Повесть о храбром зайце (СИ)
У дружинников с повязками вскоре появилось и «оружие». Все рабоче-крестьянские инструменты: вилы, серпы, топоры, кувалды. То, что в лесной империи считалось «настоящим» оружием тут видимо и не производилось, и не закупалось. «Волшебная страна!» Бегали, правда, между копыт взрослых ещё совсем молоденькие козлики с рогатками. «Ну, это уже кое-что!» Мешали всем, то и дело получали «по шеям».
Спустя какое-то время на площадь вышел «лидер». «Кто он? Какую такую роль (кроме лидерской) у них играет?» Заяц не знал. Выйти и посмотреть он не решался. «Сейчас, сейчас! Нужно понять, что тут происходит! А пока отдыхать. Пока есть возможность (ведь есть же?!). Потом уж дух ты вряд ли где переведёшь! Чувствую я, что придётся поскакать! Придётся ещё помучаться!»
Пока всё внимание города было приковано к лидеру и готовящейся им речи, заяц ворвался в рыбную лавку и стал хозяйничать как распоследний мелкий воришка. Хватался за всё, что видел. «Жрал», пил, раскидывал «невкусное».
«Не боись, торгаш! Я найду способ возместить тебе ущерб! Обязательно найду! Когда-нибудь и как-нибудь… не сегодня и не завтра, уж конечно! Там посмотрим! Передам через кого-то.»
Лидер заговорил. Старческий голос, старый горский язык — «ничего не понять, ни слова». «Хоть кто-нибудь из всей толпы понимает его?! Я один его не понимаю?!» Кажется никто не понимал речей этого достопочтенного старца, но встречали (и провожали) горячо. 2-ой оратор был явно моложе — раза так в 4. Быстро перемалывающий слова акцент и «склизкая» манерность выдавали в нём чиновника из дальней столицы. Ему не были рады. Говорил он не на горском, а на особом чиновничьем — на языке «золотых драконов», когда-то правивших страной. Это в общем-то тот же язык, но со своими сугубо «внутряковыми» нюансами, особыми своими «штучками». Аудитории способной воспринять «такое» здесь просто не было, и быть не могло.
Третьим оратором оказался муфлон. После унылого «дракона» встречали его с восторгом (хотя и по-прежнему матерились друг на друга). Вот, что сказал им муфлон, «весь из себя такой пафосный и разгорячённый»:
«Тун чжи мэнь хао! Мы собрали вас не из удовольствия ради, не хорошим воздухом подышать! Бэ! Есть дело! И значит надо делать, бе-ээээ! Убит, бэ! Убит один из наших братьев! Убит Шенъян, дозорный! Бе-эээ! Убийца сбежал, убийца на свободе, убийца среди нас! Проклятый сыкуо! Лаовай, бэ, почти не владеет языком, бэ, приторно-красная шерсть, бэ, рога типа «Г» малой. Бэ! Знаю, что под это описание подойдёт ряд… иностранцев, бэ! До десятка. Будьте внимательны! Не забивать! Не топтать, бэ, не бадать! Не как в прошлый раз, бе-эээ! А так-то, бэ, по существу «чуть что, так сразу», бэ! Вести ко мне! На опознание! Понятно, бэ? Помните о законах наших! Помните о 7-и принципах — с этого начал старейшина, я так красиво не смогу! Бе-ээээ! Что ещё, бе-эээ?! Силами первой и второй дружин уже сейчас перекрыты все подступы к городу! Ни туда, бэ, ни обратно! Прошу прощения за неудобства! И у вас, и у гостей города! Ничего хорошего, бэ! Я знаю! Но должны понять, бэ: быстро поймаем, посадим, к ночи вернёмся домой, бэ! Семья, бэ, очаг, бэ, всё это! Проклятый лаовай пришёл, чтобы отнять у вас… «всё это»! Нужно найти его и по закону бе-ээээ! Наказать! Давайте, бэ! Вперёд, как на учениях! Давай, давай! Вэй жэньминь фуу!
«Вэй жэньминь фуу» кричали ему в ответ, хотя лозунг этот ответа не требовал. Муфлон и сам продолжал что-то такое подкрикивать: что-то равномерное, быстрое, без пауз. Иногда он бил копытами и давал указания. «Ты — туда», а «ты — туда». «Поздоровались друг с другом и пошли!». «Куда пошли?!» «Не туда пошли!» «А ну-ка давай туда!» «Оружие, оружие!» «Запрещено!» «Оштрафую, оштрафую всех!» Впрочем, надо сказать, толпа действовала удивительно слаженно, и на самом деле ни в каких подкрикиваниях сверху не нуждалась. «Вот тебе и восточная дисциплина! Хотел? Любуйся! Наши так не ходили! У нас извечная «весёлая гурьба»! Идёт как хочет!»
