След Полония

Вряд ли им предстоял столь дотошный допрос на границе, но следовало быть готовым ко всему…
Когда со всеми формальностями было покончено, подошла очередь водительских баек.
— Нет, ты знаешь, немцы все-таки хуже всего. Идешь, к примеру, свои девяносто, догоняешь его, выходишь на обгон, почти равняешься, а он, сволочь такая, специально жмет на газ до упора! Ну не свинство ли? Причем это поголовно все немецкие водители грузовиков. А водители легковушек — трусы… Подъезжаешь к выезду на автобан, и там идет машина. До нее далеко, и времени до черта, чтобы уйти с разгонной и ни фурам не мешать, ни самому не тормозить, но обычно легковушки просто перед самым съездом тупо тормозят…
— Надо же, — сочувственно покачал головой Виноградов.
— Вот пару дней назад, кстати, начался дождь, и у них сразу же включились знаки ограничения максимальной скорости до шестидесяти! Я понимаю, если бы это был снег и зима, но сейчас — это просто бред какой-то. По-моему, европейцы просто бояться ездить по дорогам в плохую погоду. Нет, конечно, я понимаю, безопасность — прежде всего, но если у тебя есть права, а тем более профессиональные, то должен же ты уметь ездить в дождь по ровной дороге хотя бы девяносто… иначе — сиди дома, верно?
— Понятное дело!
— Ладно — Германия, а тут, в Англии, вообще основная часть пробок возникает просто так, без причины. Скоро сам увидишь — перед Дувром будет по две полосы туда и обратно, но скорость движения тридцать километров в час от силы. Почему? Да просто в двух километрах по прямой там есть съезд на друтую дорогу, и те, кому туда надо, притормаживают с разрешенных девяноста пяти до семидесяти, а то и еще ниже, задолго до этого. А чем ближе, тем медленнее…
— И это при их-то шикарных дорогах?
— Вот именно! Я про ремонт вообще молчу — знак ограничения до тридцати миль в час, а они за полкилометра вообще чуть ли не до нуля скорость сбрасывают и тащатся, как беременные черепахи…
С иностранцев как-то незаметно перешли к женщинам:
— Да бабы — они ведь все одинаковые! Независимо от возраста, пола, национальности…
— Вне зависимости от пола? — Виноградову показалось, что он ослышался.
— А ты как думал?
— Сильно сказано.
— Главное — верно…
Разумеется, после этого разговор двух соотечественников не мог не зайти о политике: предстоящие весной выборы, переговоры с Белоруссией, Путин и, конечно, Чечня.
— Ты же помнишь, что они с нашими пленными делали?
— Помню. — кивнул Виноградов. — Никогда не забуду. Ио я ведь не хуже этого помню, как наш геройский ОМОН вместе с внутренними войсками там по селам и по городам… зачищал. Особо, знаешь ли, не разбирались — мирные жители, дети, боевики: сначала гранату в дом кинут, а уже потом заходят паспортный режим проверять.
— А зачем было бунтовать? Чего же они после этого хотел и-то?
— Да они, собственно, по большей части вообще ничего не хотели. Но, знаешь, какое дело… Если бы, скажем, у меня, простого чеченского работяги-колхозника, под федеральной бомбежкой, или от артобстрела, или еще от чего отец погиб, сестра, сын, я бы тоже, наверное, автомат купил и в банду подался, к какому-нибудь отморозку Басаеву…
Поговорили еще минут десять, и Сергей Иванович согласился с Виноградовым:
— Нет, устраивать какой-нибудь очередной международный трибунал по Чечне, конечно же, не надо — это ты прав, я не спорю. Надо просто самим судить — и повесить, как военных преступников.
— Кого?
— В первую очередь Ельцина и Грачева.
— И еще, наверное, Козырева, — согласился Владимир Александрович.
По ряду причин он терпеть не мог бывшего министра иностранных дел.
— И Березовского, понятное дело!
— Да, много с кого следовало бы спросить за Чечню. И за кое-что другое — тоже следовало бы…
За окном кабины показался городок Фолкстон, от которого до знаменитого тоннеля, соединяющего Великобританию с материковой Европой, было уже совсем близко.
* * *
Господи, пошли мне трудную жизнь и легкую смерть. Церемония похорон Алексея Литвинчука носила сугубо частный характер — никто из многочисленных британских и иностранных журнaлиcтoв, которые толпились перед входом на мусульманскую часть Хайгейтского кладбиша, на его территорию допущен не был.
 
Поэтому сегодняшнее интервью Олигарх давал прямо на тротуаре:
— Впереди у России — два года нестабильности, и никаких гарантий спокойного перехода власти по наследству нет. Нынешнее российское руководство испугалось падения своей популярности, и именно этим объясняются последние обвинения в мой адрес. Москва пытается убедить Запад в том, что убийства журналистки Анны Политковской и политического эмигранта Алексея Литвинчука — это результат коварного заговора оппозиции, направленного на дискредитацию президента Путина. Так вот, я считаю необходимым сделать официа льное заявление о том, что намерен использовать материалы досье, переданного мне покойным, в новых судебных исках и новых разоблачениях… — Олигарх сделал многозначительную паузу и продолжил: — Я постоянно встречался с Литвинчуком и оказывал ему помощь в формировании досье из материалов, пока не ставших достоянием гласности. Часть этого досье, например, уже передана израильской прокуратуре — она касается в первую очередь махинаций, совершенных людьми из ближайшего окружения Путина при захвате и разрушении корпорации ЮКОС…
Кто-то из репортеров щелкнул фотокамерой, и Олигарх поморщился от яркой вспышки.
— Поглощение российским государством компаний энергетического и других секторов показывает, что под управлением Путина страна превратилась в корпорацию, управление которой осуществляется в интересах нескольких избранных лиц и семейств, включая пресловутого Романа Абрамовича… Примером этого, в частности, служит продажа «Сибнефти» государственной компании «Газпром», от которой господин Абрамович выручил тринадцать миллиардов долларов! А сейчас Кремль испугался предстоящих выборов, поскольку без перехода власти людям из той же самой «корпорации» сохранить контроль над российским богатством будет почти невозможно. И очень важно, что мои слова начали доходить до американских политиков.
— Кого вы имеете в виду?
— В первую очередь я имею в виду потенциального кандидата в президенты США госпожу Хиллари Клинтон, а также влиятельного американского сенатора Сэма Браунбэка, с которым мы провели содержательные переговоры во время моего пребывания в Америке.
— Прокомментируйте, пожалуйста, распространяемые в последнее время Кремлем слухи о том, что вы якобы уже много лет сотрудничаете с израильской и американской разведками.
— Когда я был заместителем секретаря Совета безопасности Российской Федерации, я встречался со многими влиятельными политиками, с представителями спецслужб… Глупо предполагать, будто я выступал как их агент или как шпион.
— Значит, эти слухи ни на чем не основаны? — уточнила по-русски какая-то девушка.
— Уверяю вас, господа, ни одной тайной — ни президента Ельцина, ни его семьи, ни даже Путина — я никогда не делился ни с одной разведкой мира. Для меня неприемлемо использовать слабости страны, открывая их представителям другого государства. Знаете почему? Потому что я полагаю, у меня достаточно сил, чтобы самому воздействовать на режим. И уж точно я не стану прибегать к помощи извне, потому что это обнаружит мою политическую несостоятельность. Я ведь выступаю не против страны, а против режима. И я, черт подери, хочу жить в России! А я никогда не смог бы вернуться в Россию, если бы посчитал, что предаю ее… — Олигарх показал жестом, что ответ еще не закончен. Потом откашлялся и продолжил: — Все сказанное не означает, что я рассматриваю, к примеру, спецслужбы Англии как врагов. Но я их не рассматриваю и как союзников, с которыми непременно должен кооперироваться в решении каких-то своих проблем или проблем России.
— Находясь в эмиграции, вы поддерживаете связи с чеченскими сепаратистами?
— Что же в этом удивительного? Я ведь очень многое сделал для освобождения заложников, которые попали в чеченский плен. Это была совсем непростая задача, с риском для жизни не только для меня, но и для моих друзей-чеченцев, и тем не менее мы решали и почти решили эту задачу…