Тропою испытаний. Смерть меня подождет (СИ)
Вот и приток. Он стремительно пробегает последний перекат, сливается с Зеей. Мальки тугой полоской подходят к устью, ещё больше жмутся к мелководному берегу, как бы понимая, что здесь, под перекатом, их как раз и поджидают те, с кем опасно встречаться. Но сила инстинкта гонит их дальше.
Что я заметил? Многие мальки откалываются от общей полоски и устремляются вверх по притоку. Быстрое течение отбрасывает их назад, бьёт о камни, будто пытаясь заставить повернуть обратно, но не может. В этих крошечных существах живёт упрямое желание попасть именно в приток, а не в какую-то другую речку, пусть она будет во много раз спокойнее. Вот и бьются мальки со струёю, лезут всё выше и выше. За перекатом тиховодина, там передышка и снова перекат. И так до места…
Невольно хочется узнать: а где же их конечная цель? Они спешат к местам, где родились и откуда были снесены водою совсем крошечными, ещё не умевшими сопротивляться течению. И в этом их неудержимом движении к родным местам есть неразгаданная тайна. Непонятно, как эти маленькие существа, впервые поднимаясь вдоль однообразного берега Зеи, мимо множества притоков, безошибочно находят русла своих рек, угадывают свои места? А, скажем, с кетой происходят ещё более загадочные явления. Её малявкой сносит река в море, жизнь она проводит в далёком океане и через несколько лет возвращается к родным местам в вершины рек, проделав сложный и очень длительный путь в несколько тысяч километров. И всё-таки её ничто не может сбить с правильного пути, она безошибочно находит свою реку, мечет в ней икру и погибает там, где родилась.
Вот и эти мальки, что идут сейчас вверх по Зее, разбредутся по своим притокам и там, у родных заводей, проведут короткое лето. К зиме они спустятся в ямы и будут служить пищей взрослым рыбам, а весною уцелевшие снова повторят свой путь к родным местам.
Позже я выяснил, что такая же масса молоди поднимается и вдоль противоположного берега; это жители правобережных притоков.
Я уже собрался покинуть берег, как издалека донёсся крик филина.
— Это Улукиткан! — обрадовался Василий Николаевич.
Крик филина повторился ближе, яснее. Видим, на косу из тайги выходит караван. Там уже наши собаки.
Шумно становится на одинокой стоянке. Разгорается костёр. Людской говор повисает над уснувшей долиной. Отпущенные олени бегут в лес, туда же уплывает и мелодичный звон бубенцов.
— Орон [69]совсем дурной, постоянно торопится, бежит, будто грибы собирает, — бросает им вслед ласково Улукиткан.
Мне кажется, что только с завтрашнего дня по-настоящему начнётся наше путешествие.
— Какие вести, Геннадий? — не терпится мне.
— Неприятность. У Макаровой инструмент вышел из строя. Дело неотложное, а Хетагуров вот уже дней пять в эфире не появляется, ждут ваших указаний. И ещё есть новость. Трофим вернулся из бухты, не хочет идти в отпуск, просится в тайгу…
Взглянув на часы, Геннадий забеспокоился:
— Двадцать минут остаётся до работы!
Общими усилиями ставим палатку, натягиваем антенну. Геннадий устраивается в дальнем углу и оттуда кричит в микрофон:
— Алло, алло, даю настройку: один, два, три, четыре… Как слышите меня? Отвечайте. Приём.
Я достаю папки с перепиской и разыскиваю радиограмму Трофима!
«Прибыл в штаб. Здоров, чувствую себя хорошо. Личные дела откладываю до осени. Разрешите вернуться в тайгу. Жду указаний. Королёв».
«Почему он не поехал к Нине? — думаю я. — Неужели в их отношениях снова образовалась трещина? Мы ведь давно смирились с мыслью, что в это лето Трофима не будет с нами, и вдруг… Правильно ли он поступает?»
— Алло, алло, передаю трубку. — И, обращаясь ко мне, Геннадий добавляет: — У микрофона начальник партии Сипотенко.
— Здравствуйте, Владимир Афанасьевич! Что у вас случилось? Где находитесь?