«Что делать? Есть ли план? У них-то есть план! Вон какие! Громкие, злые. Догонят — разорвут! Мало ли от чего честной народ оторвали…» Прежде всего нужно было замаскироваться. Заяц снял рога, предусмотрительно скрутив свою заточку — «ой, чувствую я, ещё пригодится!». Потом, сорвал шторы с дверей — длинные, «в пол», с цветочками — закутался как в мантию, прорезав дырки для лап. «Не слишком ли вычурно? Вроде нет. Тут все в цветах ходят! Иные и в рога букет вставляют! Горцы!»
«Что делать с шерстью? Чем отмыть эту красную муть? Да и можно ли?! Надо…» В дверь кто-то постучал, толкнул копытом пару раз, провизжал какую-то козлиную скороговорку. «Видимо «друг дома», близкий». Не закончив своей маскировки, заяц готовился бежать. Ещё отпил воды, прихватил балык, проскочил через разорванную бумажную стенку в свой переулок. Дальше прошёл вниз, посмотрел из-за стены следующей за водорослевой лавки — «а, это мой любимый козерог!» «А вот и козёл из рыбной лавки к нему подходит! Сейчас они войдут внутрь. Надо уходить! Начнут шуметь, приведут муфлона, да и мало ли ещё кого!»
Переходя на другую сторону, заяц машинально повернул голову в сторону храма — прямо на него смотрел старейшина. «Я знаю его!» Старейшина поднял лапу. «Нет, он не указывает! Он… он приветствует!» Заяц поднял лапу в ответ. Старейшина кивнул — немного опустились его рога, а с них слетела жёлтая лента. Отсветила никем невидимое солнце, ослепила старика. Он протёр глаз (один единственный как и у зайца), улыбнулся. Того, кого он поприветствовал и след простыл. «А был ли он вообще там? Призрак из прошлой жизни моей?!»
Заяц вышел на другую улицу, свернул к «спальной зоне» — тут домики рядами стоят, лабиринтами, грибами друг на друге. Чем меньше, тем дешевле. Чем дешевле, тем нужней, и тем заваленней, и тем грязнее.
«Этот старик… он тогда уже был… да еле на ногах стоял он! Кажется он сильно болел. Много-много лет он болел, но не умирал. Вопреки прогнозам всех врачей, не думал и не собирался. Почему? Что держало его, что продолжает его держать? Чем он болен? Я же не говорил с ним — так, видел только. И не спросил даже… а теперь вот оказывается, может и зря не спросил.»
Заяц старался обходить «дружины» стороной, и у него прекрасно это получалось. Они не торопились, их было слышно хоть откуда. Ещё и фейерверки сжигали. «Ну, без этого у них вообще никак! Я вот увижу, испугаюсь и побегу сдаваться! По-моему фейерверками этими они сами себя освещают. Жёлтые повязки отсвечивают огоньки, начинают лапами мотать во все стороны — красиво! Мне тоже нравится. Я бы и сам помахал…»
Снова ударил колокол. Неожиданно. «Действительно неожиданно — все опять остановились. Смотрят в небо, вслушиваются.» Снова загремели «фанфары». В качестве сигнальной ракеты сожгли ещё и партию фейерверков. «А что это значит?!» «А что это значит?», где-то из соседней улочки эхом раздался тот же вопрос, («ещё и на имперском, надо же!»). «И наших запрягли в дружины, как же так-то?! Я значит плохой лаовай, а он хороший?! Ну? Что ответят?»
Хорошему лаоваю ответили не сразу. Дружинник сам переспрашивал своих товарищей, потом консультировался по части перевода. Наконец хороший лаовай не выдержал и перешёл на ломаный островитянский. Тогда другой дружинник наконец ответил ему: «дайджёбу, поймали, кажется.»
Лаовай: Так можно расходиться-ка?
Дружинник: Ие! Поймать должны. На опознание потом поведут, бэ — к начальнику. Он марадёрить пошёл. Маруи, бэээ! Марадёр, вакаримас ка?
Лаовай: Хай! Но… а мы тогда зачем тут?
Дружинник: Да наверно уже незачем, бэ! Постоим, постоим, и разойдёмся. Я тебе во…
Дружинник не договорил. Где-то совсем недалеко послышался истошный вопль с хлюпающим блеянием, возможно (и скорее всего) предсмертным. Потом вопль страха, там же. Потом фейерверки, чуть ближе. Потом ещё фанфары, везде — кругом. Потом страшный крик обезьяны: «Аррррррррр»! Казалось он приближался. Бежал и прыгал как волна.
Лаовай: А это что?
Дружинник: Акума!
Лаовай: Ак-кума?!
Дружинник, тот другой: Это — йети. Мститель наш.