Цена твоей Любви (СИ)
— Ты точно тут живешь?
Шмидт беззлобно смеется и подходит к плите. Выкручивает ручку газовой конфорки. Разжигает огонь.
Через плечо роняет.
— Я редко здесь бываю.
— Почему?
Лица не вижу, но чувствую — хмурится. Рон молча вытаскивает из холодильника несколько пакетов, кладёт готовую еду на стол и медленно разворачивает обёртку.
Становится зябко. По спине бегут мурашки. Тишина режет слух.
Наконец он выдаёт. Подчеркнуто негромко.
— Я ненавидел этот дом. Всё о тебе напоминало. Хотел вещи выбросить, но не решился.
Усмехается. Достает сковородку, щедро наливает масло и бросает овощи, после чего подходит ко мне. Прижимает к столешнице и говорит, словно невзначай.
— По глазам вижу — не веришь. Так сама посмотри.
Тянется к тумбе за моей спиной. Открывает и отходит на один шаг. Внутри — две чашки. Одна черная, а вторая — моя. Из тонкого фарфора с незамысловатыми узорами.
Я хмыкаю — подходит. Как раз в моём вкусе. Видимо, сама выбирала.
Справа — несколько статуэток. Одни девушки на пуантах. Их лица выражают глубокую печаль. Хрупкие тела облачены в белоснежные пачки. Готовы поддаться музыке и взмыть навстречу танцу.
Шмидт следит за моим взглядом и тихо комментирует.
— Ты рассказывала, что в детстве мечтала стать балериной.
Точно. Будучи маленькой, я частенько включала телевизор и могла часами смотреть на грациозных танцовщиц. Меня завораживало их изящество. Покоряла виртуозность. Когда никого не было рядом, я пыталась освоить технику. Делала это тайком — мама не одобряла. Один раз даже чуть не сломала полку. Чудом увернулась.
Проклятье. Как эти воспоминания всплывают в моей голове?
Я встряхиваю волосы и подаюсь вперед. Слева вижу кожаную папку. На корешке — моё имя.
— Что это?
— Досье на тебя, — хрипло отвечает и возвращается к плите.
Я облегченно вздыхаю. Устало облокачиваюсь о стол.
Рядом с ним даже дышать сложно. Давит бешеная энергетика. Рвёт и током пронзает. Стягивает шею жгучей проволокой.
— Зачем тебе это досье?
— Я не мог поверить тебе на слово. После нашей первой встречи сразу же собрал информацию.
Достаёт вторую сковородку и кладёт мясо. Накрывает на стол.
Саркастично продолжает.
— Одного милого личика, полного страха, было недостаточно, чтобы убедить меня в твоей невиновности.
— Тогда почему ты дал мне уйти?
Впиваюсь в него подозрительным взглядом. Он что-то недоговаривает. За версту чую ложь.
— Я хотел, чтобы ты привела меня к главарю. Зачем мне пешка, если я могу поймать всю банду? — пожимает плечами. — Узнал твой адрес и где ты учишься. Стал следить, потом понял, что тебя и правда подставили.
Запинается. На губах проскальзывает наглая ухмылка.
— Ну а дальше…я послал все условности, чтобы сделать тебя своей.
Глушу раздражение. Быстро перевожу тему.
— Я могу посмотреть досье?
Глаза леденеют. От холодного взгляда меня снова потряхивает. Ощутимо так. Будто чёрные зрачки способны сердце выжечь. Проникнуть сквозь кожу и вытрясти из меня всё, что его не устраивает.
— Нет. Ничего интересного не найдешь. Лучше сядь и поешь.
Кладёт огромную порцию овощей и с громким стуком ставит передо мной тарелку. Стоит мне послушно сесть, как он тут же отворачивается. Жарит мясо, всем своим видом выдавая острое нежелание продолжать диалог.
Упрямый. Только дрессировать и умеет. Но я — не животное. Пустыми приказами и командами не обойтись. Повиновения не добиться.
Левой рукой стискиваю тонкую ткань скатерти, а правой беру вилку. Рефлекторно свожу колени, чтобы не дрожать.
Есть не начинаю. Твердо намерена добиться ответов.
— Что с Брайсом? Ты…убил его?
Разглядываю окаменевшую спину и нервно кусаю губы. Мне кажется, что проходит вечность, прежде чем он наконец решает вспомнить о моём существовании.
— Нет. Счастлива?
Сердце из груди выскакивает. Вовсю хлещет стылым морозом.
