, что за тени его населяют?
От чувства, что ты одна во всем свете, хочется говорить громче, резче, и ложечка звенит о чашку звонко и сердито, словно нарочно старается добавить громких звуков, не дать миру раствориться. И люди прячутся за масками, и мысли путаются, и сердце сжимается от предчувствия беды…
— Зачем ты здесь? — глухо спрашивает Ведьма, и собственный голос кажется чужим, хриплым, пугающим.
— Посмотри на меня, — просит Одиночество. — Пожалуйста.
Взрослая Ведьма нехотя поднимает взгляд от чашки. Одиночество поводит плечами, словно вздыхает, и звездочки под вуалями подмигивают, переливаются, собираются в незнакомые узоры. Созвездия кружатся, танцуют, завиваются в рукава спиральных галактик, космические струны натягиваются между ними с хрустальным звоном, туманности разворачивают дымные щупальца, и словно бы целая Вселенная сидит на кухне, греет пальцы о чашку и просит:
— Не прогоняй меня. Посмотри еще.
…Солнечный ветер наполняет паруса ещё не изобретенных кораблей, отважные исследователи оставляют следы в пыли неизученных планет, целые миры, полные тайн и чудес, смеются, поют, зовут к себе — ну же, ведьма, ты ведь не боишься?
— Кто ты? — тихо спрашивает Взрослая Ведьма.
— Посмотри, — в третий раз повторяет Одиночество.
Ведьма отставляет в сторону чашку, протягивает руку, чувствуя, как дрожат пальцы, отбрасывает с лица гостьи искрящуюся вуаль…
И узнает себя.
Одиночество ласково улыбается, легко касается протянутой руки кончиками пальцев, и Взрослая Ведьма медленно улыбается в ответ. И смотрит.
На себя.
На женщину, которая за домашними хлопотами и чужими просьбами все чаще забывает о себе. На сказочницу, которая за внешним шумом почти перестала слышать внутренний голос. На ведьму, которая устала верить в чудеса.
Взрослая Ведьма закрывает глаза — слишком больно смотреть на себя такую, до дрожи, до слез, до крови из закушенной губы. Но тонкие пальцы ещё держат ее ладонь, но галактики вращаются в темноте под веками, но голос, так похожий на ее собственный, звучит в тишине…
— Посмотри на себя, — шепчет Одиночество. — Вспомни, кто ты есть. Я спрячу тебя от мира, пока ты учишься любить себя и любоваться собой. Я приглушу звуки, чтобы ты услышала свое дыхание и сплела из него самую прекрасную песню. Я заслоню свет, чтобы ты рассмотрела огонь в глубине своих глаз и озарила сиянием тех, кто блуждает во тьме. Я буду с тобой, пока во мне есть нужда, и исчезну в глубинах твоего сердца по первой просьбе — чтобы по первой же просьбе вернуться.
Взрослая Ведьма долго будет сидеть одна, всматриваясь и вслушиваясь в себя, и никто не нарушит ее уединения. А когда она откроет глаза — гостьи уже не будет. И мир за окном снова наполнен звуками и красками, и сердце бьется громко и радостно в предвкушении волшебства, и люди совсем рядом, любимые и любящие, и хочется петь, улыбаться, смеяться, звучать, светить — счастья хватит на всех!