Новый век начался с понедельника

А на его предложение отказаться от этой работы Платон гордо и даже высокопарно возразил:
– «Великие люди, сделав шаг вперёд, не возвращаются назад!».
Тут же в разговор, защищая Платона, вмешалась, разозлившаяся на бездельника-пустобрёха, Марфа Ивановна:
– «А под лежачий камень… хер не засунешь!».
А на возмущение Гудина таким словам уборщицы, та вообще отмочила:
– «Да пошёл ты… на хрен… с бантиком!».
– «Марфа! А ты вообще сиди в своей норке и не высовывайся!» – в отместку, тонко обидел Мышкину Гудин.
Но, всё-таки боясь показаться ненужным, Иван Гаврилович суетился вокруг красившего окно Платона, пустыми советами и комментариями имитируя своё активное участие в процессе, подсказывая коллеге, как, по его мнению, лучше сделать:
– «Да! Здесь нормально! Да! Вот так! Молодец!».
– «Вань! Ну, ты прям, как комар-пискун! Пищишь, и пищишь!» – отбивался от его постоянных комариных наскоков Платон.
– «Да не пищит он, а гудит! Недаром Гудин!» – опять вмешалась недовольная Марфа.
И тут же Платон добавил мешавшемуся под ногами Ивану Гавриловичу:
– «Ваньк! Ну что ты всё мотаешься, как… в проруби! Найди себе дело по душе!».
– «Если она у тебя есть!» – съязвила догадливая Марфа Ивановна.
Через день Платон закончил ремонт, оставшись довольным его качеством.
Для принятия работы собрался консилиум почти из всех его коллег. Отсутствовал лишь отвозивший товар Алексей.
Больше всего восхищалась заказчица Надежда.
На завистливое брюзжание Гудина, подобострастно и заискивающе указывавшего начальнице на огрехи удачливого соперника, та, защищая работу Платона, неожиданно загадочно улыбнувшись, ответила подхалиму:
– «Так он, как всегда, хотел, как лучше…, но получилось, …как никогда!».
Помня, что Платон часто объяснял ей иносказательный смысл многих слов и выражений в зависимости от контекста, Марфа Ивановна радостно согласилась с начальницей о, как всегда, качественной работе Платона:
– «А у него всегда всё в образцовом… – но, подумав, что это уж слишком, уточнила, под всеобщий лёгкий хохоток, скорректировав свои слова – …в иносказательном порядке!».
После того, как все разошлись, Платон поделился с Марфой о Гудине:
– «Он всё воображает из себя супермена, а сам… хиляк форте!».
– «А что это такое?!».
– «Это значит, что у него хилые силы! А если серьёзно, то это я так назвал лекарство «Хилак форте» от дисбактериоза!».
– «А оно от чего?» – попыталась всё-таки уточнить любознательная Марфа Ивановна.
– «Наверно, от вздутия живота!» – снова пошутил Платон.
– «Скорее всего, от сдутия совести!» – решила, применительно к Гудину, справедливая Мышкина.
На том и порешили, и Платон стал собираться домой:
– «Теперь я умываю руки и делаю ноги!».
А на следующий день, вошедшая во вкус, неугомонная Надежда Сергеевна, вдруг решила кое-где ещё подкрасить, публично заявив:
– «А мы ещё краски купим и покрасим!».
Увидев недовольное удивление на лице Платона, она тут же уточнила:
– «А у Алексея деньги ещё остались!».
– «Так надо их забрать!» – невольно искренне вырвалось у Платона.
Выходя из цеха через незакрытую ею же дверь, из-за чего запах краски распространялся в коридор и офис, Надежда, желая хоть чем-то уязвить Платона, но при этом внешне сохранить свою невинность, оставшись как бы ни при чём, вдруг истерически вскричала, подразумевая его:
– «Какой дурак дверь открыл?!».
– «А это просто умный не закрыл!» – быстро ответил Платон, подразумевая естественно себя.
На следующий день она поинтересовалась у Платона:
– «Ну, что? Не пахнет?!».
– «Ну, как? Пока пахнет!».
– «Ну, это совсем мало!».
– «Да! С ума не сойдешь!» – согласился Платон.