Злой окрик в тупик вводит — почему он злится?
— Я не успел. Члены «Каморры» слишком рано появились, — недовольно цокает языком и сквозь зубы бросает. — Тебя схватил и дёру дал. В открытой перестрелке могли и задеть. Моя месть не стоит твоей жизни.
Внутри разливается чуждое тепло. Приятное и сладкое, но при этом всё равно горчит.
Сомнений нет — я дорога ему. Но какой ценой обошлась нам эта любовь?
— Потом найду и размажу ублюдка. Если, конечно, Алдо первым его не прибьёт.
Я накалываю на вилку картофель и спрашиваю.
— Почему Дон «Каморры» хочет нас убить?
— Тебе не показалось странным, что он так внезапно решил сделать вас членами своей шайки?
— Не знаю. Я плохо в этом разбираюсь и не знакома с тонкостями…вашей работы.
Гулко сглатываю, поймав тяжёлый взгляд.
— Не равняй нас. Я убиваю только тех, кто заслуживает смерти. И деньги зарабатываю на пушках. Без наркоты и прочей херни.
Садится напротив. Так долго смотрит, что щеки начинают пылать.
Коротко цедит.
— Герра мешает многим. Сам виноват. Из-за уязвленного самолюбия и тупой беспринципности даже не заметил подвоха. Пусть теперь расхлебывает, — задумчиво протягивает. — Проблема в том, что тебя тоже ищут. Так что посидишь здесь. Подождешь, пока я разберусь.
Я открываю рот, чтобы возразить, но Шмидт тут же пресекает попытку.
— Не смей спорить. Второй раз я тебя не потеряю.
Внутри всё клокочет. Тревога душу выворачивает.
— Но вдруг они навредят моим близким?
Рон искривляет губы в насмешливой улыбке и без труда хватает меня за запястье. Придвигает ближе. Хрипло шипит.
— Каким близким? — голос становится низким и рычащим. — Я — твоя семья. Единственная. Забудь уже об остальных.
Злость накатывает с новой силой. Я понимаю, что он ничего мне не сделает, и это быстро развязывает руки.
— Моя мама лежит в больнице. Они запросто могут прийти и избавиться от неё. Или же возьмут в заложники, чтобы на меня выйти.
— И пусть. Одним геморроем меньше, — жестоко отрезает и продолжает есть. Хищное лицо расслаблено. Без единой эмоции.
Будто это не он только что подписал ей приговор.
— Я не могу так. Она — моя мать. Плохая или хорошая — неважно.
— Стоп. Послушай меня. Игры давно кончились. Эти ублюдки по всем без разбору стреляют, — сильнее стискивает кожу. — Не вздумай подставиться. Я тебе запрещаю.
***Прошло три дня. Целых три дня я сижу взаперти и медленно схожу с ума. Меня пожирают сомнения — правильно ли я делаю, что подчиняюсь Рону?
Ведь им управляет не только желание меня защитить. Нет. Думаю, это даже не главная причина моего заточения.
Истинный мотив — наказать. Наглядно показать мне, кто здесь хозяин. Сузить пространство лишь до него одного. И тем самым убить на корню любое сопротивление.
Проклятье. Это работает, причем чертовски хорошо.
Гнев проходит. Злость — тоже. Остаётся только рабское смирение.
И вот за это я начинаю презирать саму себя.
Я привыкаю к Шмидту. За неимением альтернатив ищу в нём черты, которые заставили меня полюбить этого жестокого человека. Свыкаюсь с его постоянным присутствием.
Каждую ночь он спит рядом. Так близко, что я задыхаюсь от смятения. Задаюсь вопросом: «Что я творю?», — но ответ повисает в воздухе.
Я ничего не могу с собой поделать. Мне страшно признавать, что когда-то Рон заменял мне весь мир. Я помню это лишь обрывками. Разум закрыт, но сердце…оно продолжает биться в такт с его дыханием. В грубых словах подмечает заботу. Смотрит слепо, опираясь на утраченную память.
Проснувшись сегодня в пустой постели, я не выдержала. Вскочила на ноги, привела себя в порядок и отправилась на его поиски.
Больше нет смысла ждать. Он игнорирует мои вопросы, утаивает ответы и постоянно всё скрывает. Вместо конкретики хватает меня за талию и недвусмысленно намекает на то, что путь к правде лежит через его постель.
В чёрных глазах тлеет неусыпный голод. Сжатые в кулаки руки ясно говорят о том, что контроль — вещь недолговечная.