Гадкие лебеди кордебалета
— За счет заведения.
Пудрит мне нос рисовой пудрой, красит губы и подводит к круглому зеркалу, свисающему на цепях над буфетом.
Белая грудь в вырезе вздымается над сиреневым шелком. Платье плавно облегает ребра и сужается к затянутой талии. Волосы блестят, губы тоже — от помады. Напудренная кожа мягкая, как бархат. Но все, чего я хочу — чтобы меня увидел Эмиль. Может быть, я не так хороша, как Колетт, но я гораздо красивее, чем раньше.
— Ну как? — спрашивает мадам Броссар.
— Вы столько времени на меня потратили.
Она только пожимает плечами, как будто большая миска супа, котел горячей воды, счет от парикмахера и бокал вина ничего не стоят.
В алькове у салона Колетт говорит мне:
— Постарайся получить удовольствие. Мадам Броссар смотрит. Тебе скоро надоест стирать белье.
Я думаю только о том, что завтра воскресенье и мне не надо идти в прачечную. Я найду Эмиля — начну с сарая отца Пьера Жиля, потом загляну в брассери на рю Мартир, в другие кабачки, которые он любит. Колетт складывает руки под подбородком, как будто для молитвы, а потом ускользает. Она улыбается, целует в щеки всех шестерых мужчин в салоне, кроме одного. Потом подходит и к нему и кладет руку ему на грудь.
— А вы, похоже, здесь новичок.
— Месье Арно, — говорит он. Она берет его стакан, наполовину еще полный.
— Вам нужно больше вина, месье Арно. Мы здесь любим повеселиться.
Она гладит по груди другого господина. Судя по тросточке и белым перчаткам, он воображает, что пришел в Оперу.
— Вижу, ваш портной не сидит без дела, месье Барбо, — замечает она. — Этот фасон так идет мужчинам с прямой спиной!
Потом она пересекает салон, треплет по волосам господина, похожего на сову — нос маленький и острый, брови нависают над глазами.
— Какие красивые волосы! — говорит она.
Я стою в алькове, пью вино и чувствую, как ко мне приходит уверенность. Глаза шести господ не отрываются от Колетт, которая скользит по салону. Мадам Броссар появляется рядом, наклоняет бутылку. Я осушаю второй стакан. Теперь я уже такая храбрая, что, когда один из мужчин — такой молоденький, что еще вряд ли бреется — оглядывает меня с ног до головы, я приоткрываю рот и улыбаюсь самой наглой своей улыбкой. Эмиль все равно не ценит меня по достоинству.
Мальчик приподнимает бокал с вином, а заодно и бровь. У меня за спиной нет ничего, кроме дубовой двери. Я знаю, что это адресовано мне. Моему шелковому платью и напудренному носу. Он похож на ангелочка, только очень высокий. Губы как у девушки, на подбородке ямочка, кожа белая, как молоко, волосы кудрявые. Красивый парень, прямо как Пьер Жиль. Я поднимаю свой бокал — он снова наполнен. Представляю, что в углу комнаты стоит Эмиль, и провожу пальцами по краю выреза.
Колетт подхватила месье Арно под руку и гуляет с ним по салону, объясняя:
— Это месье Пико, он торгует лесом.
Про ангелочка она говорит:
— А это месье Симар, он будет банкиром, как его папа.
Про двух мужчин, сидящих рядышком на диване:
— Это месье Миньо и месье Фортан, им принадлежит рыбный склад в Гавре. Они близки, как братья, еще с лицейских времен.
Почти братья встают, пожимают руку месье Арно. При взгляде на их усы и брюки становится понятно, что портной и цирюльник у них тоже общие. Ангелочек смотрит в мою сторону и отпивает еще вина.
— Мы тут все друзья, месье Арно, — говорит Колетт. Мужчины кивают, но я и без этого понимаю, что она права. Они шутят, хлопают себя по коленям, болтают о чем-то. Они приходят сюда не только ради Колетт.
Она переходит к девушкам.
— Это Адель с Луары. Мы зовем ее Малышкой. Это Одетта, урожденная парижанка. Это Констанс, она с Пиренеев.
Малышка светловолосая, низенькая и такая пухлая, что руки у нее похожи на тесто. Ямочки у локтей — как будто в тесто ткнули пальцем. Одетта похожа на балерину, у нее длинная шея, покатые плечи и красивая талия. Констанс высокая и смуглая, как испанка. Я начинаю думать, что мадам Броссар нарочно подбирала таких разных девушек. Наверное, Полина, которой не повезло, тощая, как и я, с темными волосами. По-настоящему красива только Колетт, но все девушки веселые, радостные и ласковые и не забывают подливать вина, как только мужчина выпьет хотя бы половину.
