Полибий и его герои
Римляне терпели поражение за поражением, Италия предана была огню и мечу. Несколько раз пунийцы подходили к самому Риму; жизнь его висела на волоске. Но римляне продолжали бороться. Они навязали Ганнибалу свой план войны. Сражаться приходилось за каждую деревню, за каждую пядь земли. Так проходил год за годом. И вот у римлян появился новый блистательный полководец, Сципион Старший. Он отвоевал у пунийцев Испанию, высадился в Африке, наконец, разбил в битве самого Ганнибала и поставил Карфаген на колени. Ганнибал капитулировал. Сципион продиктовал побежденному врагу неожиданно очень мягкий мир. Карфаген не должен был иметь оружия, армии и боевого флота, но в остальном оставался совершенно свободным и независимым государством, сохранял исконную территорию и не платил дани. Виновник войны Ганнибал продолжал спокойно жить в Карфагене.
Прошло 50 лет. И Карфаген, некогда униженный и побежденный, снова пышно расцвел. Никогда еще он не был так богат {107}.
Но незаметно над землей сошлись новые тучи, предвестники страшного урагана…
Третья Пуническая войнаМы смотрим на прошлое словно с птичьего полета. 25, 30, 50 лет для нас как один шаг. Поэтому нам кажется, что Третья Пуническая война неизбежно и логично следовала за Второй и римляне задумали ее чуть не в тот самый момент, как подписывали договор после разгрома Ганнибала. Между тем прошло полвека, сменились три поколения людей. За все эти 50 лет римлянам ни разу не приходила мысль о новой войне. Ни разу какой-нибудь беспокойный и честолюбивый консул, жаждущий лавров и триумфов, не призывал народ стереть с лица земли ненавистный город. Ни один политик не говорил об этом в сенате. Самое удивительное, Катон, впоследствии столь непримиримо требовавший разрушения Карфагена, все эти годы молчал. Мало того, после падения Македонии в 167 г. он даже говорил, что сохранение Карфагена полезно Риму (Арр. Lib. 65). Складывается впечатление, что война эта налетела на мир нежданно. Похоже, что не римляне руководили событиями, а события подхватили их. Вот почему Третья Пуническая война представляет настоящую загадку. Что произошло? Что заставило старого цензора так внезапно взять новый курс? И не только его, но и весь сенат?
Ближайшим соседом карфагенян была Ливия. Царство это было делом рук Сципиона. Он освободил подданных Карфагена и объединил под властью первого местного царя Масиниссы. При жизни Сципиона Масинисса, видимо связанный данной ему клятвой, сидел смирно и не обижал соседей-пунийцев. Но Сципион умер, и руки у Масиниссы были развязаны. Он стал совершать набеги на карфагенян и отнимать кусок за куском их землю. По условию договора карфагеняне не имели права владеть оружием. Им оставалось одно — апеллировать к римлянам. В ответ на их жалобы Масинисса с видом оскорбленной невинности клялся и божился, что пунийцы нагло лгут в глаза: эта земля его кровная вотчина и принадлежала еще его дедам. Римляне, как обычно, отправляли уполномоченных разбирать все на месте. Все наши авторы согласно утверждают, что уполномоченные эти судили не по справедливости и всегда держали сторону Масиниссы. Удивляться не приходится. Даже самые справедливые и мудрые люди — а я далеко не уверена, что все римские послы были такого рода людьми — так вот, даже самые справедливые и мудрые люди не могут быть вполне объективны, если спорят их смертельный враг и лучший друг. А ведь Масинисса единственный остался верен Сципиону до конца в самые страшные дни. Кроме того, Масинисса был поставлен Сципионом как страж, наблюдавший за Карфагеном. Ни в коем случае нельзя было отталкивать его от себя. Наверняка многие римляне в душе радовались, что набеги Масиниссы ослабляют опасного врага.