— Позавчера приехал к Макаровой на голец восточнее озера Токо. Неприятность — видимо, от сырости в большом теодолите провисли паутиновые нити, работа стала. Запасной паутины нет. Третий день бригада охотится за пауком, всю тайгу обшарили — ни одного не нашли. Да у меня и нет уверенности, что он даст нам нужную по толщине нить, ведь мы для инструмента берём паутину только из кокона паука-крестовика.
— Попробуйте подогреть электролампочкой провисшие нити в инструменте. Если они не натянутся, тогда организуйте более энергичные поиски кокона. Используйте проводников. Сменить инструмент сейчас невозможно, вы же знаете, что в вашем районе нет посадочной площадки для самолёта.
— Беда в том, — отвечает Сипотенко, — что никто из нас не знает, где зимуют крестовики, ищем наобум. А проводники у нас молодёжь, неопытные. Сейчас попробуем подогреть нити, может быть, натянутся.
Вдруг в трубку врывается возбуждённый женский голос:
— Значит, вы отказываетесь помочь нашей бригаде? Ведь сейчас кокона не найти, да, может быть, эти пауки и вовсе не живут в таком холоде. Что же делать?
— Здравствуйте, Евдокия Ивановна! Я понимаю вашу тревогу. Но если в штабе даже и найдётся кокон, не попутным же ветром доставить его вам?
— Значит, ничего не обещаете? А мы надеялись, что выручите. Неужели обречёте нас на длительный простой?
— Всё возможное сделаю. Я сейчас соберу своих таёжников, поговорим. Не сегодня-завтра появится в эфире Хетагуров, поручу ему заняться паутиной. Но как доставить её вам, не представляю. Через час явитесь на связь.
Геннадий работает с другими нашими станциями, принимает радиограммы, а мы садимся ужинать.
— Чудно как получается: из-за паутины остановилась работа, — говорит Василий, вопросительно посматривая на меня. — Неужели без неё нельзя?
— Ты когда-нибудь смотрел в трубу обычного теодолита? Видел в нём перпендикулярно пересекающиеся нити? — спрашиваю я.
— Видел.
— Так вот, в обычном теодолите эти линии нарезаются на стекле, а в высокоточном, скажем, в двухсекунднике, как у Макаровой, с большим оптическим увеличением, нарезать линии нельзя. Их заменяют паутиной, натянутой на специальную рамку. Всего-то для инструмента её надо несколько сантиметров. Но где их сейчас возьмёшь?
— А разве шёлковая нитка не годится?
— Нет, она лохматится и не даёт чёткой линии.
Улукиткан смотрит на меня с недоумением. Он не всё понимает из наших разговоров о теодолитах, но для него ясно, что из-за какого-то паука у инженера остановилась работа.
— Какой такой паук, его спина две чёрных зарубка есть? — спрашивает он.
— Есть.
— Эко сильный паук, человека задержал, — рассуждает старик. — Бывает, бывает. Вода вон какой мягкий, а камень ломает… Это время паука надо искать в сосновом лесу, в сухом дупле старого дерева и под корой, где мокра нет. Здесь, однако, не найти.
— Если мы вызовем к микрофону проводников Макаровой, ты сможешь им рассказать, где нужно искать пауков?
— Это как, чтобы я в трубку говорил?
— Да.
— Уй, что ты, не умею, всё путаю…
— Ничего хитрого нет. Садись ко мне поближе, — говорит Геннадий.
Он надевает на голову старика наушники, посылает в эфир позывные и, установив связь, просит вызвать к микрофону проводников.
Улукиткан торжественно продувает нос, откашливается, скидывает, как перед жаркой работой, с плеч телогрейку.
— Кто там? — пищит он не своим голосом в микрофон и пугливо смотрит на нас.
— Ты не бойся, говори громче и яснее, — подбадривает его Геннадий.
— Ты кто там? — снова робко повторяет старик и замирает, испугавшись разрядов, внезапно прорвавшихся в наушники. Но вот его лицо расширяется от улыбки, становится ещё более плоским. Услышав родную речь, старик смелеет и начинает что-то рассказывать, энергично жестикулируя руками, как будто собеседник его стоит прямо перед ним. Затем он терпеливо выслушивает длинные ответы, кивает удовлетворённо головою в знак согласия. Можно подумать, что не он инструктирует проводников, где нужно искать кокон, а они.
— Кончил? — спрашиваю я Улукиткана, когда он снял наушники.