Полибий и его герои

Войско римлян, когда к нему прибыл новый консул, давно уже стояло в бездействии. Тит разом сдвинул войну с мертвой точки. Теперь ему предстояло совершить поистине геркулесов подвиг — заключить союз со всеми эллинскими общинами и, хоть временно, объединить их. Этоляне примкнули к римлянам уже при его предшественнике. Но оставалась самая трудная задача: привлечь ахейцев. Это и впрямь было нелегко. Ахейцы уже 25 лет были в союзе с Македонией. Римлян же они почти не знали, к тому же совсем недавно с ними воевали, и римляне разорили несколько ахейских городов. Стоило ли менять старую традиционную дружбу на союз с неведомыми западными варварами? Собрание ахейцев было бурным. Долго кипел бой. Но победили сторонники Рима (Liv. XXXII, 21–23). Так что Тит и впрямь совершил чудо — ему удалось объединить в единый союз ахейцев, этолян, беотийцев, афинян и малоазийских греков, — словом, он сделал то, что до него не удавалось еще ни одному политику. Теперь Тит действительно мог выступать от имени всей Эллады. Ахейцы никогда бы не поручили переговоры о своем будущем этолянину, этоляне никогда не доверились бы спартанцу, а афиняне — фиванцу, но римлянину Квинктию все верили. И Тит требовал теперь от Филиппа не просто прекратить войну и возместить потерпевшим убытки, нет, он от имени всех эллинов приказывал ему освободить Элладу. Каким-то чудом Тит сумел сообщить свой энтузиазм римлянам. Они сражались теперь с невероятным рвением, считая, что для них нет славы лучше, чем слава освободителей Эллады (Polyb. XVIII, 11, 11).
Греки и римляне сражались теперь плечом к плечу и очень многое удивляло эллинов. Они изумлялись, видя, как римляне, оторванные от своих коммуникаций, голодные, идут по вражеской стране, но никогда не позволяют себе грабить. Еще более поражала их выносливость римлян. Полибий рассказывает, что Тит, не зная, где придется разбить лагерь, приказал воинам тесать полисадины и нести их с собой. «Невыполнимой кажется эта задача по эллинским понятиям и нравам, но весьма легкой по римским. Так, эллины едва могут в походах выдержать тяжесть одних только сарисс и с трудом переносят причиняемое ими утомление. Напротив, римляне со щитом на кожаном ремне через плечо, с дротиками в руках, не тяготятся нести еще палисадины» (XVIII, 18, 1–4).
Титу удалось оттеснить Филиппа и разбить его в небольшом сражении. Царь видел, что чаша весов склоняется на сторону римлян. И он попросил Тита и его союзников явиться на переговоры. Эти переговоры настолько ярко передают характер этой войны, эллинов и Филиппа, характер всей этой смутной эпохи, что на них необходимо остановиться подробнее.
Переговоры с Филиппом
Свидание назначено было на берегу Малийского залива. Тит и представители всех эллинов сидели на берегу и ждали Филиппа, который должен был приплыть на корабле. Наконец показалось царское судно. «Тит и спутники его подошли к морю, а Филипп оставался на корабле, хотя и близко к суше. На предложение Тита сойти на берег Филипп, ставши на корабле, отвечал, что не сойдет. На новый вопрос Тита, чего он боится, Филипп отвечал, что кроме богов он не боится никого, но не доверяет очень многим из присутствующих, больше всего этолянам. Римский военачальник с удивлением заметил, что опасность одинакова для всех, как и одинаково положение всех их. Но Филипп на это возразил, что Тит ошибается, ибо случись что с Фенеей (стратегом этолян. — Т. Б.), многие смогут занять должность союзного стратега этолян. Напротив, умри Филипп, никого не найдется теперь, кто мог бы стать царем македонцев. Все находили, что непристойно начинает Филипп переговоры».
Тогда консул предложил ему объяснить причину его прибытия. Но царь, настроенный все говорить против, немедленно возразил, что объяснить следует не ему, а Титу, хотя сам только что так настойчиво просил свидания. Не тратя времени на пререкания, римлянин отвечал, что его собственные требования будут просты и ясны — очистить Элладу. Сам Тит более ничего не говорил. Он представил слово союзникам.
