Полибий и его герои

Юноши казались Полибию удивительно симпатичными. Особенно сошелся он с Фабием, подолгу с ним разговаривал и расспрашивал. Сципион по-прежнему больше молчал, только внимательно глядел на Полибия. А греку он по-прежнему казался ребенком. Уже Полибий радовался, что познакомился с такими милыми людьми. Уже он надеялся, что знакомство это перерастет в настоящую дружбу. И вот однажды, ничего не подозревая, вышел он из дома, чтобы, как обычно, навестить своих юных приятелей. Между тем он стоял у второго крутого поворота судьбы своей. Всего через несколько часов жизнь его должна была резко измениться.
Он зашел к Фабию, они поболтали немного, а потом хозяину надо было идти по делам. Мы все втроем вышли из дома, вспоминает наш герой. Фабий повернул к Форуму, а Полибий и Сципион пошли в другую сторону. Вот тут-то это и случилось.
Неожиданно «Публий тихим, мягким голосом, с краской в лице спросил меня:
— Почему, Полибий, когда мы с братом вместе, ты всегда говоришь только с ним, его обо всем расспрашиваешь, ему все объясняешь, а на меня не обращаешь внимания? Ясно, что и ты обо мне такого же мнения, как все римляне. Я слышал, что кажусь всем безвольным и вялым, а так как я не занимаюсь ведением дел в судах, то совсем лишенным римских черт характера и римской энергии. Они говорят, что не такой глава нужен дому, откуда я родом, а совсем противоположный мне человек. Это мучит меня больше всего.
Полибия поразили уже первые слова Публия, на которого он доселе привык смотреть как на ребенка. Он сказал:
— Ради богов, Сципион, не говори и не думай таких вещей! Я делаю это не потому, что осуждаю тебя или не обращаю на тебя внимания, совсем нет. Просто твой брат старше. Вот я и начинаю разговор с ним и в конце обращаюсь тоже к нему, и свои мысли и советы высказываю ему, уверенный, что и ты с ним согласишься. С восхищением услыхал я сейчас, как мучает тебя мысль, что у тебя не такой деятельный характер, какой должен иметь представитель твоего дома. Эти слова показывают высокий дух. Я бы с радостью сделал все, что в моих силах, чтобы помочь тебе говорить и действовать достойно своих предков. У вас — и у тебя, и у твоего брата — не будет недостатка в людях, готовых помочь в науках, которыми вы, как я вижу, сейчас с таким увлечением занимаетесь. Я вижу, толпы таких людей прибывают сюда сейчас из Эллады. Но в том деле, которое, как ты признался, тебя так мучает, я думаю, ты не мог бы найти более подходящего товарища и помощника, чем я.
Полибий еще не кончил, как Публий схватил обеими руками его руку и, с жаром сжимая ее, сказал:
— Если бы дожить мне до того дня, когда ты оставишь в стороне все прочие дела, посвятишь свои силы мне и станешь жить со мной вместе. Тогда, наверно, я сам скоро нашел бы себя достойным и нашего дома и наших предков».
Полибия, по его словам, охватили смешанные чувства. Его тронула горячая любовь мальчика, и он сам потянулся к нему всей душой. Но в то же время он был смущен, ибо понимал, какая бездна их разделяет. Он вновь вспомнил о «высоком положении дома Сципионов и о могуществе его представителей». Но Публий, казалось, меньше всего об этом думал.
Полибий еще не понимал тогда всего значения этого разговора. Конечно, он был сразу очарован и заинтересован своим юным другом. Но он и не подозревал, как сильно суждено ему было его полюбить. Уже вскоре они привязались друг к другу так, «словно между ними существовали отношения отца к сыну». Отныне этот мальчик, человек из чужого народа и чужого мира, стал ему дороже всего. Даже голос Полибия меняется, когда он говорит о своем воспитаннике. В нем звучит нежность, восхищение и гордость. Он без меры гордился каждым его успехом. Гордился и любовью Сципиона. «Дружеские отношения между Полибием и Сципионом сделались настолько близкими и прочными, что молва о них не только обошла Италию и Элладу, но об их взаимных чувствах и постоянстве дружбы знали и весьма отдаленные народы», — говорит он (XXXII, 9, 3–10; 11, 1).
