Всеблагое электричество

Мой приятель развлекал публику декламацией собственных стихов; публика внимала ему со странным для подобного места благоговением.
Разрази меня гром! Только Альберт мог увлечь посетителей борделя и шлюх балладой о любви!
— Леопольд! Спаситель! — обернулся ко мне поэт. — Ты гений! Ты зришь в самую суть! У меня открылось второе дыхание!
Оставив собутыльников, Брандт отошел к стойке бара и опрокинул в себя остававшееся в бокале вино. Небрежно вытер губы шейным платком и с нескрываемой гордостью произнес:
— Я стал прежним! — и сразу добавил: — Вина!
Рядом немедленно оказался предупредительный халдей, он наполнил бокал Альберта и выжидающе посмотрел на меня. Я отпустил его взмахом руки, но поэта уже несло, он потребовал:
— Лимонада моему другу! — и тем самым обеспечил моей персоне пристальное внимание всей почтенной и не очень почтенной публики.
Но лимонад оказался хорош. Я осушил стакан, позволил наполнить его вновь и тихонько спросил поэта:
— Где мы можем поговорить наедине?
Альберт отвел меня в отгороженный от основного зала альков, плюхнулся на заваленный надушенными подушками диван и приник к бокалу с вином. Я уселся рядом и выпил лимонада. Холодный напиток умиротворяющей прохладой разлился по телу и прогнал нервозность.
— Лео? — встрепенулся Альберт, чрезвычайно удивленный затянувшейся паузой. — Ты хотел поговорить?
— Да. Держи, — и я передал поэту его студенческий перстень.
— Мать честная! — обрадовался Альберт. — Ты нашел его? Куда он завалился, под трюмо?
— Неважно.
Альберт попытался надеть перстень на искривленный мизинец, нисколько в этом не преуспел, попробовал примерить его на другую руку, но вновь безуспешно. Тогда он вытащил из жилетного кармана серебряные часы, прицепил злополучное кольцо на цепочку и моментально потерял к нему всякий интерес.
— Я твой должник, Лео! — тем не менее уверил меня поэт.
— Не без того, — подтвердил я и вздохнул: — Кстати, насчет Киры…
— Киры? — встрепенулся Альберт. — Как она тебе? Отличная фигура у девочки. А какая страстная! Не хочешь познакомиться с ней поближе? Не пожалеешь, поверь мне!
Я только покачал головой, не став упоминать, что уже познакомился с Кирой куда ближе, чем когда-либо знал ее Альберт.
Зачем? Ценность потерянного перстня, равно как и внезапно вспыхнувшая в его сердце любовь, были распалены чарами, а после смерти «музы» поэт стал самим собой — расчетливым и циничным дамским угодником, безмерно талантливым и ничуть не менее ветреным.
— Так что с Кирой? — спросил Альберт.
— Она не хочет стеснять тебя, — сообщил я поэту. — Хочет дать тебе время прийти в себя.
Поэт с нескрываемым сомнением посмотрел на меня, но выпивка снизила критичность мышления, и Альберт лишь махнул рукой.
— Чертовски удачное стечение обстоятельств! — рассмеялся он после недолгих раздумий. — Если начистоту, Леопольд, ее общество уже начало меня тяготить.
— А мое? — спросил я.
— Да никогда!
— Тогда с тебя десятка.
Тут Альберт глянул на меня с неприкрытым сомнением.
— Ты, помнится, занимал у меня на днях? — прищурился он, поглаживая свою песочного цвета бородку.
— Это сверх того, — безапелляционно заявил я, забрал банкноту и спрятал ее в бумажник. Потом передал поэту блокнот и карандаш. — Будь добр, — попросил приятеля, — напиши кое-что для меня…
— Хочешь получить автограф? Серьезно?
— Пиши: «Я, Альберт Брандт, поручаю Леопольду Орсо отыскать принадлежащее мне имущество, а именно — кольцо студенческого братства Мюнхенского университета, и в соответствии с уложением о частной сыскной деятельности принимаю на себя ответственность…»
На этом месте поэт запнулся, но я уверил его:
— Альберт, это обычные формальности и не более того, — и нисколько не покривил при этом душой, просто забыл упомянуть о двух свежих покойниках.
