Повесть о храбром зайце (СИ)

«Трусишка зайка серенький», «заяц-трус», «робкий заяц»… Боже мой, нет конца всем этим штампам! Хоть в песнях, хоть в баснях — заяц всегда трус! Трус, беглец, предатель! А почему?! А кто это придумал? Кто первый, и по каким причинам, это написал?!
Я хотел доказать! Я хотел доказать им, что заяц не трус! Заяц может быть так храбр, как хочет! Я верил в это! Я верил в это сильно, восторженно, самоотверженно! Я верил, и вера моя придавала веры другим. Я вдохновлял. Я влюблял в себя. Во мне видели настоящего революционера, и, чёрт возьми, я и был настоящий революционер! Не чета всем этим! Я хотел изменить природу мира, я хотел изменить себя и всех, кто окажется рядом со мной. Вот о чём настоящая революция! Вот, что она значит! Не экономика, не политика, не история даже! Сама природа наша! Истинная революция — это скачёк и духа, и тела, и разума. И новая мысль, и новое чувство. Новые формы для них (социальные, экономические, политические…). Новое качество любви.
Новое качество любви! Вот что такое революция! Шаг на долгом пути к вечной жизни.
Но… это всё слова, это всё для площадей. История моя про меня! Я! Я хотел доказать, что я чего-то стою! Что я не «заяц-трус»! Не «робкий заяц»! Я был активнее их и ярче их. Многие из сегодняшных раздольерцев смотрели на меня с восторгом. Я мог (а может быть и должен был) стать их лидером. Тогда бы не было сейчас никаких волков! Возможно в этом… моё самое большое преступление. За это же и зая возненавидела меня. И первая, и вторая. Они думали, что это нерешительность, а самки не прощают нерешительность самцам. Что угодно прощают, но не это. Отвернулись от меня. Отвернулись тогдашние мои «друзья». Отвернулись все. Ну а что… что я мог для них сделать? Это непонятное кефирно-бульённое общество из творцов и журналистов — там где и ошиваются обычно революционеры наши — в эту среду меня тянула зая. А я? А я, доказывая, что не трус, пошёл в дозор. И пока они бултыхались в растворе своих кефирно-бульённых фантазий, только мечтая о будущей крови, я в крови плавал по долгу службы если уж не ежедневно, то как минимум раз 5 в неделю — такие были времена (неведомые и невидимые им)! А мои глаза… один вот этот, а второй любимый мой — глаза-то по-тихоньку открывались. И становилось понятно, что красивое и возвышенное — оно только в словесной форме бывает, а как доходит до исполнения, то вне зависимости от намерений ума и повелений сердца, получается всегда одно: кровь, говно и слёзы. И вот, когда я понял, что тону (а я понял, что тону), тогда-то я и распрощался с поэзией молодости. Бытовуха оказалась глубже. Эх, ни один молодой раздольерец мне не поверил бы (я сам бы себе не поверил), но, чёрт возьми их за ноги!
Бытовуха оказалась глубже. Во всех смыслах. Не только дурных.
Бытовуха ворвалась в моё сознание, расковыряла, всё что ковырялось и вытерла копыта, не спросив. Столица, странная моя служба в начальниках, ссылка и полёт синей бабочки. Ну а дальше…
А дальше, пропуская пару томов моего баснописца, кольцо на шее зайца и замкнулось. Я сделал то, что сделал. Хорошо ли, плохо ли? Удачно или нет? Я сделал то, что сделал. Я сражался с врагом, пришедшим на землю мою, что б разорвать её. Сражался как мог! Сражался средствами доступными мне. Я сражался за царя, за веру, за отечество. Но вот она, судьба моя — вот она возвращается и опять кричит мне голоском своим отвратным: «Что? Доказал?».
Нет. Нет, не доказал! Я доказал обратное. Теперь с утроенной силой будут кричать:
«Трус!»
«Беглец!»
«Предатель!»
«Трус, беглец, предатель! Вот, кто такой этот заяц!» И ведь не поспоришь! У них опять всё складывается! Предал же идеалы революции народной?! Предал?!
Предал! Ещё тогда предал! В Приморье! Бежал от суда честного и неподкупного? Бежал?!
Бежал! И как бежал! На меня ж теперь все грехи списали! Всех трупов повесели! (Эх, жаль не спросил про себя у торговца! Даже интересно, что они там насочиняли!)
Получается и предал, и бежал! Вот тебе и «заяц-трус»! Тут и мне-то возразить нечего — со всеми фактами не покроешь! Что говорить про других?!
 