Итак, Полибий переехал в дом Сципиона, где суждено было ему прожить много лет {40}.
 
В доме римского патриция
Дом Сципиона, который неожиданно стал родным домом для Полибия, не поражал ни богатством, ни роскошью. Сын Эмилия Павла не любил роскоши. И богатства особого не было. «Для римлянина он был человек среднего состояния» (Polyb. XVIII, 35, 10). Да и не только для римлянина. Этолянин Александр имел состояние в 200 талантов, а Эмилий Павел — 60 [33] (XXI, 26; XXXII, 14, 3). В ахейских домах Полибию, вероятно, случалось видеть и более дорогую посуду, и более роскошную мебель. Однако в простом платье и за простым столом Сципион казался ему еще более принцем крови, чем если бы был в золоте и жемчугах. Полибий знал, что Корнелия, младшая сестра его отца-усыновителя, обменивается подарками со всеми царями, а Назика, муж старшей сестры, со многими из них связан гостеприимством. Любой царь мира счел бы за честь принимать Сципиона. Клиентами Эмилия Павла были целые страны и народы, а у Сципиона в одном Риме их было столько, что он мог составить из них целый отряд (Арр. Iber. 84). Это был другой мир, не тот, к которому привык грек на родине.
Первое, что увидел Полибий, когда из вести´була, маленькой прихожей, вошел в просторный главный зал, атриум, — небольшой деревянный храмик. Стоял он на самом видном и почетном месте — сразу видно было, что это главная святыня и главная гордость дома. Полибий был слишком любопытен, чтобы пройти мимо. Он подошел, стал внимательно осматривать храмик и, разумеется, засыпал своего юного друга вопросами. Вместо статуй богов он увидал там восковые маски. Ему тут же объяснили, что это маски предков Сципиона [34]. Они точно воспроизводили не только черты лица, но даже цвет кожи. Такие храмики стояли, оказывается, в доме каждого знатного римлянина. Сами римляне говорили, что желают всегда иметь эти изображения перед глазами: в трудную минуту один взгляд на их великих предков поддерживает в них силу духа и мужество. «Изображения предков вместе с подписями к ним по обычаю помещались в передней части дома, чтобы потомки не только читали о их доблестях, но и подражали им» (Val. Max. V, 8, 3; ср.: Cic. Pro Mur. 66).
Полибий мог узнать, рассматривая маски, что все предки его воспитанника были знаменитыми людьми. Но однажды он увидал зрелище, которое потом не мог забыть никогда. Предки ожили. Ему довелось присутствовать на похоронах знатного римлянина. За гробом, рассказывает он, следовали люди, наиболее схожие с предками видом и ростом, надев их маски. «Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консул или претор… или в шитые золотом, если он был триумфатор… Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия». Все это странное шествие медленно двигалось к Форуму. У Ростр оно остановилось. «Предки» сошли с колесниц и уселись вокруг в креслах из слоновой кости. Покойного подняли на Ростры и поставили на ноги, лицом к площади. Сын умершего поднялся за ним на Ростры и произнес речь, где восхвалял подвиги умершего. «Предки» внимательно его слушали. Затем он обратился к «предкам» и стал прославлять каждого из них, одного за другим, напоминая все, что они вынесли ради Рима. Народ слушал в благоговейном молчании, и в памяти всех воскресали деяния далекого прошлого и недавнего настоящего.
Полибий был потрясен. «Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного, — говорит он. — Неужели в самом деле можно смотреть равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища?» Глядя на это шествие, Полибий, по его словам, понял, почему римляне покорили мир (VI, 53–54, 1–2).