Темное разделение

— Это хорошо, что у них два сердца?
— Это просто замечательно.
— Теперь расскажите про плохое.
Я хорошо держусь, подумала Мел. Я спокойна и могу рассуждать логически, я не устроила истерику и не упала в обморок. Но она чувствовала, как внутри закипает паника, и подумала, что для нее паника теперь всегда будет пахнуть лавандой, как освежитель воздуха в этом кабинете, и цветами герани, стоящими на этом окне. Бреннан помолчал минуту, прежде чем ответить.
— Есть некоторое сращение лопатки, — наконец сказал он. — Возле ключицы, вот здесь. — Он показал на своем плече. — Впрочем, это небольшая область, можно будет что-то сделать, наверное. Конечно, у обоих останутся большие шрамы, но возможна пересадка кожи, когда они вырастут.
Он говорил так, словно заранее знал, что близнецы выживут при рождении и успешно пройдет операция, вырастут и доживут до того возраста, когда можно будет делать пересадку кожи. Мел была глубоко признательна ему за это.
— Понимаете, могло бы быть намного хуже.
— Да?
— Да. — Он сказал это так убежденно, что Мел поверила ему и не захотела спрашивать, что же более ужасное могло произойти.
— Но вы сможете… сможете разделить их?
— Это очень сложная и опасная операция, — сказал Бреннан. — Задействовано несколько костей, возможно также — сухожилия и мускулы, разделение может повредить одну из них. Не обязательно, но это может случиться. — Он наклонился ближе к ней. — Послушайте, за эти несколько месяцев вы получите много разных противоречивых сведений — статистику, разные истории, постарайтесь не обращать на них внимания или сразу спрашивайте меня. И помните, что близнецы-торакопаги — это самый простой случай, по приблизительным подсчетам после операции по разделению выживают процентов семьдесят пять.
— Оба близнеца?
— Вы опять делаете поспешные выводы, — сказал он, а затем, прежде чем Мел успела понять его слова, добавил: — Хотите узнать, какого они пола?
В его речи, уже не в первый раз, послышался легкий ирландский акцент. Очень мило.
— А вы уже можете об этом сказать?
— Согласно правилам, мы не обязаны это сообщать, но можем действовать по своему усмотрению. Мы получили результаты амниоцентеза и точно знаем их пол.
Мел на секунду задумалась, а затем сказала:
— Я бы хотела знать, если можно.
— Конечно, можно. Пусть они станут для нас реальными людьми. Для нас обоих. — Он снова улыбнулся. — Это девочки.
Это девочки. Девочки.Об этом я и мечтала. Две крошечные девочки, как две нераскрывшиеся почки, прижавшиеся друг к другу, но у каждой из них есть свое сердце, и они бьются в унисон.
— Две девочки, — тихо произнесла Мел и почувствовала, как радостная улыбка, несмотря ни на что, озаряет ее лицо. — Спасибо вам.
Джо отнесся к этому именно так, как ожидала Мел.
Сначала он покраснел от ярости, а затем обзвонил каких-то людей — наверное, коллег по работе или членов городского совета, чьи жены или сестры недавно рожали. После чего вернулся к ней уже со списком в руках и сказал, что нужно просто найти соответствующего специалиста, который со всем разберется. Мел должна была все это выяснить на консультации, но она, конечно, была слишком расстроена. Он понимает. Его тон давал понять, что он позволяетей быть расстроенной. Порою Мел казалось, что этот человек живет не в двадцатом веке.
В списке Джо фигурировало несколько имен с Харли-стрит. Мел решила не спрашивать, как он собирается оплачивать специалистов с Харли-стрит и как вообще они будут платить частному врачу, учитывая, что кукольные Домики, которые продает компания Джо, пока что не пользуются особым спросом.
Но он, похоже, обрадовался, что это девочки. Это действительно очень здорово, сказал он снисходительно. Все эти глупости со сращиванием мы уладим, вот увидишь, и тогда у нас будут две маленькие девочки. Две хорошенькие куколки, которых я буду холить и лелеять, сказал Джо. (А еще они будут отлично смотреться на фотографиях, дополняя образ советника Андерсона на общественных мероприятиях и благотворительных приемах… Нет-нет, так думать некрасиво.)