Масинисса прекрасно понимал свое положение и отлично им пользовался. Он был лукав, коварен, изворотлив. Он умел дать понять квиритам, что Карфаген может в любую минуту взяться за старое, и искусно раздувал страхи римлян. Почувствовав свою безнаказанность, Масинисса наглел не по дням, а по часам. Он продолжал свои разбойничьи нападения. Но при этом царь Ливии преследовал тайную цель. Масинисса был человек масштабный. Его прельщала вовсе не перспектива немного пограбить или несколько расширить свои владения. Нет, он мечтал присоединить к себе сам Карфаген и стать хозяином огромной империи, объединяющей всю Северную Африку. Но римляне не могли допустить создания финикийско-ливийской державы. Они знали, что Масинисса уже стар, его дети получили пунийское воспитание, в его столице уже начали приносить детей в жертву по пунийскому обычаю, и вскоре окажется, что не Карфаген завоеван ливийцами, а пунийцы вновь присоединили к себе потерянную и теперь объединенную Ливию. А тогда — римляне убеждены были в этом твердо — Риму конец. Надо было что-то срочно предпринимать.
В сенате шли обсуждения и споры. Но вдруг на римлян обрушилась такая новость, которая заставила разом забыть о Масиниссе. В 157 г. очередное посольство принесло известие: карфагеняне строят военный флот! (Liv. ер. XLVII). Сенат был вне себя от ярости. Посольство за посольством отплывало в Африку. Обстановка все более накалялась: из Карфагена доходили новые и новые тревожные слухи — карфагеняне собрали огромное количество оружия, карфагеняне собрали огромное войско — и все это вопреки договору (Liv. ер. XLVIII). В конце концов, смятение настолько усилилось, что в 153 г. в Африку выехал сам 86-летний Катон. Вернулся он потрясенным (Арр. Lib. 69). Он сказал, что увидел город, который достиг высшего могущества, переполнен всеми видами оружья и совершенно готов к войне. Выжидает только минуты, чтобы нанести верный удар.
— Теперь не время заниматься делами нумидийцев и Масиниссы и улаживать их, — продолжал он. — …Если римляне не захватят город, исстари враждебный им, а теперь озлобленный и невероятно усилившийся, они снова окажутся перед лицом такой же точно опасности, как и прежде (Plut. Cat. mai. 26).
Сохранился фрагмент его подлинной речи о карфагенянах.
— Карфагеняне уже наши враги, ведь тот, кто приготовил все против меня, чтобы начать войну в любое удобное для него время, уже мне враг, хотя бы еще и не поднял оружия (ORF2, fr. 195).
Но что же так поразило Катона? Быть может, в душе его поднялся гнев, а то и зависть, когда он увидал, что заклятый враг Рима процветает и благоденствует? Но Плутарх и особенно Аппиан ясно говорят нам, что то был не гнев, а страх (Арр. Lib. 69). Что же так напугало старого цензора? Богатство города? Но Рим знал об этих богатствах давно. Очевидно, было что-то новое. Катон ясно увидел, что у власти партия реванша и все готово к войне. Действительно, чудовищные приготовления Карфагена не могли быть случайностью. Карфагеняне впоследствии выдали больше 200 тысяч вооружений и 2 тысячи катапульт (Polyb. XXXVI, 6, 7; ср.: Арр. Lib. 78–80). Причем выдали они, конечно, далеко не всё. Город действительно напоминал мастерскую войны. Во внутренних помещениях городских стен были камеры: внизу стояли 300 боевых слонов, а рядом огромный склад пищи для них. Над ними были лошадиные стойла, вмещавшие 4 тысячи коней, закрома для продовольствия, а дальше казармы для 20 тысяч пеших и 4 тысяч всадников. «Столь значительные военные приготовления были сделаны ими еще раньше в одних только стенах», — говорит Аппиан. В гавани стояли 220 кораблей, а рядом в складах хранилось все необходимое для их оснащения (Арр. Lib. 95–96).
Но главное, у кормила правления стали новые люди. Нельзя не согласиться с И. Ш. Шифманом, который пишет: «К началу 50-х годов II в. в Карфагене, где к этому времени накоплены были ресурсы, достаточные, как полагали, для войны и против Масиниссы, и против Рима, возобладала демократическая „партия“, и она со своей стороны повела дело к новому конфликту» {108}.
С того дня, как он вернулся, Катон стал заканчивать каждое выступление в сенате словами: