Полибий и его герои

Уже по ироническому тону Полибия нам совершенно ясно, к какому типу историков принадлежал он сам. Пусть читатель не поймет меня превратно — он вовсе не пренебрегал книжной мудростью. Широкое образование для историка он считал совершенно необходимым. Мы скоро увидим, что он почти наизусть знал сочинения предшественников. В «Истории» он с блеском применяет все свои огромные знания. Но он горячо настаивал, что одного книжного знания для историка мало — его писания становятся тогда скучными и холодными. Он должен все испытать сам. «Если историк пишет о государственных делах, читатель должен чувствовать, что автор сам знал в них толк, если о сражениях, он должен в них участвовать, если о частных отношениях, должен сам воспитывать детей и жить с женщиной» (XII, 25h, 5) {48}. Из этого следует, что историей должны заниматься государственные люди, но не мимоходом, не между делом, но отдав ей всю жизнь до последнего вздоха (XII, 28, 1–4).
Итак, его идеал не кабинетный ученый. А кто же? Ответ совершенно неожиданный. Героя своего Полибий нашел на страницах Гомера. Он обожал Гомера, видя в нем не только гениального поэта, но великого мыслителя и даже ученого. Но, может быть, более всего любил он Гомера за то, что тот вывел человека, перед которым Полибий преклонялся — Одиссея. Одиссей — его любимый герой, его кумир, воплощенный идеал. По словам Полибия, Одиссей — это настоящий ученый, сведущий и в астрономии, и в географии. В то же время он образец государственного деятеля. И каждый историк должен стремиться быть похожим на Одиссея (IX, 16, 1; XII, 27, 9–28, 1).
Ясно, что сам Полибий, бывший и историком, и государственным деятелем, старался подражать герою Гомера. Слабость его к царю Итаки, очевидно, была общеизвестна среди его многочисленных друзей и знакомых. И они в шутку, наверно, называли его Одиссеем. Об этом, между прочим, говорит один забавный случай. После многих дет сенат наконец-то решил вернуть ахейцев на родину [40]. Заседание уже окончилось, но Полибий, окрыленный успехом, подошел к Катону с новой просьбой. Катон с усмешкой отвечал, что Полибий, конечно, похож на Одиссея, но тот при всей своей дерзости все же не возвращался в пещеру циклопа за забытой шляпой и поясом. Хотя это означало в данном случае вежливый отказ, Полибий был так польщен сравнением, что не преминул рассказать об этом со всеми подробностями в своем повествовании (XXXV, 6, 4).
Но чем же так похож Полибий на Одиссея? Начнем с того, что Гомер выводит нам своего героя хитроумным. Это именно хитроумие, а не коварство, поэтому хитрость его не вызывает отвращения, напротив, восхищает. Такая хитрость — это высшее проявление человеческого разума. Недаром Одиссей — любимец Афины, богини мудрости. Хитроумие Одиссея прежде всего заключается в том, что он все умеет: он своими руками строит плот и ведет его по бурному морю, определяя путь по звездам; он может пахать от зари до зари, он сам построил свой дворец; даже увязывать сундуки с вещами этот необыкновенный царь умел лучше всех. Он способен был найти выход из любого положения: запертый в пещере циклопа или нищим безоружным стариком очутившись против целого войска женихов, он побеждал благодаря одному только разуму. Ибо он выдавался мыслью меж смертных.
И второе. Одиссей умеет подойти ко всякому. Он легко завоевывает симпатию и юной девушки Навсикаи, и царя и царицы феаков, и свинопаса Евмея, и не узнающей его царицы Пенелопы, и волшебницы Цирцеи, вообще всех, с кем он встречается в своих долгих странствованиях.
 
 
Вот удивительно! Как почитают повсюду и любят
 
Этого мужа, в какой бы он край или город ни прибыл.
 