 
Интересно, подумала Мел, почему Джо решил, что дети будут хорошенькими — ведь сама она совсем не красавица, да и Джо далек от идеала. Впрочем, это неважно, главное, чтобы они были добрыми и серьезными и прожили счастливую интересную жизнь.
По правде говоря, ей не стоило выходить за Джо. Изабель, которая знала Мел лучше, чем кто-либо, была права, сказав, что Мел изменила самой себе, поступив так. Но Мел просто устала быть одна, без гроша в кармане, с тоскливой работой и туманным будущим, устала от того, что до тридцати лет у нее так и не было ни с кем серьезных отношений. Много было причин для этой усталости, заставившей ее поверить в то, что любой брак лучше, чем быть одной. Видимо, она тоже жила не в двадцатом веке.
Мел старалась не думать о том, что Джо неприятен ей, ведь в браке не должно быть такой неприязни. Но еще старательнее она скрывала от себя то, что неприязнь постепенно перерастает в нечто худшее.
Страх. Очень грустно осознавать, что тебе неприятен твой муж, но намного хуже, если ты боишься его.
Симона все больше и больше боялась девочку.
Она ненавидела мир, в котором жила девочка, ее черный каменный дом. И ей не нравилось, что девочка все глубже затягивает ее в свой мир. Затягивает?.. Тихий, но необъяснимо пугающий голос шептал ей: разве ты не хочешь узнать больше об этом мире? Об этом таинственном мире, где живет девочка?.. Хоть ненадолго попасть туда, как люди в книжках попадают в другие миры?..
Девочка говорила, что однажды они расскажут друг другу все свои секреты, и это будет замечательно. Симона не считала, что это будет так уж замечательно, к тому же у нее не было особых секретов. Можно было попытаться не слушать секреты девочки, но это было сложно, потому что девочка со временем становилась все сильнее. Несколько раз Симона ощутила, что ее заставляют заглядывать в сознание девочки — и это показалось ей противным, как подслушивать чужой разговор. А еще это было похоже на старый глубокий колодец, на дне которого под толщей грязной воды хранятся чужие воспоминания и пугающие тайны. Всего этого Симона предпочла бы не видеть.
Симоне исполнилось десять лет, и вскоре после этого в глазах у мамы снова появился страх, и им снова нужно было переезжать.
— Ты недавно говорила про Уэльс-Марш, помнишь? — спросила мама. — У вас был о нем урок в школе, тебя это тогда очень увлекло. Хочешь там жить?
Это прозвучало очень неожиданно. Симона не думала, что сможет решать, где им жить, и забеспокоилась при мысли о том, что окажется так близко к девочке.
— А разве мы можем жить там?
— Мы можем жить, где захотим, — ответила мама, и, несмотря на бодрый голос, Симона ощутила ее страх. — Мы же с тобой цыгане, правда? А наша бабушка или, может, прабабушка жила в разноцветном вагончике на колесах и танцевала под цыганский бубен.
— Правда?
— Нет. Я иногда спрашиваю себя, почему ты такая чудная.
— Что значит «чудная»?
— Это значит, что ты читаешь мысли других людей.
Мама улыбнулась Симоне, а вечером она снова стояла у окна и долго смотрела на улицу.
Мама очень быстро нашла дом в Уэльс-Марш, в Западной Эферне.
— Это не Уэльс, но очень близко, — сказала она, когда они ехали вдвоем на машине, доверху загруженной чемоданами с одеждой, документами, фарфором и прочим, что мама не доверила багажному фургону — Хорошо за городом, правда? Ты здорово придумала, Сим, я думаю, нам здесь понравится.
Симона тоже на это надеялась. Она еще не видела дом, который нашла мама, потому что обычно мама искала дом без нее, но на фотографии он казался очень симпатичным.
 — И мы будем вместе, Симона… Наконец-то мы действительно будем вместе… 
Симона замерла на своем сиденье. Голос девочки у нее в голове стал намного сильнее, казалось, он был ближе, чем раньше. Жутко было даже представить, что она наконец ее встретит, хотя, с другой стороны, это было так интересно, что захватывало дух. «Может быть, я узнаю, кто она такая и как попадает ко мне в голову, и тогда перестану ее бояться», — с надеждой подумала Симона.