Но это же не может считаться обманом, ведь правда?
 Часть третья 
 Лис. Страхи и страхи 
1
 
Лучшая защита — это нападение. Не я это придумал, но мысль стоит того, чтобы повторять ее почаще. Хотя, если разобраться, на самом деле «лучшая защита» — не попадаться.
Просто избегайте внимания стражей порядка, и вам не понадобятся дорогие адвокаты, фальшивые алиби и деньги на подкуп несговорчивых свидетелей. Но если уж наследили, то последнее дело — надеяться на случай и пускать ситуацию на самотек. Нападайте — или моргнуть не успеете, как очутитесь за решеткой.
Мне как никому другому было известно, сколь непросто остаться вне поля зрения якобы неповоротливой махины правосудия, поэтому после разговора с Альбертом Брандтом я не поехал домой лечить расшатанные нервы крепким чаем и бисквитом, а отправился прямиком в Ньютон-Маркт. И отправился с уже готовым заявлением о раскрытии преступления. Отдал тоненькую стопку бумаг дежурному констеблю, уселся на жесткую лавку подальше от прикованного к поручню забулдыги и приготовился к долгому ожиданию.
Не волновался ничуть.
Доведись мне укокошить обычных жуликов, пусть даже рецидивистов-завсегдатаев розыскного листа, — и неприятности посыпались бы, как из рога изобилия. Убийство — это убийство; корона не одобряет, когда одни ее подданные лишают жизни других. А вот инфернальные создания — особая статья. Граждане не просто имеют право, но даже обязаны принимать для их уничтожения все необходимые меры, и хоть обычно под термином «все необходимые» подразумевается немедленный вызов полиции, самоличная охота на выходцев из преисподней вовсе не запрещена.
Главное — не ошибиться. Нашпигуешь алюминием или титаном суккуба — молодец, подстрелишь случайную бродяжку — отправишься за решетку. Законы империи мудры и справедливы.
Дежурившие ночью сыщики отнеслись к попавшему в переплет коллеге с пониманием и даже угостили кружкой кофе. Выяснив все обстоятельства происшествия, они отправили на место наряд констеблей, а меня отпустили отдыхать на все ту же скамью в вестибюле. И я был им за это откровенно благодарен — в камерах для задержанных условия далеко не столь комфортны, не говоря уже о весьма специфическом аромате тамошних мест.
Дежурный констебль растолкал под утро.
— Самоходная коляска ждет у гаража, — сообщил он, стоило только продрать глаза. — Поспешите, детектив-констебль.
— Конечно-конечно, — зевнул я и направился к черному ходу, где у ворот замер полицейский броневик, несуразным внешним видом напоминавший поставленный на колеса железный ящик. Рядом с его распахнутой дверцей курил шофер в кожаной тужурке, фуражке и форменных брюках.
— Детектив-констебль Орсо? — встрепенулся он при моем появлении.
— Он самый.
— Старший инспектор Ле Брен желает вас видеть, — сообщил тогда веснушчатый парень, выкинул окурок под ноги и не без сожаления растер его подошвой высокого сапога. — Готовы ехать?
— Да.
— Тогда в путь! — Шофер забрался за руль, изнутри отпер дверцу со стороны пассажирского сиденья и натянул кожаные краги. Гогглы он оставил болтаться на груди, поскольку ветровое стекло прикрывало нас от встречных потоков воздуха даже при откинутом на капот бронелисте.
Я забрался внутрь, и парень дернул рычаг запуска порохового двигателя. Раздался глухой хлопок, сиденье подо мной задрожало, а броневик рывком тронулся с места, но сразу остановился. Шоферу пришлось вновь повторить манипуляцию с рычагом.
— Давай же! — поморщился парень. — Ну же, старина Нобель, не подведи!
Тут движок размеренно зачихал, пожирая гранулы прессованного тротила, и поскольку продукция «Пороховых двигателей Нобеля» пользовалась среди знающих людей дурной славой излишне капризных механизмов, я нервно поежился и предупредил:
— Думаю, нет нужды торопиться…
— Да ерунда! Схватилось! — отмахнулся шофер и вывернул баранку, направляя самоходную коляску на проезжую часть. — И никаких лошадей!