 
(X, 39–40)
 
Полибию коварство было всегда отвратительно. Стоит только вспомнить, как он еще мальчиком с отвращением слушал похвалы Филопемена коварному Архону. «Не одобрял я это и после, когда сделался старше годами. По-моему, большая разница в поведении хитрого человека и коварного, ибо различаются коварство и ловкость. Тогда как одно из этих свойств представляет, можно сказать, величайшее достоинство, другое есть порок» (XXII, 14, 3–4). Но если коварство противно Полибию, ловкость и хитрость неизменно восхищают его. А уж его самого действительно можно назвать хитроумным Одиссеем.
 
И прежде всего, подобно своему герою, он мог найти подход ко всякому, покорить любое сердце. На родине его все знали и любили. Его помнили долгие годы. Много раз ахейцы посылали в сенат просить о возвращении заложников. Больше всего просили за Полибия (XXXII, 7, 14–17). Он оказался в Риме и сразу же перезнакомился чуть ли не со всеми римлянами. Мало того, сделался им просто необходим. Мы скоро увидим, как консулы, оказавшись в трудном положении, из дальних земель посылают за Полибием. Он завоевал доверие даже недоверчивых карфагенян и расспрашивал их о Пунических войнах. Он подружился с их полудикими соседями нумидийцами. Старый нумидийский царь Масинисса рассказывал ему о своей бурной юности, а его молодой сын — о далеких землях Африки.
Иногда просто диву даешься, откуда Полибий что знает? Он описывает тайные переговоры между Персеем и Евменом. Тут же он пишет: «Я был в большом затруднении, как поступить в этом деле: писать обстоятельно со всеми подробностями о том, что было предметом тайных переговоров между царями, казалось мне чем-то предосудительным и явно ошибочным; с другой стороны, признаком крайней небрежности и величайшей робости почитал бы я полное умолчание о таких предметах, от которых больше всего зависел ход настоящей войны и в которых находили себе вразумительное объяснение многие из последующих загадочных происшествий» (XXIX, 5, 1–3). Невольно возникает вопрос, как же Полибию стали известны тайные переговоры между царями, о которых он даже через много лет не решается писать подробно. «Дело в том, — скромно замечает историк, — что я жил в то самое время, когда описываемые события совершались, и больше всякого другого вникал в их подробности» (XXIX, 5, 3).
Вообще в личных сношениях Полибий был настоящим хитроумным Одиссеем и проявлял феноменальную ловкость. Не было факта, который он не узнал бы, не было архива, куда он не проник бы, не было документа, который он не достал бы. Пробивные способности Полибия поистине достойны восхищения. Вот один маленький пример. В Южной Италии был городок Локры. Об основании его спорили когда-то историк Тимей и Аристотель. Речь шла о том, правильная ли это колония или неправильная. Никакого отношения к теме сочинения Полибия это не имело. Но он, разумеется, тут же загорелся узнать, как было на самом деле. Он осмотрел город и облазил местные архивы. Потом в течение многих лет на площади города стояли статуи Полибия и декреты в его честь. И удостоился он этих почестей вовсе не за свои исследования прошлого Локр. Через некоторое время после его визита вспыхнула новая война в Иберии. Локры должны были поставить новобранцев в римскую армию. Греки были в ужасе. Но об отказе и речи быть не могло. Освободиться от службы в легионах было вещью неслыханной. Кинулись за советом к своему знакомцу Полибию. И что же? Он освободил их от посылки войск! (XII, 5, 1–3) {49}.
Как и Одиссей, Полибий никогда не знал покоя, его энергия буквально неистощима. Один эпизод весьма ярко это показывает. Шла Персеева война. Полибий был тогда еще ахейским политиком. И вот союз отправил его послом к консулу предложить от лица Ахейского государства помощь. Поручение было сложным и щекотливым. Предложить-то помощь надо было так, чтобы на деле по возможности эту помощь не оказывать. Это была первая дипломатическая миссия Полибия, его боевое крещение, и, естественно, все страшно волновались. Молодого посла окружили, каждый отводил его в сторону и давал советы и наставления. Наконец он вырвался от них, вскочил на коня и ускакал.