Новый век начался с понедельника

Он тут же подумал, что многие ошибки люди, в частности мужчины, совершают из-за духа противоречия к своему отцу. Всё им надо сделать поперёк, по-своему, самостоятельно, своими силами.
В чём ошибка молодёжи, в частности сынков? Они себя считают умнее своего родителя, игнорируют его опыт. Из-за этого в жизни у них бывает много бед и трагедий! – продолжил он свою мысль.
Платон, конечно, жалел, что так ответил своему ребёнку, обидел его, показал дурной пример. У него иногда, бывало, срывались с языка грубые и крепкие словечки. Особенно это проявилось с возрастом, когда стало труднее сдерживаться, а точнее, когда он перестал это желать делать, когда захотел говорить всё, что хотел, что думал, не сдерживая себя.
Вот и недавно Платону навстречу попалась лыжница, не захотевшая уступить полагающиеся в таких случаях пол-лыжни:
– «Женщине могли бы, и уступить!» – упрекнула она Платона.
– «Вы на лыжне лыжница!» – начал, было, тот, обидевшись.
Но затем, возмутившись продолжавшимся в его адрес нравоучениям, всё же не удержался и, удаляясь, не поворачивая головы, вслед ей громко и зло выпалил:
– «А потом уже… шизда!».
Немного успокоившись, он решил, что в таких случаях не следует больше так срамиться, а сразу отвечать, что-то, вроде:
– «Но Вы ведь тоже человек!».
Стоит только распуститься, сделать себе поблажку, оправдывающее себя послабление, как невольно распускаешься сильнее, и не можешь остановиться, а надо бы.
А ведь девственницей легче остаться, чем стать снова.
Неожиданно вечером позвонил двоюродный брат Сергей. Он ленился писать и решил долг общения отдать телефонным звонком.
Переписка с двоюродным братом Платона – Сергеем Юрьевичем Комаровым из Выксы никак не ладилась.
Платон писал ему письма курсивом на компьютере, всегда сохраняя экземпляр для себя. Он задавал брату конкретные вопросы, на которые в подавляющем большинстве случаев не получал вообще никаких ответов, хотя, естественно, и ожидал их.
Причём эти редкие квази ответы приходили намного позже, часто теряя свою актуальность, да и бывали не по существу вопроса.
Более того, Сергей иногда даже задавал вопросы, на которые уже давно получил от Платона исчерпывающие ответы.
Было такое ощущение, что Сергей выбрасывает письма Платона по прочтению и, естественно, со временем забывает их содержание, о чём его спрашивали.
Воистину получался разговор глухого со слепым, о чём Платон всё же поведал брату после нескольких лет такой переписки. Но ничего не изменилось.
В итоге Платону надоело разговаривать с пустым местом, и он прекратил писать Сергею.
Вот и сейчас Платон завершил их формальный разговор новым пожеланием:
– «Пиши, звони, эсэмэсь, эмэль!».
В противоположность этому была переписка с единственным оставшимся в живых дядей по материнской линии – Виталием Сергеевичем Комаровым, жившим в Санкт-Петербурге и ожидавшим в 2008 году своё восьмидесятилетие.
Дядя и племянник во многом были родственными душами, имели множество одинаковых черт характера, да и стиль жизни у них был во многом схожим, а взгляды на многие события – почти идентичные.
Поэтому их переписка была легка, естественна, даже свободна. Они всегда скрупулёзно отвечали на все вопросы друг друга, чётко, по-военному.
По весне пришло время, и Иннокентий воочию познакомился с военным делом. В военкомате до его слуха донесся обрывок разговора военкома с посетительницей-просительницей:
– «Вот и иди навстречу пожеланиям интеллигенции! Глядишь, и армия у нас снова станет рабоче-крестьянской!».
С весёлым настроем он вернулся домой и поведал об этом родителям, подчеркнув, что он не боится идти в армию, но не хочет терять время, темп жизни.
Проникнувшись оборонно-военной тематикой, Кеша на день Победы съездил с друзьями на Поклонную гору.
– «Кеш! А Вы где?!» – спросил Платон по телефону.
