Всеблагое электричество

— Сто франков — это четыре констебля, которые постоят рядом, пока мы будем задавать вопросы, — заявил Рамон. — Лео, что с тобой? Ты всерьез собирался сунуться в эту клоаку без прикрытия?
— Я полагал, что позаботиться об этом — твое дело, — хмыкнул я, отсчитывая пять десяток.
— Считай, я позаботился. — Приятель забрал у меня деньги и направился на выход. — В восемь на станции подземки у Ньютон-Маркт, — предупредил он, прежде чем захлопнуть за собой дверь.
— Договорились, — кивнул я и только тогда сообразил, что приятель не удосужился расплатиться за пиво.
И это у меня мещанская мелочность?!
6
Остаток дня прошел как в тумане.
Я вернулся домой, пообедал, а когда в очередной раз накатил приступ аггельской чумы, прилег отдохнуть и в итоге проснулся уже на закате с пересохшим горлом и тяжелой головой.
Из правой ноздри сочилась кровь, я ушел в ванную и велел Теодору принести льда. Унял кровотечение, побрился, чего не успел сделать с утра, и начал собираться на вылазку.
Новый костюм надевать не стал, благо прислали из прачечной старый. Туфли, памятуя о том, куда придется идти, поменял на сапоги, потом выглянул в окно и решил дополнительно накинуть сверху легкую брезентовую куртку.
На небе собирались тучки.
Слегка припадая на отбитую ногу, я спустился на первый этаж, взял с полки котелок и повернулся к выглянувшей на шум Елизавете-Марии.
— Когда тебя ждать к ужину, дорогой? — проворковала девушка.
— Понятия не имею, — признался я. — Возможно, к утру.
— Лео, домоседом тебя точно не назовешь.
Я ничего не ответил и вышел на улицу. Низкое небо нависало над самой головой, с востока уже подкрадывались сумерки. Ветер раскачивал черные ветви мертвых деревьев и завывал в дымоходах. Приближалось ненастье.
Я чувствовал это.
Очень скоро резкие порывы и проливной дождь оборвут белые лепестки цветущих яблонь и смешают их с грязью, но заодно они смоют с домов пыль и свежий нагар. В этом городе нет плохого и хорошего, отвратительного и ужасного, черного и белого. Одни лишь полутона и оттенки серого, плавные переходы между дурным и приемлемым.
Граница — она внутри нас. Только мы решаем в каждой конкретной ситуации, какая она, эта серость, черная или белая. Но есть нечто незыблемое. Мерзость. То, что не может считаться добром ни при какой точке зрения, какую бы выгоду ни сулили последствия. Убийство семьи банкира относилось как раз к таким случаям, и у меня все просто зудело внутри от желания добраться до повинного в случившемся чудовища.
А при одной только мысли о том, что этим чудовищем может оказаться господин Чен, зудело вдвойне и начинало дергаться правое веко.
Праведный гнев и корыстолюбие — воистину адская смесь.
Как и условились, Рамон Миро ждал меня перед станцией подземки на Ньютон-Маркт. Когда я дохромал до нее, уже порядком стемнело и всюду загорались электрические лампы. В китайском квартале на подобную иллюминацию рассчитывать не приходилось, но, к счастью, Рамон оказался предусмотрительней меня — на мраморном ограждении фонтана рядом с четырехствольной лупарой стоял мощный квадратный фонарь, вроде того, что брал с собой в подкоп инспектор Уайт.
— Узнал? — спросил я, подойдя к напарнику.
— Порядок, — подтвердил констебль.
На розыски лис-оборотней он надел форменный прорезиненный плащ без знаков различия и, если б не оружие, в своей мятой кепке и потертых сапогах вполне мог сойти за недавнего отставника, небогатого и опасного. Такого народу в тех местах, куда мы направлялись, хватало с избытком. Опиумных курильщиков среди ветеранов было более чем достаточно.
Мне затеряться в толпе, несмотря на неброскую одежду, было несравненно сложнее — подводил высокий рост. Когда в тебе два метра, на фоне коротышек-китайцев ты смотришься, будто пожарная каланча.