Нет, свою репутацию (если и была она когда-то) я уничтожил окончательно и безповоротно. Теперь до скончания веков, до голых обезьян с их причудами, все будут знать, что заяц — жалкий трус, предатель и беглец. Прыг-скок, прыг-скок, и до свидания!»
Небо опять чернело — на этот раз по-настоящему, для всех и одинаково. Тяжёлые свинцовые тучи собирались армадами кораблей и шли на лес иссушенный, что б расстрелять его ковром дождя, засыпать градиной цветочной. «Как тебе такое, Заяц Зайцев?» (комментарий баснописца). «Надеюсь не попасть под ливень в этом поле», думал заяц, ускоряя шаг. Он продолжал слушать своё дыхание, останавливался, чтобы прощупать части тела, потерявшие чувствительность. «Нет, не понимаю. Может и уходит, а может и нет. Уже и уставать начинаю — так не поймёшь. Нужен грач.». … «Чёрт! Врач. Врач нужен! Врач, а не грач!»
II
До границы оставалось всего ничего. Заяц шёл теперь прямо, по хорошей старой дороге. Туманы временно рассеялись: с дозорной башни у ворот его должно быть видно через трубку. «Туманы в это время иногда уходят. Тучи сгущаются, а туманы рассеиваются. Козлы должны меня увидеть (если посмотрят, конечно).»
Часа два. «Часа два, и я в другой стране. Что им сказать? Решу на месте.»
«Не это сейчас важно. Не это. А важно то… а важно то, что, больше ничего неважно! Я больше не чувствую никакой миссии! Вот здесь! В этом поле! Со вчерашнего дня, с того самого момента, я просто потерял чувство реальности. Потерял чувство веса в мире. Понял, что и пылью в нём быть могу. И в том… «видении» на болотах, в погружении во мрак, и вчера, мордой в землю, я продолжаю убеждаться в собственной… условности. Вот моё страшное открытие! Вот к чему я пришёл! Я не абсолютная величина. Я — условность. Я — переменная. Я может быть и в самом деле могу быть храбр как никто! Но так же я могу быть ничтожен! Так же и в той же мере. Более того, оба состояния окажутся для меня совершенно приемлимыми в тот или иной момент. Не «могут оказаться», а непременно «окажутся»! И кто же я тогда? Я — волна? Что остаётся от меня кроме волны, если все известные мои свойства жизнь размывает в любом удобном ей направлении? Я перемещаюсь и колюблюсь в доступном мне пространстве, я кое-как переношу его материю, но долго держать её не могу. От чего-то я отталкиваюсь, к чему-то стремлюсь. Что-то ширит меня, а что-то съужает. Зачем? Затем только, что «так хорошо». Я сомневаюсь, что есть другой ответ. Как можно разгадать суть замкнутой системы, являясь элементом её, пусть даже и самым значительным? А! Это всё та же козлиная философия! Монастырь в горах туманных! Свитки в темницах. Нет, не это важно.
Но что? Что же важно теперь? Что «хорошо»? Разочаровался я в площадях с их вечным криком. Разочаровался и в монастырях с их тишиной.
Не знаю. Ничего не чувствую. Ни-че-го. Кажется не только мышцы у меня «сгорели». Душа «подгорела», обуглилась, запахла. Я не чувствую себя никем. Я — безсвойственная волна. И я сужаюсь. Есть, правда.…
Есть ещё один путь. Но озвучить его боюсь. Не сегодня. Не сегодня, да и не завтра тоже.
Пока я буду просто плыть. Я — волна в море волн. Я должен стать шире — как волна. Я должен исчезнуть совсем — как волна. Теперь я допущу и то, и это. И то, и это — качества волны, и только в них я выражаюсь.»
Козёл поднял лапу, помахал флажком. Заяц поднял лапу в ответ, крикнул «Ни Хао». Прищурил глаз, всмотрелся. «Так, я кажется знаю его. Он бывал у нас в монастыре. Пожертвования делал, брал предсказания. А кто в башне? Нет, отсюда не увидеть.»
 
Заяц подошёл к воротам. Козёл приготовился к проверке. Именно в этот момент начался сильный ливень. Козёл отбежал сам и позвал зайца за собой. Мол, «давай внутрь» — на пункт, в башню.
Козёл: Зуйхо! Юй!
Заяц: Щи щихола!
Козлы были спокойны как во сне. Казалось, они вообще забыли кто они, что они и чем должны тут заниматься. Опрос был короткий и бессмысленный, а вот «проверка багажа» затянулась. Слишком много женьшеня. «Надо избавляться!»