Полибий и его герои

Он не ошибся. Никто не покинул его. Все помогали, кто чем мог. Достаточно сказать, что на средства друзей он смог 15 месяцев вести войну и платить жалованье войску. Друзья предоставили в его распоряжение не только свое имущество, но и свои жизни. Они все поехали с ним под Нуманцию. Полибий, уже почти 70-летний старик, примчался, чтобы разделить труды и опасности со своим названым сыном. Консул сформировал из них особое войско, которое назвал отряд друзей (Арр. Iber. 84). Не только отдельные люди — целые страны и города помогали Сципиону (Liv. ер. 57; Cic. Pro reg. Deiot. 19).
Но Сципион считал, что, сколько бы он ни получил от друзей, он должен в первую очередь истратить собственные средства. Он никогда не был богат. Коммерцией он не занимался, к деньгам был совершенно равнодушен и всегда готов был отдать последнее. Поэтому сейчас он попал в самое затруднительное положение. Ему пришлось все распродавать. Сложилась какая-то парадоксальная ситуация. Другие полководцы подчас ехали на войну, чтобы разбогатеть. Сципиону война принесла полное разорение. Узнав об отчаянном положении знаменитого римлянина, сирийский царь, с которым он связан был узами гостеприимства, поспешил прислать ему золото. Прибыло оно, когда Сципион был уже в Испании. Все уверяли Публия, что он вполне может принять этот дар, ведь царь был другом римского народа, так что ничего зазорного в этом нет. Сципион кивнул и сказал, что так и сделает. Груду золота свалили к его ногам. Полководец велел отнести ее в середину лагеря и объявил, что это награда храбрейшим воинам (Liv. ер. 57).
Итак, он спокойно отнесся к тому, что ему отказали в деньгах. Но вот что его страшно раздосадовало, так это то, что ему не дали войска. И он сказал отцам несколько весьма резких слов (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min. 15). Дело в том, что об испанских легионах шла недобрая слава. Оторванные на много лет от родины, жившие долгие годы среди разбойников-горцев, они сами превратились в шайку разбойников и мародеров. Жизнь они вели «праздную, полную мятежей и разгула» (Арр. Iber. 84). Они сделались трусливы, а к полководцам относились с полнейшим презрением (Plut. Ti. Gr. 5; Арр. Iber. 83). Сципиона, кажется, серьезно предупреждали, чтобы он был осторожнее: их боятся даже командующие. Сципион не мог про себя не усмехнуться: он знал, что уж его-то они будут слушаться.
В лагере царил полный беспорядок. На улицах разбиты были пестрые лавочки, где мелкие торговцы раскладывали свой товар. Кругом слонялось множество праздных людей: женщин, гадателей и гадалок всех мастей, к которым то и дело обращались воины, «ставшие суеверными от всяких неудач» (Арр. Iber. 85; Frontin. IV, 1,1; Val. Max. II, 7, 1; Plut. Ibid.). Свои временные жилища солдаты обставили со всеми удобствами и даже с роскошью. Кажется, они и дальше намеревались наслаждаться жизнью, когда под ними разорвалась бомба — приехал Сципион! В первую минуту они даже не поняли, что произошло, и не придали этому значения. Они привыкли, что почти каждый год к ним приезжает новый военачальник, и давно смотрели на это с полным равнодушием. Они думали, что и завтра они проснутся, как всегда, и будут делать то, что им хочется. О, как жестоко они ошибались! Едва войдя в ворота лагеря, даже не успев отдохнуть с дороги, Сципион приступил к первой операции — к укрощению войска (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min. 16).
В мгновение ока он выгнал женщин и лавочников и разогнал гадателей. Из палаток он велел немедля убрать все лишние вещи. И первыми вылетели вон мягкие постели. Каждому воину разрешено было иметь только один медный горшок, одну чашку и один вертел (Арр. Iber. 85; Plut. ibid.). Консул ежедневно обходил лагерь и собственной рукой разбивал дорогую посуду (Frontin. IV, 1, 1). Вставали они теперь затемно и тут же отправлялись в поход. За плечами каждый тащил тяжелую поклажу и провизию на несколько дней. «Он проходил все ближайшие долины и каждый день приказывал ставить лагерь и разрушать его, выкапывать очень большие рвы и засыпать их, строить очень высокие стены и сносить их, и сам от зари до вечера надзирал за всем». Причем строить лагерь и воздвигать укрепления они должны были прямо с дороги, не отдыхая.