 
Представитель Пергама потребовал, чтобы Филипп возвратил захваченные им корабли и пожаловался, что македонский царь кощунственно и безбожно осквернил и разрушил святилище Афродиты. Затем говорили родосцы. Они требовали вернуть их владения, вывести гарнизоны из Сестоса, Абидоса и вообще из всех городов Малой Азии. Ахейцы хотели назад Коринф и Аргос. Но особенно много шума подняли этоляне. Они, как и римляне, потребовали очистить Элладу и отдать им назад их города. Тут слово взял Александр, который слыл среди этолян за человека красноречивого. Он произнес очень длинную обличительную речь против Филиппа. Царь подвел свой корабль ближе, выпрямился во весь рост и закричал, что «сочиненная Александром речь по своей лживости и напыщенности достойна этолянина». Но он не успел развить свою мысль, как его перебил Фенея, союзный стратег этолян, страдавший близорукостью. Он назвал речь царя нелепой болтовней, ибо, сказал он, надо или побеждать или покоряться сильнейшему. «Положение Филиппа было трудное, но, оставаясь верен себе, он обратился к Фенее со словами:
— Да это, Фенея, и слепой видит.
Вообще Филипп был весьма находчив и насмешлив».
Оглушив Фенею этой неожиданной наглостью, царь снова обратился к Александру. Осыпав этолян насмешками и упреками, он воскликнул наконец:
— Сколько раз я и прочие эллины обращались к вам с требованием отменить закон, дающий вам право громоздить добычу на добычу, а вы отвечали, что из Этолии скорее будет изъята Этолия, чем этот закон.
Тит с удивлением спросил, что значат эти выражения. Филипп попытался объяснить смысл этих слов. Дело сводилось к тому, что конституция этолян разрешала грабить кого угодно.
— И они еще смеют жаловаться! — воскликнул Филипп. — Но возмутительнее всего, что этоляне приравнивают себя к римлянам и требуют, чтобы македонцы очистили всю Элладу от своих войск. Хотя во всяком случае предъявление мне подобного требования есть наглость, но в устах римлян оно еще терпимо, но никак не в устах этолян. Какую же Элладу вы велите мне очистить? Ведь большинство этолян не эллины. Или вы их уступаете мне?
Тит засмеялся, а Филипп продолжал:
— Впрочем, против этолян сказано достаточно.
Тут он перешел к жалобам Пергама и родосцев. Конечно, их требования тоже показались ему наглостью. Это они, говорил царь, должны возместить ему убытки. Все знают, что они первыми напали на него. Но он согласился, как он дал понять, ради Тита отдать Перею родосцам и отпустить захваченных людей. Если только кто-нибудь из них еще жив, небрежно добавил он. Что же касается кощунства, им совершенного — он вырубил священный участок Афродиты, — то он пообещал Атталу хорошего садовника.
«Тит опять засмеялся в ответ на новое издевательство Филиппа». А царь перешел к ахейцам, называя их предателями. Сколько он и его предшественник сделали для этих неблагодарных людей! Что до их требований, то Аргос он обещал им отдать, а о Коринфе поговорить с Титом.
Покончив со всем этим, он повернулся к консулу и сказал, что обращается к одному только Титу и римлянам, и спросил его, должен ли он отдать все города Эллады, которые достались ему по наследству, или только те, которые приобрел он сам. Но Тит и рта не успел раскрыть. «Вместо него пожелали отвечать ахейцы и этоляне», т. е. подняли невообразимый шум. Филиппу, разумеется, вовсе не интересно было их слушать, а потому он объявил, что пора расходиться. Уже темно. В заключение он попросил дать ему список требований каждой стороны. «Он одинок, — говорил Филипп, — не имеет советников, поэтому желает наедине поразмыслить над предъявленными требованиями». Это была шпилька по адресу Тита, который силен чужим умом и окружен советчиками. Титу новая насмешка Филиппа доставила большое удовольствие. Но не желая, чтобы другие поняли это, он сказал:
— «Понятно, Филипп, почему ты одинок теперь: ты погубил ведь всех друзей, которые могли бы дать тебе прекрасный совет.
Царь македонян улыбнулся ядовитейшей [15] улыбкой и замолк» (XVIII, 1–7, 7).