– «Где-где? На Поклонной горе! Народу здесь… дохрена!» – побравировал перед своими друзьями подвыпивший Кеша.
– «А это сколько тысяч?» – нарочно не заметив хамства сына, спросил Платон.
 
Другой раз, тоже находящийся навеселе Иннокентий спросил свою великовозрастную племяшку Наташку про её мужа Вадима, нелюбящего мыться:
– «Наташ! А как твой скунс поживает?».
Его, как молодого волчонка, подмывало на новое, на риск.
Он словно ходил по лезвию ножа, в ожидании наказания или его отсутствия. Будто бы сам спрашивал себя: посмеют ли взрослые теперь меня наказать за это, или я теперь наравне с ними?
По этому поводу Платон говорил Ксении:
– «А наш пострел – везде имел! В смысле – всех поимел!».
В один из вечеров Кеша привёл домой Киру. По-прежнему всё ещё бравирующий своей взрослостью, он спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– «А что это с кухни потом воняет?».
– «Это котлетами!» – ответила, чуть испугавшаяся Кира.
– «Потными?!» – подыграл на этот раз сыну Платон.
Тут же Иннокентий вдруг решил что-то записать и попросил у отца черновики.
– «Да у меня этих черновиков видимо… и ещё больше невидимо!» – всё ещё игриво ответил отец сыну.
После этого, как часто водиться, завели разговор о некоторых проблемах молодёжи.
– «Молодёжь теперь целуется, как в американских фильмах, громко, лячкая, как свиньи!» – вдруг изрёк хозяин дома.
Кеша с Кирой переглянулись. Ведь это к ним относилось в меньшей степени. Они превзошли поколение родителей, пусть в детскости, но зато в лиричности…
Да! Несмотря ни на что, у нас всё-таки растут хорошие дети, даже кое в чём нас превосходящие! – решил про себя Платон.
Даже многие окружающие Платона взрослые не могли похвастаться чистотой своих моральных устоев, тем более культурой и интеллектом.
Неужто трудно быть всегда и везде честным, принципиальным, культурным и вежливым, внимательным к другим людям?! – молча сокрушался моралист.
Чем старше и мудрее делался Платон, тем больше он становился чувствительным к понятиям совести и чести. Всё больше и чаще его коробило поведение людей с отсутствием этих понятий. Он ощущал по отношению к ним какое-то чувство брезгливости, как к низшим животным.
Тем более, если они донимали Платона своим поведением и высказываниями.
И первенствовал в этом в последние годы конечно Иван Гаврилович Гудин. Это был настоящий гнус, обладающий глоссолалией и гемионией, постоянно несущий галиматью Герострат, старающийся всё время идти с нулевым галсом, иногда превращающийся в Ганимеда, для услужения Гарпиям, коей иногда представала Надежда Сергеевна Павлова.
Из-за этого Платон попадал иногда в дурацкое положение, не зная, что ответить хамам. Да и не умел он этого, тем более не любил.
Ведь в дурацкое положение попадают только умные люди. А дураки всегда в нём находятся, как это частенько бывало, прежде всего, с Гудиным.
– «Настоящий мужчина видит женщину, как таракана: или на кухне, или ночью!» – высказал как-то Иван Гаврилович своё мнение Платону.
В его словах явно проскальзывало презрение ко всем женщинам, не раз видимо в жизни «кидавших» его, вернее бросавших, оставлявших его, как ненужный хлам, как дерьмо!
Даже к своей последней сожительнице Галине, младшей почти на шестнадцать лет, он относился с пренебрежением, и даже не скрывал этого перед сослуживцами, демонстрируя, в частности Платону, свою крутость и непримиримость независимого человека.
Иван Гаврилович «кидал понты» перед своей Галей, благодаря чему он надолго пригрелся, присосался задарма к богатой женщине, являясь фактически Альфонсом.
Он даже как-то поделился с Платоном подробностями ссоры с Галиной:
– «Я как-то разозлился на Галку и сказал ей: ну, ты меня совсем затрахала! Как сейчас трахну… по мозгам! А она мне: это будет твоё последнее. А я ей: а мне плевать! Я трахну, а ты считай, последнее, или нет!».