 
Раньше, при прежних вождях, войско шло свободным строем и часто разбредалось в разные стороны. Сейчас «никто не смел менять назначенного ему места в строю». От пристального взгляда Сципиона ничто не ускользало. Порой он видел, как молодой аристократ едет верхом, а за ним плетется раненый рядовой. Он тут же останавливал их, приказывал всаднику спешиться и уступить коня раненому товарищу. Порой кто-нибудь норовил украдкой сесть на мула. Но в следующую минуту он, как ошпаренный, слетал с мула, встретив взгляд императора.
— Какая польза на войне от человека, который не умеет даже ходить! — говорил он.
Даже поклажу он снимал с мулов и заставлял воинов нести ее.
В лагере теперь царил идеальный порядок, все делалось по часам, упаси бог, было опоздать хоть на несколько минут! (Арр. Iber. 85–86).
Войско переродилось. Оно стало дисциплинированно, послушно, отважно и, как огня, боялось своего императора. Причем его насмешки были им страшнее любых угроз. Например, при лагере были построены бани, совершенно необходимая по римским нравам вещь. В бане был обслуживающий персонал: служители мыли посетителей и умащали их маслом. Сципион немедленно поднял воинов на смех. Он говорил:
— Вы что, ослы, у вас нет рук и вам нужны конюхи со скребницей? (Арр. Iber. 85; Plut. ibid).
Нумантинцы тоже быстро поняли, что в римском лагере все изменилось. Однажды, когда они были разбиты и бежали, старейшины, говорят, с возмущением спрашивали, как позволили они победить себя римлянам, которые раньше бегали от них, как бараны. Те же отвечали:
— Стадо осталось то же, да пастух другой (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min. 21).
Римское войско было уже совершенно укрощено, когда приехал Меммий. В будущем он стал крупным политиком, пламенным демократом. Сейчас он был совсем еще молоденький юнец. Собрался он как на модный курорт. За ним следовали повозки, тюки и свертки. Когда воины увидали, как он безмятежно распаковывает бесчисленные баулы и бережно расставляет посуду, они затаили дыхание. Наконец, он достал какие-то совсем уж великолепные чаши и заботливо поставил в стороне от прочих. Это был последний писк моды, которым он очень гордился — сосуды, в которых напиток оставался долго холодным, своего рода термос. Все со злорадным наслаждением следили за ним. И тут явился Сципион. Он смерил Меммия взглядом с ног до головы и сказал:
— Для меня ты негоден временно, для себя самого и родины — навсегда (Plut. Reg. et imp. apophegm. Sc. min. 17; Frontin. IV, 1, 1).
Он добавил еще несколько слов и Меммий был уничтожен.
И еще всему войску ужасно понравились следующие его слова. Кто-то хвалился перед ним красивым щитом. А он сказал:
— Римлянин должен полагаться на правую, а не на левую руку (Ael. Var. XI, 9; Frontin. IV, 1, 5; Plut. ibid.).
Вскоре воины обожали своего полководца.
Сам он жил тою же жизнью, что и они. Даже еще проще. Спал на голых досках, ел простой хлеб и носил грубый плащ. Неутомимо ездил или ходил пешком целый день с ними рядом. Он даже редко садился, чтобы пообедать. Вместо того он брал кусок хлеба и «ел на ходу, прохаживаясь с друзьями» (Frontin. IV, 3, 9). Разговоры, которые вели эти ученые люди, составляли самый удивительный контраст с окружавшей их дикой обстановкой. Они увлеченно спорили об астрономии, философии, истории, литературе. Можно было подумать, что они мирно прогуливаются в садах Платоновой Академии, а не ведут войну в страшном краю среди воинственных горцев, оторванные от всего цивилизованного мира. Многие из этих умных, образованных людей написали записки об осаде Нуманции. Но самый замечательный труд принадлежал нашему герою, который к этому времени, видимо, уже закончил «Всемирную историю». Увы! До нас он не дошел, хотя именно к нему, несомненно, восходят те красочные подробности, которые мы приводили.