— Что узнал? — повторил я вопрос, когда мы спустились на перрон и остановились в ожидании поезда.
— Все не так плохо, — подмигнул Рамон с таким видом, словно чек на три тысячи уже лежал у него в кармане.
 
— А конкретней? — уточнил я, начиная понемногу закипать.
— Лисы действительно были оборотнями.
— Были? — неприятно удивился я. — Что значит — были?
— То и значит, — фыркнул констебль. — Они работали на триады, но пока за границы китайского квартала не высовывались, наши их не трогали.
Я кивнул. Полицию метрополии мало волновало соблюдение законности в пределах китайского квартала; порядки там устанавливали триады. А дабы приезжие не распространяли свое влияние на соседние улицы, выходцам из Поднебесной позволялось селиться вне исторических границ округи лишь с позволения министерства иностранных дел; китайцам, принявшим подданство Второй Империи, для этого было достаточно разрешения магистрата. И уж это правило соблюдалось неукоснительно.
— Что изменилось? — поторопил я напарника, который отвлекся на перекрученный ремень лупары.
— После! — отмахнулся тот.
Прокатился длинный гудок, из тоннеля вырвался окутанный клубами дыма паровоз, заскрипели тормоза. Расталкивая горожан, мы забрались в вагон третьего класса и заняли угол, бесцеремонно вытеснив оттуда пару работяг.
— Помнишь беспорядки после поражения в Третьей опиумной войне? Лет пять назад было дело.
— Помню.
Неожиданный союз Поднебесной и Японии позволил объединенным силам восточных государств нанести ряд чувствительных поражений русской армии, усиленной колониальными корпусами французов и англичан.
— Беспорядки были знатные, — невесело усмехнулся Рамон. — Ты тогда еще не работал, а мне довелось стоять в оцеплении. Такого насмотрелся, до сих пор те места стороной обхожу.
— Ближе к делу, — потребовал я, вцепившись в поручень. Вагон мотало из стороны в сторону, и возникли даже опасения, что еще немного — и он сойдет с рельсов. Но нет — паровоз постепенно сбросил скорость, выкатил на станцию и остановился.
Констебль отпихнул в сторону притиснутого к нам толпой мужичка и продолжил рассказ:
— Китайцы пытались закрепиться за пределами квартала, лисы сделали несколько вылазок.
— И у Третьего департамента лопнуло терпение? — догадался я.
— Именно так, — подтвердил Рамон. — Триадам пришлось сдать исполнителей, после подавления беспорядков им просто выкрутили руки. Как говорят, о той истории среди местных распространяться не принято. Все делают вид, будто ничего не было.
— Так понимаю, поймали не всех?
— Мне рассказали об одном счастливчике, — подтвердил констебль, — который пропустил все веселье на континенте.
— И?
— Когда он вернулся, то набрал уличных малолеток, таких, что мать родную за пару франков зарежут. Настоящего таланта ни у кого нет, эти звереныши берут числом и напором. Как я и говорил, лисы теперь — обычная банда.
— Тем проще, — усмехнулся я и спросил: — Патроны достал? По крайней мере один оборотень в банде настоящий.
Рамон похлопал по цевью лупары.
— Отменные пилюли: свинцовые, с оболочкой из серебра. То, что доктор прописал.
Тут поезд начал вновь замедлять свой ход, и констебль принялся протискиваться к двери.
— Выходим, — позвал он меня за собой.
Когда состав под шипение пара остановился, мы вышли на перрон и поднялись на улицу. Станция подземки находилась посреди китайского квартала, и жизнь вокруг била ключом.
Всюду горели китайские фонарики, светились огни в витринах харчевен и игорных домов. Босоногие рикши катили за собой коляски, сновали по своим непонятным делам местные обитатели, глазели по сторонам заглянувшие развлечься чужаки.
Внешне все было очень пристойно, но я знал — стоит только сойти с центральной улицы, и все это благолепие как рукой снимет. На каждом шагу начнут попадаться опиумные курильни и притоны, на каждом перекрестке будут приставать к прохожим малолетние проститутки.
— Кого ждем? — спросил я Рамона, который остановился на краю дороги и озадаченно вертел головой по сторонам.