– «А только охренеешь!» – тут же вполголоса внесла ясность Марфа.
И дабы не дышать резким запахом, она пошла пока мыть пол в туалете.
Но не успела Марфа Ивановна закончить свою работу, как семенящими шажками туда, видимо боясь упустить, промчалась Инна Иосифовна, громко вскричав с порога:
 
– «Марф! Пусти меня в сортир скорее!».
Та, с удивлением видя мучения Инны, пропустила страждущую.
А после её выхода из туалета, Марфа всё же не удержалась от ехидного вопроса:
– «Ну, что? Сортировку закончила?!».
Марфа Ивановна Мышкина (Рыбкина) давно недолюбливала, и даже ненавидела Инну Иосифовну Торопову (Швальбман).
Инна Иосифовна, как многие лица её национальности, все свои ошибки, огрехи и недочёты всегда сваливала на других, в основном, работавших с нею, Марфу и Платона.
И если Платон умело отбивался от её козней, при всех, публично, ставя её на место, из-за чего та стала его побаиваться, то Марфа Ивановна не могла противостоять её изощрённым издевательствам и часто плакала от обиды, причитая при этом:
– «У, морда, жидовская! Как же я её ненавижу!».
Пыталась Инна подставить и Платона.
– «Платон, а почему ты не подготовил…?» – осторожно высказала ему претензию Надежда Сергеевна.
– «А мне никто не сказал!».
По повернувшимся в сторону Инны Иосифовны удивлённым физиономиям коллег, Платон сразу вычислил виновницу недоразумения, пытавшуюся свалить свои огрехи на него.
– «А я говорила ему!» – при всех нагло соврала она, навсегда сделав и Платона своим недоброжелателем.
– «Чтобы больше не было спору, и ты не забывала, пиши теперь всё ему на бумажке!» – подбила итог справедливая Надежда Сергеевна.
И Инна начала записывать заказы. Но лучше бы она этого не делала.
Она буквально поняла задание Надежды. Записывала на обрывке, часто мятой бумажки, кое-как, неразборчиво, не дописывая слова.
Причём часто она перечёркивала написанное, ставила стрелки к другой цифре, иногда прибавляя и убавляя числа. В итоге получалось, как по Владимиру Винокуру: здесь играем, здесь нет!
Когда такой заказ попадал в руки Марфы Ивановны, то старушка путалась, часто раздражаясь до слёз.
К тому же Марфа Ивановна очень примитивно считала: от одного, называя вслух каждое число, и тыкая во флаконы пальцем. Иногда Инна Иосифовна, реже Надежда Сергеевна, чуть войдя в помещение, не видя Марфу, пересчитывающую биодобавки в глубине склада, громко звали её, одновременно что-то по пути спрашивая.
В такой момент Марфа Ивановна, конечно, сбивалась со счёта. Особенно ей было обидно, когда счёт уже почти завершался, или был на больших числах, например, более ста. Тут же Марфа гневно плевалась и материлась на дурных баб-эгоисток, думающих только о себе и своей работе.
В таких случаях Платон успокаивал бедную женщину и сам брался быстро всё заново пересчитать. Он обучал Марфу Ивановну быстрому счёту, и не безуспешно. Она поняла, что проще флаконы укладывать в коробку в виде прямоугольника, и не считать, а просто перемножать стороны. Кроме того, он учил её считать тройками и пятёрками: три – пять, три – десять, три – пятнадцать, и так далее.
Но это обучение оказалось безрезультатным.
В таких случаях подвоха со стороны Инны, сопровождавшимися вдобавок и лёгким хамством, Марфе Ивановне ничего не оставалось, как жаловаться начальнице на нерадивую, или даже вредную сотрудницу.
И Надежда принимала меры, вновь выговаривая Инне своё недовольство её наплевательским отношением к коллегам и выполняемой ими работе.
В очередной раз схлестнувшись с Инной, Марфа не выдержала и ответила той на её очередное хамство:
– «Ты была ещё с горошину, когда я уже… по-хорошему!».
А как-то раз Платон обнаружил, что возможно из-за этого, а может из-за отсутствия внуков, или ещё из-за чего-либо, но Марфа Ивановна украдкой начала попивать на работе спирт, предназначенный для протирки станка.