— А вот Антуанетта, — говорит Колетт, подводя месье Арно ко мне. — Мы познакомились в театре Амбигю. Мы там неплохо повеселились. Были статистами в «Западне». А Антуанетта такая умная, что ей даже роль со словами досталась.
Господа поворачиваются в мою сторону, а ангелочек говорит:
— Мадемуазель Антуанетта, не скрывайте от нас свой талант.
Все эти господа смотрят на меня. Никто не отворачивается и не уходит, закуривая. Я ставлю бокал на полуколонну рядом с папоротником в горшке. Даже полупьяная, я понимаю, что с вином стоит быть осторожнее.
— Ну что ж, господа, — тихо говорю я, и они наклоняются ближе, смотрят внимательно — прямо как на Элен Пети в Амбигю. — Представьте, что я прачка, с моих голых рук стекает мыльная пена, а вокруг головы клубится пар. В прачечной очень жарко. — Я тыльной стороной руки стираю со лба воображаемый пот, открываю глаза и смотрю на десять пар чужих глаз, которые уставились на меня. Ангелочек приоткрывает рот.
— Загляните в щель в ставнях прачечной, и я обещаю: вы не увидите ни одной прачки в застегнутой блузке. — Ангелочек облизывает губы. Колетт смеется. А я тяну за ленту у декольте.
Торговец деревом хлопает в ладоши. Ангелочек бьет себя по бедру. Колетт прижимает руку к сердцу. Я чувствую, как тепло разливается по всему телу, как будто я ем горячий суп. Поднимаю ладонь.
— Господа, вернемся же в прачечную «Западни».
Я шарю руками в моем воображаемом корыте, прямо как на сцене Амбигю, и сердито смотрю на остальных:
— Мыло-то где? Опять сперли?
Все смеются, аплодируют и поднимают стаканы. Ангелочек говорит:
— Я вас вспомнил. Помню эту строчку.
— И я, — говорит один из владельцев рыбного склада в Гавре.
— И я, — встревает его почти-брат.
Я перевожу взгляд с одного дружелюбного розового лица на другое. Это очень похоже на то, когда тебе поклоняются. Колетт подходит и берет меня под руку:
— А еще Антуанетта танцевала на сцене Оперы.
Херувим прижимает к губам костяшки пальцев.
Вскакивает и кричит:
— Бис!
— Да! — говорит Колетт, отпускает мою руку и хлопает в ладоши.
Все эти господа предпочли склоны Монмартра скучному приему или респектабельному ужину. Они хотят проказничать, как и те, кто приходит в партер и в танцевальное фойе Оперы без жен. У меня слегка щемит сердце. Эти господа выбрали меня, а Эмиль, Пьер Жиль и другие парни даже не думают меня уважать. Я думаю о серии фуэте-ан-турнан. Несколько слов о мыле не идут ни в какое сравнение с видом балерины, которая поднимает ногу и быстро крутится.
Какое-то время я смотрю в жадные глаза ангелочка, а потом поднимаю руки во вторую позицию, готовясь вращаться. Но салон плывет перед глазами. Тот угол, где лесоторговец сидит между Малышкой и Одеттой, поднимается вверх, а угол мадам Броссар — опускается. Я поднимаю свой бокал и салютую всем.
— В другой раз, господа, — говорю я. — В другой раз.
Ангелочек подзывает меня, и я пытаюсь вспомнить, как его зовут. Он хлопает по дивану рядом с собой. Я неуклюже плюхаюсь рядом. Немного вина выплескивается из бокала и капает мне на руку.
— Вы созданы для сцены, — произносит он.
— Не знаю, не знаю. — Я слизываю вино со своих пальцев, и ангелочек не отворачивается. Его миленькое личико кажется зачарованным.
Он касается прядей моих волос, завитых и уложенных вокруг лица. Я качаю головой, вырывая волосы из его руки. Он отдергивает пальцы. Бедный ребенок. Он проводит пальцем по ободку бокала. Он стесняется, сидя рядом со мной в таком месте, вместо того чтобы вести себя гадко, и я подмигиваю.
— Завивка совсем свежая. А это бывает нечасто.
— Вам идет. Еще вина?
Я протягиваю свой бокал и думаю, понравится ли мадам Броссар, что я пью вино, которое она мне не предлагала. Он отливает мне половину своего вина, и мы оба подносим бокалы к губам, глядя друг на друга.